Мой папа был шахматист, теннисист, лыжник и гиревик. Крестился 24 кг гирей, в другой руке держал для равновесия партбилет. Исчеркал всю Кемеровскую область лыжней, пытался приохотить меня, в ужасе я сбежал в музшколу, где два года трясся от страха перед спортом и от ненависти к пианино. В теннис папа сделал всех во дворе, в районе, в Иране в колонии советских спецов, поехал обмывать, на горном склоне выпал из джипа, долго катился по глине вниз, на ноги встал со второй грыжей в области паха и с шестым изобретением в области шамотных огнеупоров. Чем активней папа укреплял здоровье, тем чаще его приходилось тратить. В шахматы папа играл в любом, даже газообразном состоянии, когда руки уже не слушались и приходилось двигать фигуры силой мысли и направленным спиртовым выдохом. Однажды после многолитрового матча пошел провожать домой своего совсем усталого друга и противника Кривосудова, вернулся без шапки со следами насилия на лице. Но не лег зализывать, а сел доигрывать сам с собой. Как-то раз получил на работе серной кислотой в глаз. Зрение у папы ухудшилось. Но не сильно. Через двадцать лет мы стояли с ним в Томске на крыше девятиэтажной общаги, папа увидел сверкнувшую на земле копейку, спустился, подобрал, положил в карман, раскланялся и закрыл мне рот. Однажды папа был рыцарь. После очень сильного праздника добрые вассалы принесли его домой, держа за подмышки, и носы его туфель были стерты до самых пальцев. Но дара руководства папа не потерял и лично контролировал бережность несения мамы, которая улыбалась всем, но не узнавала даже его. Папа был стоик. Час мы тащились с ним в гору в дождь в гости к семь раз сбитому на войне штурмовому летчику дяде Ване. И всего пять минут мылись у него в бане, папа оступился, шайка кипятку вся вылилась ему на то место, которым он меня сделал. Папа не сказал ничего. Только букву "с", растянутую на секунды. Согнул шайку. И остался папой. В его планах была еще сестра для меня, и немного погодя он помог маме ее родить.
Папа был мужик, каких мало. Где-то высоко он бежит на лыжах и смотрит, как в Амстердаме я бегу свой первый и единственный пока марафон. 5.06, отец. Ты бы пробежал лучше. (Е.Шестаков)