- А еще был у меня такой помощник машиниста, Вася Васильев... - дед рассказывает медленно, в такт размеренным, неторопливым движениям рук, подготавливающих снасть к ловле. Чуть высунув язык, он, грузный, вспотевший после гребли, пытается одной рукой удержать червя, которого он прижал к банке* лодки одним пальцем, а второй рукой, испачканной землей, надвинуть на глаза очки, пребывающие на лбу. Вскоре он плюнет на грязь и возьмет их пальцами, при этом обязательно испачкает лицо - и не заметит этого якобы. Тут по его старому, известному нам обоим сценарию, должен включиться в игру и я, уже давно насадивший червей на оба крючка и забросивший удочку из положения "сидя на дне лодки". Это положение - обязательное условие для моего выхода на рыбалку и оно "неукоснительно" соблюдается первый час ловли: даже подсак я использую "со дна лодки". Я не умею плавать. Потом, после четвертой-пятой поклевки я, опять же по сценарию, "незаметно" пересаживаюсь на заднюю банку...
Дед все же хватает очки пальцами, размазывает по лицу грязь. Я, знающий свою роль на зубок статист, ехидно говорю:
- Дед, ты нос испачкал и щеку...
- В чем я мог их испачкать?
- Не в том шоколаде! - говорю я и заливаюсь смехом - "премьера" ежегодной постановки удалась, зрители и участники в восторге. Я так и не решился спросить, что же было с Васей Васильевым, а дед так и не рассказал никогда. Впрочем, мне кажется, дед его не любил, и в одной из извечных своих историй заменил его имя на просто "помощник".
Сегодня первый раз, когда мы не придем домой с пустым подсаком, как обычно - сегодня мы не успеем даже доиграть наш спектакль, который неизменно заканчивался усталым стягиванием с ног болотных сапог в коридоре и криком:
- Бабурррря, жарь рыбу! Да смотри - жарь всю! - при этом полагалось с кривой ухмылкой показывать двух-трех окушков да пару плотвичек, вокруг которых уже вьется-крутится Пушок: знает, это его добыча.
Сегодня мы то ли найдем верную глубину, то ли верную подкормку, которую дед вечно готовил по секретным рецептам, не добавляя в обычный комбикорм* разве что только стрихнин. Мы не успеем отыграть в этот последний совместный выход наше раздевание на начинающем пригревать солнце и откладывание удочек в сторону, долгий рассказ деда о родне...
- Была у нас в семье приживалка - Пашенька. Да... Отец ее подобрал где-то на ярмарке, куда картошку возили. Так вот - была та Пашенька подслеповата чуть - но готовила пироги такие, что отец от них отказаться никак не мог. Вот, бывает, утром встанет и спросит: ну что, мол, Пашенька, готова ли опара? Готова, говорит - и на кухню, пироги к сенокосу готовить... Отец на покос уходил с батраками своими, да с братьями старшими, а мы, детвора, во дворе оставались озоровать, да что по силам делать: дров принести или сено со двора убирать, с телеги упавшее. А там глядишь - и пироги готовы. Выложит их Пашенька на противень, маслом по верхам помажет, а сама к печи, другие ставить иль доставать оставшиеся. А мы с пацанами возьмем несколько, сколько в руки влезет - и бежать! И за угол! А то, бывало, присядем под окном и ждем, что дальше будет: Пашенька-то считать не умела, а только пары видела. Вот начнет считать: "пара, пара, пара, пара... Ах, не хватает до пары, ай, пострелята, украли! Вот я им веником-то!" А сама выложит еще - пересчитает пары и отойдет к печи - а мы в другой раз: хвать! И под окно. Вернется она, посчитает опять: пара, пара, пара, пара... Аха, пострелята, подложили, испугались веника-то! - а мы смеемся да пироги жуем...
Дед выдергивает очередную плотвичку из воды, опускает ее в садок, шевеля губами пересчитывает пойманных - еще не верит, что их уже больше десятка, да все не малы, хороши. Насаживает на крючки червей уже без спектакля, деловито, деловито же забрасывает, поглядывая на второй поплавок, подсекает вторую удочку. Кажется, мы попали на косяк: я тоже едва успеваю подсекать и насаживать червей, уже давно сижу на банке. Мы не разговариваем - не до того...
Дед был отличным доморощенным сценаристом, гениальным режиссером, великолепным рассказчиком. Его истории всегда были вкусно разыграны. Даже самые фантастические из них если и вызывали недоверие, то не оставляли места и возможности для того, чтобы их оспорить.
Однажды он чуть не довел до сумасшествия заезжего рыбака, соседского гостя, что зашел к нам, ведомый слухами, о дедовской осведомленности в ловле. Как и обычно между заядлыми рыбаками, зашел разговор об уловах и наживках, подкормках и снастях, о местах и рыбе. Соседский гость, как и все рыбаки, рассказывал о размерах и весе, и, как и все заядлые рыбаки, в какой-то момент перешел грань правдивости настолько, что раздразнил деда.
- Щука - это что... Был у меня случай... - начинает дед, и с хитринкой поглядывает на нашего дачника, доктора-физика.
- Интереснейший случай, надо сказать. Ловили мы на Ладоге, зимой. Морозы стояли жуткие - леска замерзала и ломалась, мотыль за щекой грели, а то он насквозь промерзал, да... Да просто очень: в мешочек полиэтиленовый и за щеку, так и грели. Так вот - я не о том. Водил нас на рыбалку местный мужик, он у нас слесарем работал. Так вот он нам сказал сразу: у места слава дурная, гиблое это место. Там, говорит, в войну, катер военный ни с того, ни с сего сгинул. При чем, говорит, странно так сгинул: вот только еще виден был - и тут как туманом все заволокло, что-то сверкнуло - и нет катера. "Быстрый" было у него название. Да история-то известная, вон, наука-физика соврать не даст: потом туда на опыты выезжали. Скажи, Самуилыч, ездили ведь?
Доктор-физик, тот самый Самуилыч, понимает, что пришел его звездный час: вот теперь подтрунивания деда над "яйцеголовым" закончатся, нужно только поучаствовать в его игре... На раздумья уходят лишь мгновения, не больше, решение принято: кто такой соседский дружок - а кто дед? С дедом еще все лето под одной крышей жить...
- Да, - авторитетно-задумчиво говорит он, и поправляет на носу очки в дешевой пластмассовой оправе "под рог", - Да, было такое. Помнится, выезжали мы на полевые работы...
- Вот, видишь - и наука подтверждает - было такое! - прерывает его дед, - А это тебе не хухры-мухры - физика! Но ничего такого не нашли, так, Самуилыч? Так... В общем, мы тогда прикинули - с войны, почитай, двадцать лет прошло, уж коль что - давно бы повторилось. Ну, да и не о том речь... - дед закуривает Беломорину, затягивается.
- Пришли мы, лунок во льду насверлили, сели. У меня такой ящичек был - загляденье, сам мастерил: на полозья от санок поставил, внутри отделений несколько, сверху сиденье мягкое, все чин-По-чину, как надо. Вот я и говорю: пришли, сели, не пили ничего - еще не замерзли, разогретые еще после дороги-то. Ну, клевать почти сразу стало, да хорошо так - даже не приходилось почти шумовкой* лед с лунки сбивать, не успевал нарастать. Надергал я по мелочи окушков, да плотвичек несколько - и тут клев как отрезало. Посидел я немного еще - думаю, надо переходить на другое место, а то замерзнем совсем. И только подумал я об этом - поклевка! Да какая: удочка чуть из пенопласта ручки не вырывается, гнется. Отпустил я лески немного, удочку - на лед, руковицы в сторону, и давай вручную леску выбирать! Чувствую - есть что-то... Идет, думаю, родимая! И тяжело так идет - но не рвется, в сторону не гуляет. Подтаскиваю наверх и потихоньку к лунке подвожу. Думаю - пролезет ли в лунку-то? В общем - вытащил. Смотрю - ничего понять не могу: висит на мормышке... фонарь! Керосиновый фонарь, медный, корабельный, сразу видно. Красивый... И - горит! Внутри-то - огонь! Я со страху-то даже обомлел: сам не поверил. А мужики-то видели, что что-то здоровое тащу, вокруг меня собрались - и тоже смотрят! А на фонаре надпись - "Быстрый". И, главное-то, главное в чем - горит!
Гость залетный сидит, слушает, глазами моргает - но попробуй тут оспорь, когда сам только что зарвался! Что сказать? Признаться, что соврал - засмеют, оспорить рассказ деда - оспорят и его историю. И тут физик, понимая значимость науки, подливает масла в огонь:
- Да, - говорит он, - бывает такое, научный факт, необоснованный, конечно, но такие случаи зафиксированы были... - и Самуилыч обеспечивает себе звание лучшего дачника на все оставшееся время всего одной этой фразой. Сражен залетный гость, молчит, таращится и только переспрашивать ему и остается: "Фонарь? И горит? Вот делааа...". Уходит залетный гость, а дед хохочет, белую по стаканам разливает, да с Самуилычем чокается, приговаривая: - Щука на восемнадцать килограмм, да на крючок, да на червя... На-кося, выкуси! Фонарь горящий под водой через двадцать лет - не хочешь?
Я, конечно, еще не знаю того, что сегодня мы в последний раз вышли на подмостки дедова театра вместе. Кто может предугадать то, что будет завтра? Мы играем в добытчиков уже ожесточенно, мы не можем отказаться от этого азарта псевдоохотников, добывающих пропитание на всю семью. Такого клева у нас никогда еще не было - как никогда больше и не будет. Как никогда больше не будет и театра...
Мы сидим в «курилке», пустующей комнате огромной коммунальной квартиры в центре Питера. Дед получил тут жилье от своего депо, которому отдал всю свою жизнь. Это наше с ним место: тут проходит зимняя подготовка меня к лету, здесь я учусь премудростям вязки узлов на крючках и заточки ножей, поиска грибов и разжигания костров. Каждое слово деда я ловлю со всей восторженной преданностью шестилетнего пацана...
- Был у меня помощник... Мы в блокаду, в самом начале, вместе на маневровом* работали - сутками, неделями рядом. Ноги еле таскали, жрать нечего... Так вот он как-то после смены приходит и говорит: пойдем, Дмитрич, в бытовку, я покушать достал. Приходим - а у нас отдельная бытовка была - он из сумки достает тушку разделанную. Вот, говорит, кролик. Ну, мы сразу того кролика на лист металлический пристроили над "буржуйкой", зажарили - еле дождались, чтобы хоть не совсем сырой был... Поели... Сидим сытые, рыгаем, с голодухи-то разморило - чуть не спим... Тут он и говорит: а хочешь, Дмитрич, я тебе того кролика голову покажу? А сам из сумки голову кошачью тянет... Я тут же и стошнил, только до двери добежать успел... Потом жалел, жрать-то охота - да что уж, поздно было...
Дед затягивается извечной Беломориной, достает из ящика стола вилку, и мы начинаем в сотый раз разыгрывать охоту на щуренка: беломорина-щуренок прячется под коробком-камнем, дед- загонщик дает советы мне-рыболову как подойти и куда бить вилкой-острогой, чтобы не ушел... Пригодилось: ни один щуренок не мог чувствовать себя в безопасности, когда я весной выходил побродить вдоль-по-берегу с острогой.
- Деда!!! Тону!!!
Я уже почти по пояс провалился в болото. Сколько раз было мне говорено: не лезь в низинки, опасно, болотина там - нет, я же сам все лучше знаю. Дергаю от страха ногами и с каждым движением проваливаюсь в хлюпающую жижу все глубже.
- Что я тебе говорил - не двигайся! - грузный дед слетает с горушки за секунды. Я вспоминаю все уроки и игры, заставляю себя лечь на ряску, раскинуть руки и не обращать внимания на движение под ногами. Дед протягивает мне палку, я медленно за нее берусь, уже помня: не дергаться, аккуратно, не торопясь... Желание помочь тащить - на животном уровне, ноги сами стараются подтолкнуть, дернуться из трясины... Нельзя.
Мы сидим на кочке, семилетний пацан и вдруг постаревший на годы, шестидесятипятилетний дед. Он разминает Беломорину, я плачу, прощаюсь с правым резиновым сапогом. До дома идти еще минимум пять километров...
- Жиденыш... Весь в папашу... Знаю я ваше племя - палец в рот не клади, руку откусите... Бабка твоя тоже стервь - одно слово: жиды...
Дед уже не курит. Вчера дед опять пришел пьяный, все старались не попадаться ему на глаза. Позавчера его торжественно, с ценными подарками все же проводили на пенсию. Уже в третий раз. Сегодня ему плохо – ему нечем опохмелиться, мы с бабушкой, которую он по пьяни вчера пытался избить, спрятали все спиртное…
Он еще несколько лет будет рассказывать о своей работе, вспоминая истории и гайки, закрученные на патрубках в своей компрессорной, сменщика и девок из цеха развеса кофе. Мужика, пытавшегося по пьяной лавочке вынести только что пожаренный кофе в завязанных на лодыжках кальсонах и обварившего себе все хозяйство. Последнюю пьянку на работе. То, как его ценили и просили не уходить, тот же главный технолог: жиденок, но пьющий. Теперь это все, что ему останется: вспоминать.
О блокаде и поездках по миру на паровозах и тепловозах, рабочих лошадках серии «Щ» и локомотивах. О стаде лошадей, в которое он влетел на войне, когда ночью перегонял состав, и о том, как коняги, побитые поездом, мучительно умирали. О своем единственном выжившем после "раскулачивания" брате: полярнике, алкоголике, бездарно профукавшем все, что было. Я знаю все это с детства, я знаю Пашеньку - она мне как родная. Я знаю деда моего деда, советавшего ловить воробьев и мазать "хозяйство" воробьиным жиром, чтоб росло лучше. Я на вскидку различаю паровозы по количеству колес. Я знаю все сорта крепленого и белой, знаю, что "Беломор" должен быть только фабрики "Урицкого". Я разбираюсь в грибах и в том, как их собирать. Я без проблем гребу на лодке и соберу удочку из подручных средств.
Мне тринадцать лет, в четырнадцать я уйду из дома в первый раз. Я знаю с некоторых пор, что я - жидовское племя. С тех пор, как вырос, и перестал быть легко управляем просто словом "сделай", "сиди", "слушай". Я позволяю себе собственное мнение и могу надерзить. Я уже не его внук, чужой… Это – последнее лето нашей постановки, и режиссер недоволен игрой статистов. Это то самое лето последней рыбалки…
После рыбалки мы, нагруженные веслами, снастью, рыбой идем от стоянки лодки домой. Пушок, старый черный кот, как и всегда, чувствует наше возвращение и выходит встретить. Кстати, тоже в последний раз: это было и его последнее лето. Сегодня он наестся до отвала, рыбные внутренности останутся лежать в миске у сруба бани и ночью их растащат пришлые коты. Я буду до ночи сидеть на скамейке и лениво отгонять комаров. Это последнее лето моего детства.
Дед научил меня любить, ненавидеть, делится, забирать. Как ни банально это звучит - но было именно так.
Еще через восемь лет смутно слышный из-за плохой связи голос скажет мне, что мой учитель умер. Я даже не приеду на его похороны – не смогу.
Прости…
______________________________
* Банка – сиденье на лодке, скамейка.
* Комбикорм – питательная смесь для кормления коров
* Шумовка – металлическая ложка с дырками. Использовалась для раскалывания нарастающего льда в лунке
* «на маневровом» - маневровый локомотив, подающий вагоны под загрузку.

зарисовки рассказы

#1