* * *
"Клянусь говорить правду, только правду и ничего кроме правды" - смешная фраза из старых ковбойских фильмов всплыла как ассоциация на слова "Встать, суд идет!". Замерли стоя присяжные, зашумели стулья в зале. Я остался сидеть – на месте для подсудимого.
Адвокат предложил - расскажи им, расскажи им все, как было. Присяжные любят укольчики. Укольчики-прививки, иглы чужой боли - во время такого скучного заседания, с кучей подробных описаний зверств осуждаемого...
Расскажи, как любил, как ненавидел, как было больно, найди те слова, что заставят поверить в твою невменяемость...
Как рассказать жизнь? Чем объяснить им то, что было в тот вечер; им, кто не любит, кто всего лишь машины, винтики общества, спасающие это самое общество от болячки на теле?
Невменяемость... При чем тут невменяемость, если ей просто нельзя было дальше жить так? Если это было единственным выходом из тупика, из этой ловушки? И она этот выход нашла.
Как рассказать машине - любовь? Чем описать краски? Какими словами передать запахи любви для тех, кто ее никогда не знал?
Где были вы, когда она умирала – день изо дня, по капле?
Где были дюжие охранники, когда она покупала яд?
Заинтересованные и возмущенные взгляды из зала суда. Соседи-свидетели. Обвинитель…
«Слушается дело…» - и зал замер, впитывая подробности.
* * *
Таинство слова "вместе" невозможно описать грубыми звуками. Можно только помнить запах, вкус, блеск глаз, упругость тела, утренний кофе, вечерний неторопливый разговор за бокалом вина. Дневной короткий звонок: да, да, да; до вечера! СМС из пары слов: люблю тебя.
И опять утро вместе, когда поцелуй становится началом дня, наполняя его смыслом. И поездка до работы на мотоцикле - вместе; руки, мягко обхватывающие сзади итак нежно, кончиками пальцев поглаживающие грудь - вместе. И даже расставшись у дверей офиса знать...
Знать, что где-то там, в городе, на пятом этаже красивого дома, за рабочим столом только при одной мысли о тебе у кого-то начинает быстрее биться сердце.
И СМС: "Я чихаю... Чихаю, а из меня все еще выливаешься ты... И хлюпает так смешно! Мне нравится думать, что ты еще во мне..." - и горячие волны по всему телу; покраснев невидящим взглядом упереться в монитор - и ждать вечера...
О том, что это "вместе" - вместе втроем, я узнал слишком поздно. В тот момент, когда сказать "прощай" уже невозможно – это станет предательством.
Легкое раздражение всегда можно списать на тяжелый день на работе - и она этим пользовалась. До поры.
Первое недоумение при виде шприца, лежащего у нее в ванной на краю раковины - и град вопросов: ты заболела? Что случилось? Нужен врач? Могу я чем-то помочь?
Ах, это так - баловство, что ты! После тяжелого дня это расслабляет. Хочешь попробовать? Это здорово!
Лучше, чем я? Лучше, чем жизнь? Брезгливость не скрыть, она прорывается мгновенно.
Ты хочешь умереть, оставив меня, этот мир - без себя? Но ты же знаешь, знаешь, что это смерть! Ты представляешь себе, на что ты обрекаешь себя, меня?
Слезы, обида, боль, боль, боль... Рассказ о бывшем друге, о том, что было не отказаться, и потом - это расслабляет...
Обещания: никогда. Больше - никогда. Я могу, я сильная.
Вечерняя проверка вен на руках - наркоманы изобретательны. Она кололась в лодыжку.
И опять скандал. И заверения. И эти глаза. И я должен, должен, должен! Я не могу ее потерять.
В органы – сдать продавца, который завтра уже опять будет стоять на углу с товаром. Не сам – так его брат.
Потом врачи, клиника, посещения с фруктами и цветами, фальшивая радость - и истерика: принеси! Ну хоть грамулечку! Я не могу терпеть, это больно!
Знаешь, милый, это словно кто-то выкручивает тебе каждый сустав отдельно, выдавливает глаза; это боль, страх, отупение - и опять боль. Хочется выть, метаться по палате, забраться к себе самой под кожу, вывернуть ее, выпасть из нее, выползти – как змея, не чувствовать...
Гладить по голове, шептать в ухо, дышать на локоны волос.
И так – каждый раз.
Первые недели "на свободе" после терапии. Прогулки и мечты. Смена квартиры: новоселье, друзья, соседи. Быт - и нежность. Вместе - от и до; вместе - через все; и знать, что придя домой - домой! - встретишь уют и любовь...
И опять - срыв. И опять клиника. И опять боль.
* * *
Встречный поток воздуха рвал рот, открытый в неслышном крике, свет от фары метался пятном по асфальту, повинуясь причудливым рывкам руля, рев мотора, легкость полета вдруг сменяется тяжестью удара; еще одного, и еще...
Тишина приняла меня в объятья. Ночная, напуганная недавним грохотом тишина.
Чу - робкий сверчок справа... И еще один - левее. И еще один - правильно, продление рода важнее.
Терпкий запах бензина, вылившегося из бака, режет легкие; с ним пытается бороться летний ночной ветерок, принося запахи цветущего рапса и свежего сена. Боли нет, никакой; нет и страха. Есть только небо, безбрежное небо, которое видно сквозь полуразбитое забрало шлема, и звезды, и луна, и свет, луч света сверху, с небес... Мягкий свет. И можно закрыть глаза, но свет останется, сохраненный короткой памятью сетчатки; а может он просто идет из души, а вовсе не с небес; и голос, голос зовущий издалека, зовущий к себе, ищущий, такой проникновенный, такой полный нежности голос: где ты? Ну же? Отзовись!
И хочется протянуть навстречу руки, и сказать: вот он я, Господи, грешен! Прими! Прими мое покаяние, забери мою душу - но вместо этого хрип, и внезапная резкая боль, скручивающая сознание в спираль, и - темнота...
* * *
Смотрит волчонком - таким трогательным и злым одновременно. Молчит.
Мотылек. Мой мотылек - так я ее называл.
На столе, ложка, оплывшая свеча.
- Ты сучка! Мерзкая, мерзкая сучка! Как ты могла?! Как ты смела?! Ты, ты! Тварь! - сорвался.
Шприц лежал демонстративно на столе, рядом со свечей.
- Я не выдержала. Я не смогла... не смогла, понимаешь? Меня жгла эта мысль. Жгла постоянно. И я уже не смогу без этого.
- Но ты же знаешь - нельзя! Врач сказал...
- Знаю, милый. Знаю. Но это сильнее меня...
Сидит на постели, забившись в самый угол, придерживает разорванную блузку на груди - не сдержался, ухватил за грудки, словно в пьяной драке. Ухватил, притянул к себе, заглядывая в глаза, стараясь рассмотреть в них свое отражение, найти раскаянье - нет. Только боль. И ничего больше. Разве что немного страха - как предчувствие.
- Убей меня... Я не смогу этому сопротивляться. Слышишь - убей. Я не выдержу еще одну терапию - не смогу. Я же говорила тебе! – голос ее ломается, срывается на визг.
Сидеть, комкая собственные пальцы, похрустывать суставами. Думать о том, что завтра с ней - ко врачу. И в клинику. И терапию. И следить - если придется, нанять няньку.
Я не увидел, откуда она достала нож. Хороший, мой охотничий нож. Острый – сам точил. Протянула сначала мне…
Потом…
Нож у ее шеи. Такой хищный, красивый - на белой коже щеки зайчики от блестящего лезвия.
И маленький надрез. Как провокация - ну же! Кинься меня спасать!
Но это я понял позже. А пока - время растянулось изжеванной жвачкой, длинно, замедлено двигаются руки.
Поздно было уже тогда, когда моя рука пролетела всего полпути.
* * *
Четыре года. Четыре долгих, полных надежд и разочарований года.
Друзья говорили: зачем тебе это? Уговаривали: брось... Не трать свою жизнь на наркоманку. Она умрет - но сначала разорит тебя. Под чистую, и материально и морально.
Они говорили: ты не похож на себя. Посмотри - во что ты превратился? В придаток наркомана.
Иногда то же самое говорила и она - я закрывал ей рот поцелуем. Умолял замолчать, не говорить глупостей - и вел к очередному светилу.
И защищал ее, говорил друзьям, что люблю, что не смейте, не смейте так говорить! Мы справимся - вместе. Вместе мы сможем все!
Они пожимали плечами, неопределенно хмыкали, про себя надеялись, что одумаюсь, плюну, брошу.
Потом их как-то вдруг не стало. То один, то другой не находили времени зайти: дела, брат...
Я их не осуждал, нет. Это их право.
И еще пара терапий. Последняя - в знаменитой клинике профессора Н*. конечно, за свой счет: кто станет печься о наркоманке?
- Вы знаете... - сказал он мне при выписке, - Я, как и все, не даю гарантий. Я Вам честно скажу - у меня большие сомнения. И на вашем месте я обратился бы к... Богу. Я знаю, что так говорить нельзя. Но я должен Вам это сказать.
Полгода. Она продержалась после этой терапии полгода.
Шесть месяцев спокойной жизни - и вечером счастье в глазах. И прогулки, и все-все-все. Я почти не видел грусти и муки в ее взгляде. Я возил ее гулять за город, в поля; укладывал в траву, целовал ее руки и говорил с ней ни о чем и обо всем.
Полгода...
* * *
Вы знаете, в тот вечер...
Я не хотел. Я сорвался, наорал, я плакал, кажется; но я готов был уже идти и искать новую клинику...
Она протянула мне нож ручкой вперед, я помню это точно. Знаете, так доверчиво открыла горло и сказала:
- Убей меня. Пожалуйста. Я не могу больше так - и не могу больше мучить тебя. Хотя нет: если это сделаешь ты - тебя посадят. И тогда твоя жизнь превратится в ад. Ты... Вспоминай меня, хорошо? Нет, не подходи! Не подходи!
Мои руки - они были в крови. В ее крови и рубашка, и брюки - все. Я помню, что не знал, что мне делать со всей этой кровью, ее было так невероятно много...
Я, кажется, позвонил куда нужно. Помню, что трубка скользила в пальцах, и я сначала пытался вытереть руки об себя, потом взял трубку какой-то тряпкой...
Я не помню, почему я вышел из квартиры. Мне кажется, что что-то заставляло меня не смотреть больше на этот кусок мяса, мертвой плоти, в котором была когда-то она. Нет, я тогда не плакал. Совсем не плакал - ведь было уже поздно. Я понимал, что она ушла из этого тела, там ее больше нет.
Почему я поехал прочь? Я не знаю. Я помню только, что автоматически надел шлем. Я всегда надеваю шлем, когда сажусь на мотоцикл, надел и в этот раз. Ее шлем так и остался пристегнутым сзади.
Куда я поехал - я не могу вам сказать. Куда-то. Мне казалось, что надо вывезти ее душу на свободу. Куда-нибудь в поле, к цветам. Она любила цветы.
Я разговаривал с ней. Я знал, что она сидит сзади, и что ей нравится ехать быстро, очень быстро - и я так и ехал.
Открыл забрало шлема, я говорил ей, что ночью в полях очень красиво, что мы с ней упадем в траву, и я буду читать ей стихи и показывать звезды. А она будет смеяться и переспрашивать названия, и я буду повторять ей снова и снова, чтобы она запомнила, и...
Нет, я не пытался скрыться, зачем? Ведь я не убивал ее...
А потом мне попала в глаз какая-то мошка, и я, кажется, не справился с управлением. И когда я упал, то мотоцикл заглох, и она была рядом, она говорила, чтобы я держался, что скорая уже едет, что еще немного...
Я знаю, что «скорую» вызвал кто-то с мобильного, знаю, что звонила женщина, но почему-то не осталось записи на пульте приема звонков - только шипение. Наверное, сбой системы.
Врач со «скорой» потом приходил ко мне, уже после всех операций. Он сказал, что я выжил чудом, что еще десяток минут - и было бы поздно. Мне кажется, он не верил, что я выжил. Впрочем, я сам в это не очень верил. И иногда мне кажется, что было бы лучше, если бы он не успел.
Нет, я не убивал ее.
Я ее очень любил.
* * *
«Именем государства!»
И двенадцать «Виновен!».
Мне все равно – я ничего другого не ждал. Хорошо, что у калеки, который при аварии сломал позвоночник, которому оторвало детородные органы нельзя отобрать инвалидную коляску.
Охранники нелепо застыли справа и слева – не скрутить руки и не повести. Руки у меня – это ноги.
Придется им идти сзади, и это будет смешно.
Шум в зале.
Мне все равно.
Хорошо, что у коляски столько частей: кто догадается, что оплетка ручек достаточной длинны, чтобы сплести веревку.
Этого они у меня не заберут.
Сейчас… Я только скажу им, что не убивал ее. И она – она не убивала себя.
Я только спрошу…
Я спрошу их – где были вы?
Где?! Когда ей продавали наркотик? Где были охранники?
Пихать пальцы в спицы колес, тормозя. Упираться ладонями – нужно успеть им сказать, напомнить.
Напомнить, что у них тоже есть дети.
Сказать - ее убили вы.

рассказы

#1