Пальцы ныли от непривычно долгой писанины, а колпачок ручки был буквально измочален зубами. Старый секретер поскрипывал крышкой, на которой стеной стояли учебники, так, чтобы входящий в комнату не сразу видел, что лежит за ними.
"Здравствуй, Светочка!"
Как-то слишком фамильярно, может обидеться. Да и рано еще для такого. Может, тогда, написать "Светлана"? Тоже не то; уж слишком официально...
Очередной черновик отправляется в мусор, к скомканным предшественникам. Подушечки пальцев болят все больше, а в груди с каждым выстраданным словом, ложащимся на бумагу и любовно перечитанным, растет волна нежности, щемя душу. Вспоминается локон, небрежно заправляемый за ухо, наклон головы над тетрадью, ножка, подогнутая под такой грубый школьный стул. Светочка, света, свет мой! Как славно сочетается "свет" с ее именем...
Горка скомканных черновиков (кстати, не забыть их выбросить) растет, но на каждом следующем листочке остается все больше верных слов, рассказывающих о... О боли и щенячьей радости от возможности видеть, просто осознавать, что живем на одной Земле, ходим в один класс. О надежде, что когда-нибудь, может быть…
Наконец, можно переписывать письмо на "белую".
"Зраствуй, Света! Пишет тебе неизвестный тебе пока поклонник."
Черт - ошибка. Надо сосредоточиться, листочков осталось немного...
* * *
Свет весеннего, еще совсем не греющего питерский воздух солнца, прорезал ее светлые локоны лучами, оставляя за собой святящийся нимб. Она сидела на второй парте, в ряду возле окна, поставив слева от себя открытый учебник так, чтобы тень его падала на тетрадь.
- И так, какой посыл дает нам автор образом Онегина в своем произведении? Что является лейтмотивом его книги? Давайте задумаемся, для чего, для достижения какой цели автор вводит в действие письмо Евгения, мольбу о прощении? И почему столь сух и холоден ответ Татьяны?- учитель отвлекает нас от пейзажа новостроек, что высятся за окном.
Меня не интересует Татьяна: право, имя совсем не к месту... Светлана смотрелось бы лучше. Голос учителя растворяется в весенней атмосфере, теряя четкость. Вспоминаю, как в раздевалке мне случайно удалось увидеть больше, чем обычно позволяет школьная юбка. Что вы, все в норме приличий: только колготки из такого странно-притягивающего, манящего материала. Кажется, она их тогда пыталась склеить лаком для ногтей: порвались.
Сегодня, после уроков, Димка отдаст ей письмо. Димка мне должен: когда-то я передал его послание.
- Димыч, только не говори от кого.
- Да ладно, за кого ты меня принимаешь? Конечно, не скажу. Давай сюда.
- Погоди, заклею.
- Вообще-то, такие письма не принято заклеивать. Это точно! - Димка кивает, словно в подтверждение своих слов.
- Точно? Ну, ладно... Но смотри, чтобы никому!
Это было буквально пару часов назад, а кажется, что прошла вечность. Когда, ну когда же?!
Сегодня...
* * *
Уже "вчера". Ночь была мучительно долгой, капала краном на кухне и скреблась собакой в коридоре, грохотала грузовиком под окнами и будила сиреной "скорой". Проворочавшись несколько часов в мечтах и страхах, напившись на кухне чая и получив нагоняй от матери, проснулся поздно. Быстро сбрил редкую еще (ах, почему?!) поросль с подбородка, зевая плетусь в школу, загоняя дрожь в груди пополам со слезами умиления поглубже. Ну и что? Могла даже не прочитать. Или прочла и догадалась, кто написал? Конечно, догадалась: нельзя не заметить то, как я на нее смотрю. Главное, чтобы не перепутала ни с кем. Может, стоило все же сказать, от кого?
До школы идти недалеко. В раздевалке - привычный гам. Здороваться, преувеличенно громко смеяться плоским остротам, отдать кассету «Скорпов» - и правда, сколько можно уже держать ее у себя? Извини, дружище. С меня причитается.
Сегодня «литра» - первой, и мне нужен второй этаж. Короткий подъем по лестнице заполнен смутными ожиданиями – сейчас, сейчас, сейчас…
Увидел я ее сразу же: Света стояла с привычной компанией девчонок, из их полукруга доносились смешки. В руках у нее был до боли знакомый листочек.
Сердце сначала бухнуло в ребра, замерло - и забилось пинпонговым шариком где-то в горле, мешая дышать. Я прошел мимо, небрежно кинув «привет», с трудом справляясь с дрожащим голосом.
Девичий смех, наполненный, как мне показалось, презрением, словно пуля догнал меня парой шагов дальше. Ударил в спину, продавил кожу, просверлил легкие, оставив без воздуха. Задыхаясь, я шел по коридору, а в ушах звучал милый голос, зачитывающий отрывок моей души.
«… свет, купающийся в пене твоих волос, твоя улыбка, случайно пойманная мной, твой голос – все в тебе прекрасно!»
И смех. Издевательски громкий смех.
Ко второй перемене письмо цитировали все девчонки; к третьей – даже пацаны. К четвертой о нем уже знал параллельный класс. Смеялись все.
- Ну, действительно: поэт! Ну, отмочил! Интересно, кто же это все-таки… Ай, молодца, чертяка! «Твой стан»! Пушкин, не иначе! А "позволь упасть к твоим стопам"?
Стоя с ребятами на лестнице, я хохотал вместе со всеми; смеялся так, что выступали слезы.
Приседал, хохоча и пряча лицо в коленях. Колотил от удовольствия по стене – кулаком. До крови.
* * *
Димка, кажется, удержался, хотя и «кололи» его всем классом. В любом случае, впрямую никто так и не ткнул меня носом в «авторство». Впрочем, мне казалось, что при моем появлении обсуждение особо удачных пассажей становилось активнее, и взгляды слишком часто обращались ко мне.
Ответа я так и не получил.
Через неделю я заработал свою первую «двойку» за сочинение. На тему «Мое письмо Татьяне Лариной».
Я не продвинулся в его написании дальше строк "Здравствуй, Свет Татьяна!".

рассказы

#1