По недостоверным слухам напиток появился в Швейцарии в конце 18–го века и получил промышленное распространение во Франции в начале 19–го. Остальные недостоверные слухи читайте в Википедии, там подробно все расписано. В моем посте, как обычно, все не так. Только оригинальная версия событий, почерпнутая из тиши библиотек.
Итак, настойка на траве под названием полынь была известна давно и многим, но это дело как–то особо не педалировалось. Мутили бабки в деревнях алкашку и мутили. Главное, чтобы их самодеятельность в промышленные масштабы не перерастала и не мешала бизнесу основных игроков алкогольного рынка.
Тут нужно пояснение, что в 18–м веке настойка на полыни была штукой посильнее Фауста Гете, то есть ЛСД. Химики не дадут соврать про смесь туйона со спиртом, но я не специалист. Оставлю так.
В общем, по деревням бабки брекинбедили настойки для соседей–алкашей, по городам государевы служки херачили горькую для городских масс. Бизнес–процессы не пересекались, все были довольны, но тут грянула Великая Французская революция. Кто не помнит, напоминаю — грянула в 1789 году. Свобода, равенство, братство, вот это все. Не скажу, что французы стали более лучше одеваться, но Бастилию таки да, окрымнашили. Еще лет через пять встали враскоряку между анархией и монархией, хотели новую Конституцию выпускать, но тут случилась незадача — деньги кончились, что делать непонятно. Вовремя вспомнили про рецепт на все времена — в любой непонятной ситуации надо делать войну с союзником, который расслабил булки и повернулся кормой.
Сказано сделано. Забороли в отчаянной борьбе братьев–католиков из Италии и Австрии, протестантов в Англии трогать не стали. Но на всякий случай после маленькой победоносной войны в 1797 году войска зашли в Париж, окружили тамошнюю госдуму и маркиз Де'Железняк таки спросил у прозаседавшихся: — "И шо?"
Ответа не было.
Во Франции установилась диктатура, курс франка к фунту трагически упал, потом еще пару раз, но где–то так к восстанию декабристов в далекой холодной России, то есть лет через 30, устаканился. В общем настало время жить–поживать, да добра наживать.
Так все и произошло. Во Франции.
Французы стали жизни радоваться, детей плодить, в школы отправлять. А если кто из детишков случался особо бойкий, то определялся по специальности. Взрывает всякую хрень во дворе — то в химики его (тут должна быть ссылка про французов–химиков, но лень шариться по энциклопедиям). Кидается яблоками в лоб — ясен перец, в физики (ссылка — аналогично вышеприведенному доводу). А уж если на заборе высокохудожественно малюет всякую непотребщину, то ясен перец — в ПТУ для художников от слова худо.
М–да. С художниками во Франции было худо.
Я про сорок лет революционных преобразований не просто так писал. У нас всего 28 лет прошло после перестройки, еще 12 лет потерпеть. А французы вытерпели ровно 40 лет, встали с колен и охуели!
Где все?
Так получилось, что шенген еще не придумали, но вся французская аристократия (кого не почикали) в момент развеялась по европам согласно романса: я институтка, дочь офицера, 50 лет живу в Париже, не все однозначно и прочее. Печальнее, что вслед за аристократией из прекрасного Парижа с запарижьем свалила вся аристократическая обслуга. Вы же помните, что шенген еще не придумали? В сухом остатке, в 1830 году Франция получает полное отсутствие аристократии, обслуги и, соответственно, аристократических привычек, типа, хруста французской булки по вечерам и упоительных рассветов по утрам. На замену приходят ранее опальные разведенки из газпрома, любовницы минобороны, дочки бывшего мэра и всякие потупчики бэу, которые диктуют массам повестку дня. Говно никогда не тонет. Повестка дня соответствующая — шок, скандал, сиська!
Но вернемся к топику — к абсенту.
Как понимаете, пока аристократию в Париже изводили на корню, а по всей стране проводили революционные собрания с последующим вырезанием особо денежных граждан, производство алкоголя в отдельных местах перестало быть сугубо государственным делом и перешло в руки частников. Не силен в цифрах, но сдается, что именно в те годы производство алкоголя во Франции стало маленьким семейным бизнесом, до которого нет дела государству.
А там, где государство не влезает в дела бизнеса, бизнес цветет и расцветает.
В каждой деревушке появился винодел. А если позволяли климатические условия, то каждый житель деревушки становился виноделом. Вот как–то так. Едете вы, например, по провинции Бордо, поля слева, поля справа, и все поля — виноградники. При этом никаких озимых с яровыми. Одно бухло на продажу.
В таких цветистых условиях молодежь овладевать мастерством токаря, слесаря или еще какого металлообработчика, а пусть даже и столяра! не хотела. Молодежь хотела воспарить над миром дольним и там, в эфире вольном, творить. Творить и бухать. Бухать и творить.
Бухалось прекрасно. Парилось плохо. Творилось никак.
Законы экономики никто не отменял, даже в искусстве.
За 30 лет экономических и политических экспериментов из Франции сдриснули все, кто более–менее был в состоянии наскрести на билет в одну сторону. Самым надежным билетом считался билет по маршруту Париж — Лондон. Не каждый аристократ мог воспользоваться таким билетом, ибо с отрубленной головой такое проблематично, но высокооплачиваемая челядь выпилилась из городу Парижу в полном составе. А самой высокооплачиваемой челядью были придворные художники, ну как сейчас аналитики с ТВ, приблизительно. Раньше рисовали портрет феодала в победном дыму войны, сейчас репортажи тискают в том же победном дыму.
Тут хотелось бы сбацать анонс следующего поста — почему в Англии нет художников, кроме... (вставьте что нравится), но не уверен, что потяну. Я пока про бухло.
Ах, да. Абсент!
Итак. Художественный пейзаж Парижа с окрестностями — выжженное поле. Нет никого и ничего. Большинство художников–академиков обосновалось в Лондоне, малевало картинки за тарелку с овсянкой и слало виртуальные факи на родину. Меньшинство рассеялось по миру, малевало за тюрю, квашеную капусту, бобы, кебаб и слало... Да ничего не слало. Выживали как могли, болезные.
Тем временем, во вставшей с колен Франции подросли художники, которые ничему такому особо научиться не смогли, ибо преподаватели отсутствовали. Но переписку Энгельса с этим... как его... с Каутским, они освоили(а это вторая ссылка).
И вот такие художники, не овладевшие академическим мастерством художника (а тут должна быть ссылка на французскую академию художеств, но опять же лень искать, это не кино смотреть), но считавшие себя вполне себе мастерами, начали диктовать волю остальному миру.
Воля диктовалась на волне отрицания того, что было. То есть никаких вельможных особ в кадре. Никаких вообще особ в кадре. Никакого гламура в кадре. Разве что баба с сиськой под названием "Свобода, ведущая народ". Художественной ценности мазня Эжена Делакруа не представляла с моей точки зрения, но картина стала символом Франции, потому что выхватила дух эпохи.
И вообще, на картинах все было как в "Доме–2", то есть жизненно! И так должно было быть на всех картинах, ибо...
Что значило это таинственное "ибо.." до сих пор никто не знает.
Вот например, если вы российский гражданин и работаете в российской организации, так вот, попробуйте встать во весь рост у себя на работе и громко отчетливо сказать: "Путин — хуйло!"
Отвечаю — встать и сказать не получится. А почему? А потому что, ибо...
Такой вот императив породил особое направление в живописи, которое искусствоведы обозначают хитрым словом, каждый раз разным, что–то мямлят о борьбе классицизма с романтизмом. Мне невдомек. Я про абсент пишу. Продолжаю.
Настали новые времена, новые мысли, но техника живописи застряла в 18–м веке, когда живописались подвиги монархов и прочие их телодвижения, а так же телодвижения придворных и их дам, а так же телодвижения дам и их собачек, а так же прочее.Все апологеты перечисленных живописаний уехали в Лондон (см. выше), а в Париже остались вышколенные солдафоны, покорившие Европу и потом ее потерявшие.
М–да, Европа, которую мы потеряли — такая свежая мысль привела к очередной революции, уже 1848 года. И тут вообще все перепуталось, кто где и зачем. Кто за МММ, а кто за Торговый Дом Селенга, кто вата, а кто укроп и все такое прочее.
По итогу после 60 лет революций из Парижа сдриснули все. Вообще все. Есть деньги на билет, нет денег на билет, ответ один — валить.
Оптимальным конечным пунктом для художников, которые не умели рисовать и соответственно не имели денег на билет даже в Бельгию (тогда глушь, дыра, почти Саратов, но тихая гавань), так вот, оптимальным пунктом для всех парижских хипстеров без полновесного фунта стерлингов за душой была деревня Барбизон. Это как Подольск для москвичей — 60 км.
А климат в Барбизоне был не сахар. Виноград там не колосился, смолокурни отсутствовали.
Но были бабки, в смысле тетки–самогонщицы, которые за 60 лет нескончаемых революций наладили свой бизнес туго.
Продолжение в части 2.