Из книги"Ни одна газета не обходит вниманием нужды ветеранов всех войн. Часто можно видеть фотографии старушки матери или невесты-вдовы. Но почему в хоре осуждения войны - этого очевидного зла - слышится фальшивая нота? Почему лицо скорби порой напоминает лицемерную маску? Потому что в нашей стране идет страшная, необъявленная, многодесятилетняя кровавая война, имеющая сотни миллионов жертв убитыми и ранеными. Это и войной-то нельзя назвать. Бойня, гекатомба! С одной стороны фронта - невинные беззащитные младенцы, с другой - взрослые: матери, отцы, врачи. Младенцы не могут за себя постоять и гибнут миллионами, а взрослые, редко гибнущие в этой бойне, чаще отделываются ранениями. Но за это получают оплачиваемый больничный лист. Надеюсь, теперь понятно, о чем идет речь? Кто поставит памятник на неизвестной могиле безымянных младенцев? Сразу слышны возражения: "Аборт, искусственное прерывание беременности - личное дело матери". Представим картину: суд, скамья подсудимых, убийца. Судья спрашивает: "Как ты смел?" Подсудимый: "А что тут особенного? Одному потерпевшему я искусственно прекратил деятельность сердца, другому - головного мозга, третьему - легких". - "Но они от этого погибли!" - "Да, но что делать, так уж получилось, они могли помешать мне жить так, как я хочу". Абсурд? А то, что мы делаем, убивая дитя, как назвать? Часто говорят, что ребенок ничего не чувствует. Это ложь. Если даже растения чувствительны к боли, неужели маленький ребенок в утробе матери более примитивен? Но даже смерть в безсознательном состоянии не делает ее чем-то иным. И если допустить, что ребенок ничего не ощущает, убийство его все равно ничем не оправдано. Рассуждения же о том, что чувствует убиваемый, очень напоминают рассуждения о гуманной смерти в газовой камере: она, дескать, слаще, чем в петле. Третье возражение: "Там еще ничего нет... Это еще не человек". И это ложь. Никакой ученый не скажет о человеческом зародыше: это рыба, дерево, злак. И росток, только недавно появившийся из желудя, и четырехсотлетнее, корявое дерево - в равной степени дубы. Очень жаль, что такие простые, понятные вещи приходится разжевывать взрослым людям. Почему-то, когда речь заходит о растениях, все соглашаются, а когда говоришь о людях, начинают оправдывать преступления. Ведь новорожденный младенец тоже еще не вполне человек, он не умеет ничего из того, что умеет взрослый; любое животное умнее его. Но за убийство рожденного ребенка - тюрьма, а нерожденного - бюллетень, хотя и зародыш, и младенец являются людьми только потенциально. Видеть разницу между убийством одного и другого равносильно тому, если бы за убийство пятилетнего ребенка полагалось большее наказание, чем за убийство четырехлетнего. Это ли не лицемерие? Другие обычные возражения столь несуразны, что их не хочется и приводить... Но все же: "У меня нет денег, чтобы прокормить, одеть, дать приличное образование... От меня ушел муж, возлюбленный" и т. п. Если бедность - оправдание убийству, можно решить продовольственную, жилищную и другие проблемы истреблением двух третей населения страны. Если одиноким трудно воспитывать детей, неужели нужно издать закон, разрешающий вдовам и разведенным убивать лишних детей, рожденных ими? По официальной статистике, в нашей стране ежегодно убивается около 8 миллионов детей (население Москвы). На самом деле - много больше. Во сколько раз? В два? В три? Такие масштабы не снились ни Гитлеру, ни Сталину. Этот массовый террор против собственных детей является кровавым фоном всей нашей жизни. На этом зловещем фоне любое, даже самое благое общественное движение: миротворчество, милосердие, защита природы, сохранение культурной среды, демократизация, гласность, права человека - выглядит ужасающим лицемерием с крокодиловыми слезами. Пусть наша совесть, если мы забыли заповедь "не убий", ответит: есть у зачатого человека данное от Бога право на жизнь или оно (это право) в руках другого человека, который может распоряжаться этим правом по своему усмотрению? Отрицая право на жизнь другого, мы отрицаем вообще всякое право и всякое проявление жизни как таковой."