Трое втащили к нам в палату обмякшее тело. И только когда они оказались около моей кровати, я понял, что это тело — кривоголовый. Они водрузили его на кровать и замерли, глядя на результаты своей работы.

—    Как тяжела жизнь... — пролепетал щуплый мужчина, о котором мне Ивановна рассказывала, что он жертва инопланетян.

Особенно дурная! — добавил Диоген и улыбнулся.

— Что с ним прошептал я .

— Сначала пойми, что с тобой. Потом спрашивай о других, — ответил Диоген.

Неприятный старик. Но с языком у него все в порядке — острый.

—    Развяжи, а? — попросил я, показывая на свои руки.

—    С развязанными ты дошел до сумасшедшего дома, — Диоген развел руками и склонился надо мной. — Не логично ли предположить, что со связанными твоя жизнь станет лучше?

—    Ты больной, да? — я разозлился.

Больной — не больной, но в этом сумасшедшем доме меня по рукам и ногам не связывают, — старик сделал вид, что, мол, разговор окончен, и он уходит.

—    Подожди... — получилось вдруг так жалостливо.

—    Ну чего еще? — Диоген обернулся. — Сказал же, не буду развязывать. Петька чефирить пошел, а потом пойдет с инспекцией — увидит и накостыляет.

—    Ладно, не развязывай. Просто посиди со мной. Пожалуйста...

Диоген притворялся недовольным. Но сел на край моей кровати.

—    Подумай об этом, как об уроке, — сказал он, задумчиво глядя в окно. — Если ты, связанный, научишься быть счастливым, то каким счастливым ты будешь, когда тебя развяжут.

—    Говорят, мы раньше с тобой дружили...

—    Мне этого не говорили, — ответил Диоген.

—    Так этого не было? — удивился я.

—    Я этого не говорил...

—    Тьфу! — я отвернулся к стене. — Чё ты мне голову морочишь?!

— Знаешь,  — сказал он вдруг серьезно- серьезно, — однажды я защебетал по-птичьи, и слушать меня сбежалось все отделение. Ради пустяков они сбегаются, бросая любое дело, а ради важных вещей и не пошевелятся! И вот я спрашиваю себя: говорить мне с тобой серьезно или валять дурака?

— Все зависит от того, что ты хочешь услышать в ответ...

—   Хорошо, — Диоген поднял брови. — Я хочу услышать правду.

—   Ну завернул... А апломба-то сколько! Давай, спрашивай — отвечу!

Диоген расхохотался:

— Раньше ты был умнее!

Я удивленно на него уставился:

—   Умнее?..

—   Откуда ты знаешь, в чем правда?! — продолжал смеяться Диоген.

—   Да уж знаю! — меня бесил его смех.

—   Вот и скажи мне, есть смерть или ее нет?

—   Есть!

—   Да неужто! — он разыграл потрясение. — Ты ее видел?

—   Ладно, — огрызнулся я. — Но жизнь-то я точно видел. Это правда. Жизнь есть.

—   Тогда объясни, что это такое «жизнь», — предложил Диоген и надменно сложил на груди руки, словно собрался долго и внимательно меня слушать.

—   Ну... — я озадачился. — Жизнь — это...

—   Это... — вопросительно протянул Диоген.

И действительно, что на это ответишь. Что такое «жизнь»?

—           Но я могу о предметах сказать. Это окно. А там — дверной проем, — сказал я, показывая взглядом сначала на окно, а потом на дверной проем.

Диогена и это развеселило:

—   А вот я живу в бочке! Что ты на это скажешь? Вон она в том углу стоит...

—   Это не бочка. Это кровать.

—   Нет, это бочка! — Диоген не шутил, он настаивал на этом.

—   Бочка должна быть круглой! — возмутился я.

—   А это распрямленная бочка! — и он показал руками, как ее «распрямляли». — Что скажешь?!

—   Так ты считаешь, нет правды? — спросил я.

—   А мир плох или хорош? — «ответил» мне Диоген.

—   Мир плох! — уверенно сообщил я. Уж в этом у меня сомнений не было никаких.

—   Это твой мир плох! И худо тебе. А у счастливого мир замечательный! Но ведь это один и тот же мир — твой и его! Он один! Ну, и скажи теперь, плох мир или хорош?

Мой рассеянный взгляд упал на Ваньку. Он лежал на своей постели — неподвижный, закрыв лицо истощенными руками.

—           Мир плох, Диоген! — повторил я. — Мир плох.