Login
0 Views
20.09.05 16:17 Пацан
- Не спать!
Шшшшш… Звяк! Дзынььььь….
Тяжелая связка пролетела через всю мастерскую и, задев бритую голову одним из особо длинных ключей, что выставил хищные, острые бородки из общей кучи дальше, чем смог пригнуться Цыган, ударилась с лязгом о стену, отскочила, упала на пол, прихватив с собой кусок штукатурки, покрытой краской.
Боль заставила скрючиться, прижать руки к коротким, колючим колышкам отрастающих волос, зажимая края рваной раны, вдавливая кровь обратно в сосуды. Не помогло: кровь все же вырвалась ручейком из под пальцев, закапала на деревянную решетку перед станком, оттуда на пол. Все те, что притихли, пытаясь понять, к кому на этот раз относился окрик, поворачивались в сторону ставшего хоть и привычным, но все равно каждый раз вызывающим дрожь, звука падения связки ключей от массивных дверей спецухи.
Цыган лежал на полу скуля сквозь зубы, стараясь не привлекать внимания: он был чуханом, главным огневиком группы. Это значит, что у него всегда, то есть в любой момент, в любое время могли спросить огня, или просто показать что нужен огонь замысловатым жестом (большой и указательный пальцы одной руки складываются в кольцо, указательный другой руки бьет по кольцу и, проскакивая его, ударяется с характерным щелчком о ладонь), и он должен был его добыть. Для этого у него было любовно сделаное огниво: пластмассовый колпачок от ножки стула, в нем вата, в другом кармане кусочек напильника и кусочек точильного камня. Бьешь одним о другое над ватой, и та от искр начинает тлеть. Чтобы прикурить вполне достаточно. Правда, если найдут пастухи – пойдешь в карцер, потому пацаны такого с собой не носили, а назначали «ответственного» чушка. Практически, чуханская элита: огневика, обычно, напрягали чуть меньше других.
Именно в эту "элиту" и входил Цыган. ПРавда, не спал он вовсе, несправедливое это обвинение: он на стреме стоял, пока пацаны, спрятавшись за его токарным станком, втихомолку курили одну сигарету на пятерых. За его станком потому, что он стоял в самом конце учебного цеха и то, что происходило на полу, было не видно с подиума пастуха, то есть идеальное место, чтобы перекурить. То, что пастух этого видеть не должен - само собой разумеется. Заметит – все окажутся в карцере, курение-то запрещено...
А пацаны тем временем расползались к своим станкам. Прижимаясь к измазанному маслом полу, они ползли вдоль стены, как тараканы, что внезапно оказались на свету, ища спасительную щелку под плинтусом. Только Гусь ненадолго задержался, ровно настолько, чтобы успеть прошипеть:
- Молчи, сука! А то всех попалят!
И Цыган молчал. Молчал, когда пастушка орала, чтобы он принес ей ключи, молчал, когда она, обеспокоенная судьбой ключей, подошла от своего подиума к его станку и подняла связку, молчал уже просто потому, что от боли у него перехватило дыхание, и не было возможности даже набрать полноценно воздуха, чтобы закричать или заплакать. Он дышал короткими, резкими толчками, забирая воздух через крепко сжатые зубы, фильтруя его, как кит отфильтровывает пищу, набирая планктонно-водяную смесь, фильтруя от мыслей, что пытались забраться вместе с воздухом в голову. Мысли он выталкивал обратно: конечно, кому понравится думать о том, что можно вот так истечь кровью? Но еще страшнее было думать о том, что будет, если он закричит.
Видимо шипение воздуха и заставило пастушку обратить внимание на то, что воспитуемый еще лежит на полу.
- Ну что разлегся?! Только не говори, что задело!
Тут она заметила кровь, что текла по грязным, в чугунной пыли рукам Цыгана, и мгновенно сменила тон: еще бы, в ее дежурство – и вдруг происшествие. Объяснительную точно придется писать.
- Так. Ну-ка вставай! Вставай-вставай! - она прихватила его за один локоть и потянула наверх.
- Виталий, ты остаешься за старшего, не дай Бог что – сам знаешь, что будет. Я этого в медпункт отведу. Дверь закрою.
Цыган стоял, поддерживаемый пастушкой за локоть той руки, что прижимала вторую руку к краям раны. Кровь уже текла по лбу, стекала на правый глаз, щекочущей струйкой сбегала на кончик носа и сбрасывалась каплями в обрыв высотой метра в полтора, оставляя на сером полу веселые красные кляксы. Боль стала тупой, наконец стало можно дышать и спокойно хныкать, не боясь кого-то попалить, чем Цыган и пользовался: и хныкал, и дышал. Пастушка быстрым шагом вышла из мастерской, таща Цыгана все так же за локоть, отпуская только ненадолго, чтобы открыть или закрыть очередную дверь на своем пути.
- Значит так: ты ударился о станок, понял?! И только попробуй сказать хоть что-то! Я ведь с Пыриком переговорю – учти, вообще жизни не будет. А скажешь как надо – я тебе обещаю, что следующая комиссия твоя. И пацаном станешь – тоже обещаю. Ты понял, я тебя спрашиваю?!
Цыган только всхлипнул. Перспективы намечались еще те: либо радужные, аж до вознесения на небеса, либо опять же вознесение, но уже с крыльями за спиной и с арфой в руках. Сдай он пастушку – та всю группу замучает расписанием и не преминет уточнить, из-за кого это делается, а после этого можно самому в гроб лезть и закапываться, как Том в мультике. А так, если не сдаст… То и комиссия, и пацаном стать можно… Сладко звучит, да только станет ли Пырик пастушку слушать? Рискнуть? Да, конечно рискнуть!
Дверь лазарета открылась после второго звонка, врачиха, с хмурым выражением на лице, впустила Цыгана с пастушкой внутрь приемной.
- Ну что, очередной «упавший»? Откуда на этот раз? С лестницы или со стула? Тут на днях одного принесли – синяки по всей морде, два пореза... Упал, говорит. Ах о станок… За заготовкой наклонился… А тот на лестнице поскользнулся. И так – восемнадцать раз… Руки убери! Что значит – никак? Я тебе что, с руками забинтовывать стану? Даааа… Это шить придется, само не удержится. Пойдем в процедурную.
- Огня! - пронеслось по рядам кроватей шепотом от одного пацана к другому, из губ в уши, в сторону кроватей чушков. Буграм захотелось покурить. Цыган по привычке было дернулся, но тут же успокоился: сегодня его торжественно отмыли до пацана, при этом даже символически не стали бить, и так пострадал достаточно.
- Бля, Цыган, заснул что ли?! Подъем, бля, бугры огня ждут!
- Да пошел ты! Я, в натуре, пацан, это теперь не мое дело!
- Цыган, ты не выкобенивайся, слышь? У нас еще нет огневика! Или хочешь, чтобы всю группу зачуханили и нам всем отмываться пришлось? Давай огня! Только быстрее, у Пырика настроение паршивое!
Звяк… Звяк… Звяк…
Привычно накрывшись одеялом, пацан Цыган отточенными движениями разжигал свое огниво…
Шшшшш… Звяк! Дзынььььь….
Тяжелая связка пролетела через всю мастерскую и, задев бритую голову одним из особо длинных ключей, что выставил хищные, острые бородки из общей кучи дальше, чем смог пригнуться Цыган, ударилась с лязгом о стену, отскочила, упала на пол, прихватив с собой кусок штукатурки, покрытой краской.
Боль заставила скрючиться, прижать руки к коротким, колючим колышкам отрастающих волос, зажимая края рваной раны, вдавливая кровь обратно в сосуды. Не помогло: кровь все же вырвалась ручейком из под пальцев, закапала на деревянную решетку перед станком, оттуда на пол. Все те, что притихли, пытаясь понять, к кому на этот раз относился окрик, поворачивались в сторону ставшего хоть и привычным, но все равно каждый раз вызывающим дрожь, звука падения связки ключей от массивных дверей спецухи.
Цыган лежал на полу скуля сквозь зубы, стараясь не привлекать внимания: он был чуханом, главным огневиком группы. Это значит, что у него всегда, то есть в любой момент, в любое время могли спросить огня, или просто показать что нужен огонь замысловатым жестом (большой и указательный пальцы одной руки складываются в кольцо, указательный другой руки бьет по кольцу и, проскакивая его, ударяется с характерным щелчком о ладонь), и он должен был его добыть. Для этого у него было любовно сделаное огниво: пластмассовый колпачок от ножки стула, в нем вата, в другом кармане кусочек напильника и кусочек точильного камня. Бьешь одним о другое над ватой, и та от искр начинает тлеть. Чтобы прикурить вполне достаточно. Правда, если найдут пастухи – пойдешь в карцер, потому пацаны такого с собой не носили, а назначали «ответственного» чушка. Практически, чуханская элита: огневика, обычно, напрягали чуть меньше других.
Именно в эту "элиту" и входил Цыган. ПРавда, не спал он вовсе, несправедливое это обвинение: он на стреме стоял, пока пацаны, спрятавшись за его токарным станком, втихомолку курили одну сигарету на пятерых. За его станком потому, что он стоял в самом конце учебного цеха и то, что происходило на полу, было не видно с подиума пастуха, то есть идеальное место, чтобы перекурить. То, что пастух этого видеть не должен - само собой разумеется. Заметит – все окажутся в карцере, курение-то запрещено...
А пацаны тем временем расползались к своим станкам. Прижимаясь к измазанному маслом полу, они ползли вдоль стены, как тараканы, что внезапно оказались на свету, ища спасительную щелку под плинтусом. Только Гусь ненадолго задержался, ровно настолько, чтобы успеть прошипеть:
- Молчи, сука! А то всех попалят!
И Цыган молчал. Молчал, когда пастушка орала, чтобы он принес ей ключи, молчал, когда она, обеспокоенная судьбой ключей, подошла от своего подиума к его станку и подняла связку, молчал уже просто потому, что от боли у него перехватило дыхание, и не было возможности даже набрать полноценно воздуха, чтобы закричать или заплакать. Он дышал короткими, резкими толчками, забирая воздух через крепко сжатые зубы, фильтруя его, как кит отфильтровывает пищу, набирая планктонно-водяную смесь, фильтруя от мыслей, что пытались забраться вместе с воздухом в голову. Мысли он выталкивал обратно: конечно, кому понравится думать о том, что можно вот так истечь кровью? Но еще страшнее было думать о том, что будет, если он закричит.
Видимо шипение воздуха и заставило пастушку обратить внимание на то, что воспитуемый еще лежит на полу.
- Ну что разлегся?! Только не говори, что задело!
Тут она заметила кровь, что текла по грязным, в чугунной пыли рукам Цыгана, и мгновенно сменила тон: еще бы, в ее дежурство – и вдруг происшествие. Объяснительную точно придется писать.
- Так. Ну-ка вставай! Вставай-вставай! - она прихватила его за один локоть и потянула наверх.
- Виталий, ты остаешься за старшего, не дай Бог что – сам знаешь, что будет. Я этого в медпункт отведу. Дверь закрою.
Цыган стоял, поддерживаемый пастушкой за локоть той руки, что прижимала вторую руку к краям раны. Кровь уже текла по лбу, стекала на правый глаз, щекочущей струйкой сбегала на кончик носа и сбрасывалась каплями в обрыв высотой метра в полтора, оставляя на сером полу веселые красные кляксы. Боль стала тупой, наконец стало можно дышать и спокойно хныкать, не боясь кого-то попалить, чем Цыган и пользовался: и хныкал, и дышал. Пастушка быстрым шагом вышла из мастерской, таща Цыгана все так же за локоть, отпуская только ненадолго, чтобы открыть или закрыть очередную дверь на своем пути.
- Значит так: ты ударился о станок, понял?! И только попробуй сказать хоть что-то! Я ведь с Пыриком переговорю – учти, вообще жизни не будет. А скажешь как надо – я тебе обещаю, что следующая комиссия твоя. И пацаном станешь – тоже обещаю. Ты понял, я тебя спрашиваю?!
Цыган только всхлипнул. Перспективы намечались еще те: либо радужные, аж до вознесения на небеса, либо опять же вознесение, но уже с крыльями за спиной и с арфой в руках. Сдай он пастушку – та всю группу замучает расписанием и не преминет уточнить, из-за кого это делается, а после этого можно самому в гроб лезть и закапываться, как Том в мультике. А так, если не сдаст… То и комиссия, и пацаном стать можно… Сладко звучит, да только станет ли Пырик пастушку слушать? Рискнуть? Да, конечно рискнуть!
Дверь лазарета открылась после второго звонка, врачиха, с хмурым выражением на лице, впустила Цыгана с пастушкой внутрь приемной.
- Ну что, очередной «упавший»? Откуда на этот раз? С лестницы или со стула? Тут на днях одного принесли – синяки по всей морде, два пореза... Упал, говорит. Ах о станок… За заготовкой наклонился… А тот на лестнице поскользнулся. И так – восемнадцать раз… Руки убери! Что значит – никак? Я тебе что, с руками забинтовывать стану? Даааа… Это шить придется, само не удержится. Пойдем в процедурную.
- Огня! - пронеслось по рядам кроватей шепотом от одного пацана к другому, из губ в уши, в сторону кроватей чушков. Буграм захотелось покурить. Цыган по привычке было дернулся, но тут же успокоился: сегодня его торжественно отмыли до пацана, при этом даже символически не стали бить, и так пострадал достаточно.
- Бля, Цыган, заснул что ли?! Подъем, бля, бугры огня ждут!
- Да пошел ты! Я, в натуре, пацан, это теперь не мое дело!
- Цыган, ты не выкобенивайся, слышь? У нас еще нет огневика! Или хочешь, чтобы всю группу зачуханили и нам всем отмываться пришлось? Давай огня! Только быстрее, у Пырика настроение паршивое!
Звяк… Звяк… Звяк…
Привычно накрывшись одеялом, пацан Цыган отточенными движениями разжигал свое огниво…