Подмена
Вам никогда не приходилось встречать утро сидя на подоконнике большого окна, что выходит во двор-колодец? Прохладное летнее питерское утро. Тот самый час, когда поливальные машины вереницей проезжают по набережной, выстреливая из расплюснутых патрубков водяные веера, смывая пыль и мусор с пустых еще тротуаров. Первые лучи поднимающегося солнца просвечивают водяные веера своими пока совсем не теплыми лучами. Свет, преломляясь, образует маленькие радуги, и они плывут над стремительно темнеющим от воды асфальтом, становясь триумфальными арками чистоты.
Впрочем, вернемся обратно к подоконнику. Молодой человек, сидящий сейчас на нем, явно не выспался: белые ночи, что превращают время, предназначенное для отдыха, в сплошную мучительную и бесплодную попытку заснуть, отяготились у него еще и необходимостью работать. Друг попросил подменить его на пару дней. А сам в Москву уехал, дав задаток - аж три рубля. По приезду обещал доплатить еще пять, а всего-то три ночи отработать надо.
В принципе, работа простая. Нужно дождаться, когда старый, дребезжащий всеми своими частями автомобиль с надписью "Хлеб", наклонно растянутой на все многочисленные дверцы, подъедет к рампе, и его водитель позвонит в звонок. Нужно спуститься к рампе, сгрузить лотки, зацепляя их длинным металлическим крюком и вытягивая из кузова через боковые дверцы, как из патронташа, по полозьям-направляющим. В каждом из лотков ровными рядами выстроились кирпичики столь необходимого продукта питания - хлеба. На место вынутых нужно поставить пустые лотки, показывающие деревянное дно, отполированное тысячами предыдущих кирпичиков. Теперь можно перенести хлеб наверх, в столовую, поставить там на отведенное для его хранения место - и можно ложиться спать.
Вот только сегодня ночью что-то пошло не так: то ли машина сломалась, то ли водитель заболел. В общем, машина с хлебом за всю ночь так и не появилась. Сначала молодой человек ходил по столовой института, изучая плакаты. Потом немного поспал, но его разбудила правильная старушка-сторож, которая делала ночной обход помещений "на предмет возгораний". Заснуть после этого не дала совесть, грызущая изнутри ощущением того, что он мог и проспать машину. Совесть хоть и была слегка успокоена сторожем, которая уверяла, что никто не приезжал, но все равно мешала уснуть, терзая сомнениями.
В результате борьбы со сном он оказался на том самом подоконнике, с неразлучной гитарой в руках, в надежде на то, что встающее солнце заставит его взбодриться. Тихие мелодии всплывали поплавками мыслей из череды переборов, мелодии, не несущие в себе ничего осмысленного, просто ряды звуков, пробуждаемых непонятными даже ему самому ассоциациями.
Что разбудило ее и заставило подойти к открытому окну? Нестройные музыкальные ряды или солнце, наигравшееся с веерами воды и поднявшееся выше? Как раз достаточно высоко для того, чтобы проникнуть в ее комнату на четвертом этаже дома, стоявшего в дальнем конце двора? Или шум поливальных машин? Или она тоже просто тоже не могла заснуть? Он даже не заметил того момента, когда их стало трое вместе с солнцем. Но когда он поднял прикрытые до того веки, то увидел ее, сидящую на подоконнике почти в той же позе, что и он сам, только скрестив руки и положив голову на колени, подтянутые к подбородку. Длинные волосы закрывали ее лицо.
Слова пришли как-то сами собой, словно песня ждала именно ее. Он запел - сначала тихонько, боясь спугнуть. Потом чуть громче, потом просто перестал сдерживать голос. Пел, выкладываясь, вспоминая ведьм и вурдалаков почти исконно-былинной "Алисы" и киношную "восьмиклассницу"; Город Н-ск и открытые старые раны, пел, закрыв глаза, пел, отдавая слова утреннему солнцу и всем, кто захочет их услышать.
В какой момент она взяла гитару? Увлеченный, он даже не сразу понял, что в его песни вплетается искусно сыгранное соло - столь гармонично оно было. Мягкие проигрыши, достойные профессионала, тонкие попискивания потягиваемых струн, басовитое гудение ее гитары на заключительных аккордах. А главное - ни одного сбоя. Ее гитара вторила его тон в тон, как бы отсчитывая ритм ударами сердца, чувствуя его. Удивленный, он заиграл фламенко, и вторая гитара не сбившись ни на десятую секунды, вступила с соло. И не просто с соло - нет, по всем канонам, с переборами и переходами, развивая ритм музыки, вплетаясь перекатами по ладам. И он опять сменил стиль - перешел на баллады. И опять слышал соло, что по его воспоминаниям не отличалось от оригинала, а если и отличалось, то только в лучшую сторону.
Дребезжащий пронзительно звук звонка оборвал мелодию на пол-ритме, вырвав из живого общения ритм-гитару, отобрав у соло всю его прелесть, оставив его наедине с самим собой.

- Извини, мне нужно идти. Это ненадолго, я вернусь через десять, ну, максимум, пятнадцать минут.

- Иди, я подожду. Возвращайся скорее! - ну а что еще мог означать этот ее жест? Конечно, она дождется!

Лестницу, ведущую к подъезду, он проскочил за секунды. Рванул засов, потом ручку двери, впуская в здание смесь запахов бензинового выхлопа, крепчайшего «Беломора» и свежего хлеба. На автомате пожал руку водителя, хватая другой рукой крюк.
Стопка лотков с хлебом росла быстро: зацеп, потяг, подхват - и к остальным, на каталку. Вынуто все оказалось мгновенно. Теперь - загрузить пустые, заблаговременно спущенные вниз, к двери, лотки. Не слушая объяснений водителя о коробке передач и мастере цеха, мать которого неоднократно имела извращенные связи с животными, о ремонтниках, по чьей вине он не сделал сегодня и четверти плана. Поднять, поставить на полозья, толкнуть - взять следующий лоток. Все! Быстро пожать руку водителю, ошеломленно жующему гильзу папиросы желтыми от курения зубами, каталку снять с тормоза - и к двери, оставив водилу стоять, рассматривая пожатую руку и думать, обидеться ли за невнимание или порадоваться скорости разгрузки.
Вверх, вверх, вверх по ступеням! Беря сразу по два лотка. Ну да, тяжеловато, но что поделать. Зато быстро. Лотки - на кухню, на место - и вниз, перескакивая через две, а то и через три ступени. Последние два лотка. Задыхаясь от бега затащить их в кухню, шмякнуть к остальным - и к окну, к гитаре, что стоит прислоненной грифом к стене, взгляд в окно: тут ли?

Вдох-выдох.. Смахнуть набежавшую из-за ветра, врывающегося в окно, слезу. И посмотреть еще раз на освещенный уже высоко стоящим солнцем, искореженный, изломанный годами и пожарами остов дома, выделяющийся на фоне голубого питерского неба.
Старинный дом, серые, исклеванные временем и, похоже, осколками, стены. Они держатся только на пропущенных через выбитые окна металлических балках. Косо приставленные к стенам рельсы, сваренные в каркас, поддерживают ее снизу. А четвертого этажа просто нет…

- Ну что, привезли хлебушек, милок? - старушка-охранник подошла ближе.
- Да... Привезли...
- Что, смотришь? Давно так дом стоит. С блокады еще, только вот подпорки поставили. Я же тут в соседнем дворе живу, все знаю, сама видела. Летом это было. Тогда бомбили пореже, мы во дворах садики разбивали, даже охраняли их. Морковки там, капустки, кто мог - картошку сажали. Я с институтом в эвакуацию не успела уехать, да и мама тогда еще жива была - как ее бросить. На заводе работала, химиком-технологом. Зато пайка рабочая была. Мама-то еще в первую зиму умерла, холодно было, да и кушать нечего совсем. Что было дорогого - на рынке сменяли на еду, еще в первую же зиму и сменяли... Да... А дом этот - летом сгорел. «Зажигалка» в него попала. Тогда на крышах комсомольцы дежурили - за это дополнительный талончик на паек давали. Девчонки в основном, парней-то не было. Да дети. А дом-то... Так да, летом и сгорел. Я как раз на работу шла... Девчонка тогда погибла хорошая, из этого дома. Она в музыкальной школе, вроде, училась до войны, гитаристкой была. Мы, бывало, останавливались даже чтобы послушать ее, еще до войны, она часто с открытым окном разучивала музыку-то… Да и в блокаду тоже – играла, откуда только силы брались… Как она кричала, бедняжка! Как кричала – никогда не забуду! Не приведи Бог еще такое услышать... А что сделаешь – слушали: пожарных-то нет, не успевали они, пол-города горело. А ей к люку на чердак уже не подойти: зажигалки - они страшнее всего были. Если не успел потушить - все. А потом так подошла к краю, постояла немного, а огонь уже к ней подобрался совсем... И - так и шагнула вниз, родненькая. Чтобы не сгореть, значит. Так и разбилась, конечно. Лежала долго - тогда трупы-то долго не убирали, если родных не было. Да... Вот. А то ты играл, что ли? Хорошо играл, молодец. Ты ложись, поспи, смена только через час придет, хоть часок прихватишь...



* * *

На Васильевском острове, недалеко от набережной, там, где до Невы всего пара десятков метров, есть дворик. Колодец, типичный питерский колодец.
В утренние летние часы, когда город еще спит, можно зайдя во дворик увидеть виртуоза-гитариста, что сидит на скамеечке, поставив одну ногу на импровизированную подставку из кирпичей. Положив голову на банку гитары, щекой или подбородком прижавшись к ней, он, щурясь, смотрит на старый сгоревший дом, что стоит на другой стороне дворика, и играет. Играет, изредка встряхивая головой после особенно удавшихся пассажей, приговаривая что-то про себя, делая короткие паузы.
Играет так виртуозно, что порой кажется, словно у гитариста четыре руки или две гитары: он успевает вплести в мелодию соло и ритм, боль сбитых в кровь переборами пальцев, радость любви к мелодии. Не стоит пытаться с ним разговаривать - он ничего не ответит. Просто сядьте где-нибудь рядом, так, чтобы не заслонять ему обзор, и послушайте. Не смотрите на руки, не пытайтесь понять то, как он играет. Просто прикройте глаза, поймайте ритм музыки и отдайтесь ему, примите его печаль и радость, откройте свою душу и выпустите ему навстречу свою боль. И плачьте вместе с гитарой, если вам этого захочется - вас никто не осудит; вторьте соло струнами души, пусть вибрируют так же мучительно-сладостно, как и струны гитары, потягиваемые чувствительными пальцами гитариста почти до предела, за которым струну ждет обрыв, небытие... Просто слушайте.

Он отдает дань. Он дарит жизнь. Для кого-то - новую жизнь

конкурсы рассказы

#1