http://bg.ru/society/indeks_razreshennyh_knig_sud_viktora_krasina-11058/
Виктор Красин, один из участников правозащитного движения, сдал КГБ своих друзей. Позже, уже в эмиграции, он написал книгу о том, как проходило следствие.
В 1969-м (а может, и в 1970-м) находящийся в ссылке в Енисейске Виктор Красин надиктовывает самому себе на магнитофонную пленку: «В этот трудный час судьба возложила на меня тяжелое бремя руководства демократическим движением в Советском Союзе...» Через несколько лет он, вместе со своим товарищем по правозащитному движению Петром Якиром, согласится сотрудничать с КГБ — и сдаст органам своих друзей, тайники с самиздатовскими материалами, публично выступит перед западными журналистами с осуждением своей подрывной деятельности. Еще через 10 лет, уже в эмиграции, Красин издаст небольшую книжку — «Суд», — в которой расскажет о ходе следствия.
Книга составлена из бесед Красина с женой, Надеждой Емелькиной, и напоминает одновременно и интервью, и допрос, и чистосердечное признание. Автор заново разыгрывает перед зрителем весь сценарий процесса, просит прощения у тех, кого предал, и в то же время ищет и как будто бы находит причины своего нравственного падения.
В первые же месяцы допросов КГБ угрожает обвиняемым смертной казнью, что в зрелой брежневской советской реальности первой половины 70-х кажется не более чем запугиванием, — однако Красин с самого начала характеризует себя и Якира как «старых зэков, выросших в сталинском рабстве, пытавшихся взбунтоваться, но сохранивших навсегда страх перед карательной машиной госбезопасности». Итак, главный мотив назван сразу — это будто бы страх.
Для постороннего, пусть даже заинтересованного суда рассказа о «страхе» и «сломленности» могло бы быть вполне достаточно — однако для Красина это лишь начальная точка его рассуждения. Вместе со страхом разговоры о смертной казни, исключительной мере наказания, пробуждают в нем тщеславие, в котором он признается себе и читателю. Рассказывая о диссидентских делах следствию, Красин кичится своим всеведением, подчеркивает свою значимость. Но он — и в этом главная догадка инфернального ГБ и главное признание самого Красина — вовсе не хотел умирать воображаемым вождем или доживать свои годы в лагере. Угрозы смертной казни были нужны Красину для возможности оправдания своей сдачи — оправдания перед собой и оправдания перед товарищами по движению. В одном из лучших мест в книге Красин рассказывает об этом следующим образом: «Говорил я все это искренне, но вот — загадка. На следующее утро, когда мы снова увиделись, я согласился давать показания. Тогда — что же означало все, что я говорил в тот вечер? Насколько серьезно это говорилось? Это была именно истерика, а наутро я смирился с тем, что произошло. Был как бы выполнен ритуал, или, я бы еще сказал: я доиграл благородную роль до конца. Спектакль окончился, и надо было возвращаться к реальности».
Что же это была за реальность? Реальность публичного суда, признания своего поражения, предательство дела своих товарищей — и не только их, но и многих незнакомых людей (траектория движения и копирования материалов сам/тамиздата превращала в соучастников людей, подчас совершенно посторонних). Но и реальность освобождения, частной жизни, скорой эмиграции. Об этой реальности у Красина говорит в основном его следователь — и читатель, шаг за шагом следуя за измученным допросами героем, пачками глотающим пенталгин и мечтающим поскорее увидеть свою жену, не может не признать действенность подобных доводов. Параллельно диссидентской реальности существовала и существует реальность «официальная», под которой, как под атмосферным столбом, Красину и его товарищам приходилось жить всю сознательную жизнь и, борясь против казалось бы очевидной несправедливости, периодически полемизировать с голосом «здравого смысла», говорящим — пора образумиться, так и вся жизнь может пройти, надо успеть хоть немного пожить спокойно.
Сейчас «Суд» напоминает мемуары с потерявшимся контекстом. Это изданная небольшим тиражом в Нью-Йорке книга, которую трудно приняли бывшие друзья и соратники Красина, которую мало кто читал в России. Если это попытка оправдаться — то явно не перед нами. Беспроигрышность авторского замысла заключена в самом стремлении главного героя спросить с собственной совести максимум возможного. И даже — чуть больше возможного, и в этом заключено его скрытое самооправдание. (Отдельных несгибаемых героев вроде Владимира Буковского заключим в скобки.)
К нашему совершенному удовольствию, мы лишены необходимости судить Красина по законам его суда. Теперь «Суд» — «всего лишь литература», шедевр в жанре психологического очерка. Вся сложность красинского двоемыслия и «болезненного честолюбия» применительно к книге иллюстрирует старую максиму героя Оскара Уайльда: «В литературе неприкрытое себялюбие восхитительно». «КГБ существует для того, чтобы ломать, калечить и душить человеческие души. Но не они одни виноваты в том, что произошло со мной. Они принуждали меня совершать недостойные поступки, но делал их я сам» — таков «Суд» Виктора Красина, самый гуманный самосуд в мире.
Комментарий библиотекаря:
«Там, где прошлое требует некоего объяснения и оправдания, — неизбежен некоторый авторский конструкт. Книга Красина может быть интересна с психологической, может быть с художественной точки зрения — но для понимания его истории, истории правозащитного движения его мемуары, на мой взгляд, маргинальны. Я вижу опасность в том, чтобы браться читать их как исторический источник — раньше, чем книги Ковалева, Алексеевой, чем письма Даниэля. В жанре «мемуары предателя» — если ты не Лимонов, то единственное, что ты можешь сделать — это посыпать голову пеплом, причем сыпать его так много, чтобы за этим пеплом читатель забыл, а что, собственно, ты сделал».