Уже сколько лет наблюдаю за развитием современной поэзии, а ее жемчужины и тайны неиссякают. И кажется, сколько настоящих поэтов, столько и секретов мастерства. Суметь подметить прием, понять, как он действует, переосмыслить по-своему (для применения, но не рабского копирования) – задача непростая. Ограничиться какими-то рамками, конечно, легче. Держаться, скажем, только классической просодии, или определенного размера (допустим, ценимого многими восьмистрочного), или хотя бы чистой лирики. Но если вы человек многогранный, вам западает в душу всё интересное, оригинальное, всё свежее и талантливое, опирающееся на традицию или, наоборот, ломающее традицию. И всё попадает в стих и как-то уживается с прежним поэтическим опытом и привычками. Это можно назвать открытостью всему талантливому, а можно и эклектизмом – как кому больше нравится. Но если вы не можете ужаться, вместиться в определенные пределы, вы продолжаете извлекать жемчужины и рассматривать игру их света, подмечая какие-то оттенки. Пока в Украине не сложилась своя, общая для нас, русскоязычная традиция, пока идет интереснейший этап становления чего-то нового, почему не рассмотреть открывающиеся возможности? Много своеобразных приемов и ритмов можно найти, например, у ныне хорошо забытых многими футуристов. И кое-где уже заметно обращение к звучанию слова, к смысловым оттенкам этого звучания и – в связи с этим – к возможным смыслам. В школе современной крымской «фаэзии» это называется шаманством. Вот «шаман» Елена Коробкина (Евпатория): «Машет бабочка крылом – / Махаон, махаом. / Строит девочка свой дом / На потóм. / Но не пóтом, не трудом – / Так как / Машет птица Махаом – / Мах, мах. / …Поет девочка во сне: / Ом, ом, / И окутан ее дом – / Сном…». Так и чередуется: мах-маш, он-ом… До конца. Да еще и внутренний каламбур, в конце одной строки и в начале следующей: потóм – пóтом. Марина Матвеева (Симферополь) любит неожиданные рифмы, даже россыпи рифм составных, сложных, но с одной варьирующейся основой: «Яблоки, я, Блок и пара словариков – / нам в гамаке так уютно. И палево / пеплежевики незрелое зарево / оной же напоминает. Мечтал его / видеть, быть может, и Блок. Но видал, увы, / да и не зарево – варево алое…/ …Нас бы туда – да на бал сразу с палубы! – / Блока бы яблоком не зажевала я». И при этом тоже не пренебрегает каламбуром («яблоки, я, Блок», «Блока бы яблоком») и внутренней рифмой («да и не зарево – варево»). И через весь отрывок проходит аллитерация бл-пл (варианты: пр, зр, вр). Безусловно, это звучит как шаманское заклинание и способствует активному восприятию слушателем внушаемой мысли с помощью интенсивной звуковой окраски, влияющей на восприятие. Все-таки человек – существо чувственное, и ему свойственно «думать» не только разумом, логикой, но и интуицией, чувствами. Евгения Баранова (Кореиз): «Счастливлина / Застряла в горле. / Часть ливня / Вылилась в глаза» (из «Счастливень»). Здесь чувствуется и «сливина», и «ливень», и «часть». Словом играют, поворачивают его, примеряют суффиксы, как новые наряды, и получают новые смыслы: часть ливня – счастливый – счастливень – счастливина - счастливлина. Это уже не просто аллитерация – это словотворчество, на манер Хлебникова. Виртуозно играет словом, каламбурит Алексей Торхов (Николаев): «замирая читаю тс-с-с!-тихи…», «только что летела рядом…/ но р пропиталось последующим ядом», «число пи шешь», «выглядывает ку-ку! рузным початком…/ на!дкуси посмей-ка», «на остановке «слу-чайная роза ветров»», «струнное «сквернцо»», «раз! любить…/ ить или не ить…/ во в чём!../ во прост!..». Хорошо понимаю, что рассмотрением отдельных приемов как бы ограничиваю каждого поэта, вставляю его в некую рамочку – и это при том, что данными приемами поэт совершенно не может быть исчерпан, поскольку он есть Явление, Личность, что и составляет, собственно, львиную часть его творчества. Но скопировать Личность вы не можете, она уникальна. А вот кое-какие моменты творчества для себя уяснить и применить вполне возможно. В поэзии Олега Колоколова (Днепропетровск) всегда уделяется пристальное внимание рифме. Особенно он любит рифму омонимичную, каламбурную («Мы жизнь оставляем закладом./ Лавины притихшие спят./ Крадемся, как будто за кладом, / Ступая с носков, а не с пят»), а также диссонансную, ранее присущую в основном западноевропейской поэзии, а в последнее время всё чаще употребляющуюся и в русской. Ее характерная особенность – полное совпадение корневых согласных при расхождении в гласных: «Голубое в черный грИм / Разнесли касатки, рЕя./ В улье – звон, гуденье рОя, / Значит, скоро грянет грОм». Одна из книг О.Колоколова так и называется – «Рифмой рожденная (Книга экспериментальных стихов)». Не призываю с головой уходить в каламбур и аллитерацию в ущерб смыслу. Никто из названных авторов так и не поступает – речь идет о необходимости эксперимента для поэтического становления и роста. Не овладев всеми путями современной поэзии, не ощущая слухом, нервом, «шестым чувством», как работают другие стихотворные приемы, помимо тех, что присущи 19-му веку (т.е. то, на чем сосредоточено основное внимание школьной программы), как можно разбираться в поэзии в целом, любить и ценить своих коллег по творчеству, если они работают в иной манере?! По чему безусловно можно сразу определить, что стихотворение принадлежит Владу Клёну (Запорожье), так это по самому построению. На всё произведение в целом обычно приходится всего две-три рифмы, сколько бы строчек в нем ни было. Одна из этих рифм стоит в конце первой строки, и с ней рифмуются большинство строк, а остальные рифмы – в самом конце стихотворения. «Душа / ты на последнем этаже / и напрочь позабыв о мандраже / пари не комплексуя в неглиже / как должно неприкаянной душе / пусть лед хрустит как бусинка драже / и небо норовит крыло обжечь / не можешь замолчать так рот зашей / не рикша понесет а рикошет / не сумерки похитят а слова / и демоны закурят в головах / смолу благоухание которой / заставит спать без гонора и споров». На восемь строк, рифмующихся одинаково, шесть приходятся на существительные, одна на инфинитив глагола и еще одна на глагол в повелительном наклонении – довольно изобретательно. Естественно, если и вы попробуете так же, интонация будет совсем другой, она всегда неподдельная, авторская. Впрочем, можно ведь экспериментировать и со строем стихотворений, не обязательно повторяя чей-то. Просто, раз осознав, как это делает кто-то, нужно не копировать бездумно, а составить что-то свое. Так, как раньше, до вас, еще не пробовали. Ни с кем не спутаешь и Анну Минакову (Харьков): абсолютная современность! Во-первых, сочетание, с одной стороны, интимной, доверительной интонации с разговорной речью и даже с молодежным сленгом, а с другой, употребление при этом либо устаревших, либо украинских слов, иногда даже и того и другого вместе, с сохранением украинского правописания. (Бывает, впрочем, что и не украинских, а часто употребляемых английских, немецких и итальянских). Выглядит оригинальным до чрезвычайности и, как ни казалось бы это странно, без малейшего намека на эклектичность. Возможно, эффект полного, естественного слияния столь разнородных вещей состоит в том, что для жителей юга и востока Украины оба славянских языка являются в большей или меньшей мере одинаково родными. Не спорю, что у жителей России восприятие подобного может быть совсем другим. Но для нас всё это звучит абсолютно естественно, и – выскажу крамольную мысль – не исключено, что именно по такому (привычному в разговоре) руслу в дальнейшем и будет развиваться значительная часть поэзии Украины. Тем более что сленг употребляет сейчас не только молодежь, но и среднее поколение, а устаревшие слова, необходимые для создания высокого, приподнятого настроя стихотворения, употребляет и еще долго будет употреблять всё русскоговорящее образованное население, любящее русскую литературу. Ну а с тем, что уже сейчас многие поэты включают в свои стихотворения украинские слова, не поспоришь. Изменить здесь ничего нельзя, да и надо ли? Ведь в большинстве случаев речь идет не о неграмотном употреблении слова, когда, например, используют слово «вербА» так, что ударение падает на второй слог, или «я соскучилась за тобой» вместо «по тебе». Гораздо чаще употребление украинских слов намеренное, т.к., во-первых, тонкие оттенки некоторых понятий при переводе передать невозможно, в русском языке просто нет абсолютно совпадающих аналогов некоторых слов, выражающих украинскую ментальность. (Как, например, вы избежите употребления украинского слова «свідомість», переводящегося просто как «сознательность», если речь идет именно о национальной озабоченности, и это понятно любому русскоязычному современной Украины?). А во-вторых, иногда и аналоги есть, а в украинском слове просто само звучание ближе понятию, в большей мере передает его. (Сравните: «первенец» и «первісток» – во втором случае нежность усиливается сходством звучания со словом «лепесток»). И, в-третьих, если необходимо передать иронический оттенок, с этим украинский язык справляется успешнее: в нем много слов с юмористической звуковой окраской, что усиливает эффект. Что же касается употребления слов из латинского, английского и прочих языков, то это просто признак образованности человека. Этим не брезговали поэты и в начале 19 века, когда русская поэзия, по существу, только становилась на ноги. Есть крылатые фразы, которые просто стыдно не знать, так широко они употребляются: те же memento mori или Jedem das Seine. А есть случаи менее известных и употребительных иностранных слов, но когда в них, опять-таки, передается дополнительный оттенок смысла благодаря многозначности. Скажем, в такой строчке Минаковой, как «Уезжаешь, honey, уезжаешь», если заменить английское слово на русское «милый», пропадет первое, буквальное значение данного слова, т.е. «мед». Еще один чисто современный прием – дробление слова с переносом его части на следующую строчку. Это не Минакова изобрела, и не одна она этим пользуется, но покажу на ее примере: «Было слышно, как мокрые к солнцу ползут облака, / Развеваются волосы их, льются жалобы их./ Друг мой, радио неумолимое, пой. Облока- / чиваясь на один подоконник, дрожу о другом…». Очень современна и узнаваема Ирина Евса, тоже из Харькова. Но узнаваема по-иному. Если у Анны Минаковой стихотворениям присущи напевность, песенность, музыкальность, идущая еще от поэзии 19-го века и даже раньше – от русских народных песен, то у Евсы – отрывистое построение фраз, с перетеканием на следующую строчку или вообще в другую строфу. «Рухнул в дрему, как в тáртар, и к черту – дела: / все гекзаметры ваши и ваши верлибры./ Конопатая Фрина, и та не дала, / на простуду ссылаясь… Ах, Фрина, их либе / в дых… Растрачен запас, заготовленный впрок». Другие характерные для Евсы черты – слова со сниженной, «уличной» окраской (типа «братва», «менты», «кореша», «зенки») и – наряду с этим – изощренность, заумность некоторых фраз, которые могут звучать в устах только закоренелого интеллигента: «И покинул в полдень. Вечная блажь мужчин – / уходить от спящих: слезы страшней быка./ Уходить от юных – не лицезреть морщин, / обогнув тенёта Хроноса-паука» (из «Тезея»). Вообще если постараться охарактеризовать поэзию Евсы одной фразой, то это, пожалуй, современный быт в контексте тоски по богатейшей мировой культуре. Опустившиеся, полумаргинальные герои Евсы еще не забыли всего, на чем они выросли. Здесь постоянно встречаются ссылки на русскую классику («Не читал бы Фета, давно бы спился», «мистическими числами шурша, как будетлянин на Сабурке»), на Библию («Прилепившись к теплой Иезавели, сладострастно всхрапывает Ахав»), на мировых знаменитостей («афиши с фильмом Феллини», «в комментариях Фрейда приморская Федра / ковыляет с ведерком коралловых раков», «а степенно б чистил рыбу и высвистывал Равеля», «бомж на своем насесте читает фромма»). Что ни говори, но, если и сам так же, как Ирина, влюблен в культуру, то, читая все эти упоминания «палиндромов», «точек ru», «тремоло или триолей», «бельканто голубей», «бабочек arborea», «фигурок Шагала», «ассирийской клинописи», «ассиметричных эклог», буквально наслаждаешься их звучанием. И это в окружении сугубо современных жизненных реалий: «О Господи, какой еще Бен Ладен? – до отправленья несколько минут», «обрели в жестянке пивка глоток или полглотка», «в запотевшем «Опеле» спит таксист», «черный «кодак», в котором птичка трепыхнулась и замерла», «некий турист проворный как марадона», «в пластиковом бикини летит мадонна / в шторм», «пошлю по факсу: «Привет. Жива». Если бы не некоторые детали – приметы реальности, если бы не герои стихотворений, то разве это не являлось бы настоящим пиром культуры во время чумы ее профанации? Но из песни слова не выкинешь, и вместе с наслаждением «тремолями» читатель вбирает в себя горечь философии постмодернизма. Или, скорей, горечь из-за отсутствия философии, которая бы опиралась на будущее, а не на милые тени прошлого. А я вот как раз об этом. О будущем. Нашем с вами. В которое хочется верить. И для которого хочется стараться. А потому стоит опираться все-таки не столько на технические приемы, сколько на себя как личность с оригинальным мировоззрением, за которой стоит неординарная судьба. (Если личность и если стоит). И лепить, лепить себя как человека, а уже потом как поэта. Не наоборот. Иначе любая технически изощренная поэзия будет мертва. Такая, казалось бы, противоречивая концовка, идущая вразрез с темой данной статьи. Ведь статья посвящена именно технике стиха. Но на самом деле никаких неразрешимых противоречий здесь нет. Творчески подходить к использованию указанных приемов, развивать и преобразовывать их исходя из поставленных перед самим собой задач, добавлять в них свое видение, свой опыт и наблюдения будет только человек, влюбленный в слово и в людей. А такой человек и есть тот, за которым обязательно будет стоять судьба. Что же касается техники, я уверена, что именно сейчас, на этом этапе нашей общей с вами истории она важна. Может быть, даже более важна, чем сто лет назад, когда блистал «серебряный век» русской поэзии, символисты, акмеисты, футуристы, имажинисты... Те мастера были пророками, тенями подступающего будущего. Того будущего, которое уже не за горами. И сейчас – самое время нам вспомнить всё ценное, что успели выработать тогда (а если не вспомнить, то внимательно изучить). И добавить что-то важное свое, что-то необходимое для становления будущей поэзии Украины – я уверена: двуязычной и прекрасной поэзии. Конечно, можно, используя точные формулировки и термины, написать совершенно другую статью, опираясь на первоисточники, – на тех, от кого, как от печки, «пляшут» современные новаторы. И, я думаю, такая статья тоже нужна. Но мне хотелось показать, как идет процесс преобразования русской литературы Украины уже сейчас, как используют творческое наследие наших великих предшественников те, кто живет рядом с нами. Они ведь тоже вносят свой вклад в цепочку поэтической преемственности, которую прерывать нельзя, и тоже заслужили право на внимание со стороны исследователей. И еще: будем помнить, что и те, кто просто продолжает пушкинские традиции, и продолжает хорошо, участвуют в этой цепочке. Одно без другого просто не бывает: ни традиций без новаторства, ни новаторства без традиций. Светлана Скорик