А.Шопенгауэр
Причина того, почему нам что-либо нравится, заключается в однородности и
сродстве.
Всякий безусловно предпочитает себе подобного:
для глупца
общество других глупцов несравненно приятнее общества всех великих умов, вместе
взятых.
Поэтому каждому должны больше всего нравиться произведения однородной и
родственной ему натуры,
т. е. человек банальный, поверхностный выкажет
одобрение только чему-нибудь банальному, поверхностному...
Творениям же великих умов
он будет придавать значение только ради авторитета, хотя они ему
в душе вовсе не нравятся...
Находить действительное наслаждение в
произведениях гения могут только привилегированные головы:
но чтобы признать
их значение в самом начале, пока они еще не имеют
авторитета,
для этого требуется значительное умственное превосходство.
Взвесивши
все это, нужно удивляться не тому, что они поздно,
а тому, что они вообще когда-либо добиваются одобрения и славы...
Но до того времени самый величайший гений будет стоять себе
среди людей,
как король среди толпы своих подданных, которые
не знают его лично,
а потому и не оказывают
ему надлежащего почтения...
И следует ещё признать за счастье,
что огромное большинство людей
судит не из собственных
средств, а просто на основании чужого авторитета.
Ибо какие
бы суждения получились о Платоне и Канте, о Гомере, Шекспире
и Гёте,
если бы каждый судил по тому, что
он действительно в них находит...
Когда я наблюдаю людей,
наслаждающихся творениями великих мастеров,
то мне приходят в голову
дрессированные для комедии обезьяны,
которые хотя и довольно сносно
жестикулируют по-человечески,
но все же выдают отсутствие истинного внутреннего
смысла этих жестов и тем обнаруживают свою неразумную природу...
К
тому же, чуть в какой-либо профессии намечается выдающийся талант,
как
тотчас же все посредственности этой профессии стараются всякими средствами лишить
его возможности заявить о себе,
как будто он замыслил
покушение на их неспособность, банальность и бездарность.
Когда появляется на
свете какая-нибудь новая парадоксальная истина,
то ей повсюду начинают
упорно и постоянно противодействовать,
и даже тогда ее отвергают,
когда уже колеблются и почти в ней убедились.
Между
тем она продолжает в тиши действовать и, как кислота, съедает
все вокруг себя,
пока не пошатнутся основы: тогда раздается
треск, старое заблуждение рушится и внезапно,
как обнаженный монумент,
воздвигается новое здание мысли среди общего признания и удивления.
Конечно, все это совершается обыкновенно весьма медленно.
Ибо того,
кого стоило бы послушать, люди, по обыкновению, замечают лишь тогда,
когда его уже нет...
Если профессора философии подумают, что я
намекаю здесь на них
и на 30 лет
практикуемую ими тактику против моих сочинений, то они не ошибутся.