Для современного человека все религии говорят одно и то же, все предметы сущностно едины и все люди равны. На этой благодатной почве неверия и безволия столь закономерны всходы новейшего мистицизма, вбирающего в себя восточную религиозную эзотерику под лозунгом объединения всех религий и синтеза религиозных представлений. В этот процесс включены и "нерелигиозные" тенденции бегства от мира в сферу молодежной субкультуры. Исхоженное вдоль и поперек пространство современного романтического трагизма, ограниченное историческими пределами "действительной смерти бога", имеет один выход - в неоязычество. Постмодернизм как умонастроение принимает на себя роль идеологического пространства, в котором происходит неуклонное вызревание нового миропонимания. Место Бога-Истории занимает Бог-Космос.

Биология растворяется в псевдонаучных рассуждениях о космических влияниях на биосферу земли и пассионарных толчках. Надлом европейского историзма ведет к обожествлению космоса с его античной неволей человеческого существования под взором сущего. Разочарование в Боге-Истории, переживание "конца истории" возвращают историческую мысль к летописи, хронике, к хронологически-последовательной событийности вместо телеологии, возвращает историю к самой себе. Романтическая идея прогресса оказывается тем, чем была с самого начала, - частным случаем историософских представлений. Если гегелевский историзм сходит со сцены, то это означает, что в определенном смысле исчезает сама история, поскольку на смену историзму приходит не новое понимание истории, а отрицание истории - отрицание за историей какого бы то ни было права быть организующим центром человеческих усилий. Как в конце нового времени герой маркиза де Сада говорил: "Я ненавижу природу", так сегодняшний нигилист может сказать: "Я ненавижу историю".

Если в истории нет смысла, то история лишается роли Судии, к которому устремлены человеческие вопрошания об истине, она исчезает из числа факторов, влияющих на человеческую судьбу, она становится неинтеллигибельной сменой цивилизаций и культур, генезис которых скрыт, а исчезновение таинственно. Охлаждение европейского ума к Богу-Истории распространяется и на феномены, на которых лежит отблеск умирающего божества, - на идеи становления, прогресса, длительности культуры как пространства самореализации человека, и новой силой наполняется интерес к ставшему во всей его целостности, сфере сущего, истолкованного в его онтологическом аспекте. Романтическая Воля уступает место неоязыческому Бытию. Космос и космические энергии, поданные в высокой лексике эзотерических мифов, все более овладевают умами.

Наука-исследование сменяется наукой-мифотворчеством. Постмодернизм есть пространство привыкания мышления к новым формам взаимоотношения с миром. В постмодернизме все бывшие культурные коды, все символические языки, все культуры прошлого уравниваются, все становится равно интересным и приемлемым в постмодернистской игре пустот, и именно эта равноценность означает, что внимание современного человека медленно отворачивается от культуры как пространства самовыражения.  Постмодернистское требование плюрализма в сегодняшнем контексте означает просто всеядность. Это анархизация культуры. Когда сегодня представители феминистской теологии всерьез заявляют о необходимости отбросить принцип патриархата, и в качестве предварительного условия предлагают учреждение какой-нибудь богини, то общественное мнение рассматривает это предложение как вполне заслуживающее обсуждения.

Постмодернистский отказ от принципа субъективности приводит к тому, что индивид как ответственный за формирование мира уходит на покой, ибо признается связанным с предрассудками рационализма, а это уже, по мнению постмодернистов, тоталитаризм, недопустимый в свободном обществе. Сегодняшние религиозные устремления ориентированы на доисторические  религиозные системы, минуя христианство. Природа начинает пониматься по-язычески, как носительница собственной субъективности и тем самым как спасительница, как источник новых сотериологических ожиданий. Посредством медитаций человек приучается отказываться от себя и своей субъективности. Виталистическое понимание природы формирует эти новые умонастроения, на разные лады повторяющие тезис о несводимости органического к неорганическому.

Человеческая субъективность в виталистическом понимании жизни как особой субстанции выносится за пределы всеобщих закономерностей и приписывается к абсолютному, которое понимается уже совершенно безлично.Все основные принципы социальной философии, провозглашенные в XIX веке, сегодня воспринимаются не иначе как с отрицательным знаком: прогресса нет, социальная эволюция сомнительна, цивилизация не движется к вершинам прогресса, а научные открытия, не принося желаемой пользы, грозят разрушением самой цивилизации. Сами основания научной мысли поставлены под сомнение, и все эти умонастроения идут из той сферы, которая до недавнего времени была фундаментом социального оптимизма, - из сферы науки.

Физика обнаружила ложность редукционизма, биология признала ложность эволюционизма, абсурдность рационалистических претензий выявила математика. Все движется сегодня, подчиняясь лозунгу: "Вперед к античности!" Только сейчас мы можем понять античный трагизм и принять античность как свое грядущее, сейчас только совершается то возрождение античного духа, которое деятели ренессанса принимали за свершившееся. Но сегодня это возрождение совершается не силой человеческой страсти, а самой логикой европейского нигилизма. И вместе с античным трагизмом современный человек начинает принимать и правоту идеи круговорота истории. Нашей эпохой "действительной смерти бога" завершается европейский нигилизм. Нас ждет новое язычество.

Метафизический облик грядущего еще туманен, но некоторые его приметы можно разглядеть уже сегодня. В будущем все культурные и исторические различия будут рассматриваться как различные пути одного религиозного опыта, осознание того, что эти разные пути духовного опыта не исключают друг друга, станет одним из оснований религиозной практики, будет усиливаться влияние буддизма, даосизма, все более широко будет воспринята практика шаманизма, различия в религиозном опыте Запада и Востока будут мыслиться как различия форм человеческого сознания при вхождении человека в эпоху Бога-Космоса. То, что сейчас кажется экстравагантным, обретет в новом божестве свой надлежащий вид и свою повелительную необходимость для управления делами человеческими. То, что мы зовем христианской культурой, утратит свою силу, сделав намного опаснее то искушение, которое явится, как сказано, "чтобы прельстить, если возможно, и избранных" (Мф., 24, 24). И потому нам так понятен язык эсхатологии. Мы чувствуем последние времена.

И наш опыт подсказывает нам, что последние времена - это нечто такое, что не имеет отношения к хронологии. И если мы говорим о близости конца, то не по времени, а по существу: наше время все ближе подходит к необходимости принятия абсолютного решения и его последствий. Все времена суть последние, ибо Страшный Суд есть не завершение истории и мира, а их прекращение. "Внезапно Судия приидет и каждого деяния обнажатся, но страхом зовем в полунощи: свят, свят, свят еси, Боже, Богородицею помилуй нас".