Собственно, ее он и не ждал. Чего ждать-то? Прошло уже полгода с тех пор, как...
С тех пор, как она поехала в отпуск, навестить брата. Две недели разметали семь лет, как карточный домик.

* * *
В первый же вечер, только добравшись из аэропорта и едва переступив порог, она сказала:
- Ты знаешь... Мне кажется, нам надо расстаться.
Ответить что-то вразумительное на это заявление он не смог, а потому поставил на пол ее сумки, только что принесенные из машины и привычно пошел собирать рюкзак. Не первый раз она говорила эту фразу, и не его вина, что он на этот раз не заметил в ее словах истинного желания. Удивленный тем, что его никто не останавливает, он ожесточенно запихивал вещи и провода компьютера в походный шмотник, прикидывая, у кого из друзей он сможет пожить. На этот раз он действительно уйдет, пусть пеняет на себя! Даже если попробует остановить в дверях. Хватит!
Не попробовала. Растеряно хлопнула дверь, щелкнув собачкой замка.
Мелкая не сказала вслед ничего, кроме "Я так и знала..."
Следующие несколько месяцев слились в абсолютную несуразицу. Какие-то обвинения и просьбы простить, хотя - что там прощать непонятно было даже ему самому. Взаимные претензии, разговоры до утра и кажущееся примирение; провод, за неимением веревки подвешиваемый на крюк под потолком, слезы, стояние на коленях и исполнение обещаний, данных много месяцев назад - тщетно. По привычке они засыпали пару раз обнявшись, желая друг другу доброй ночи, захлебываясь в прощальной нежности. Пару раз переспали, стесняясь. Но чаще она просила его уйти: вечерами она звонила тому, другому, и часами ее телефонный номер отвечал только короткими гудками.
А жизнь теснила: друзья терпели какое-то время, а потом намекнули: а не пора ли искать свое жилье? Нет, мы понимаем - тяжелая ситуация, но вот только твой компьютер мешает открывать дверь...
Совместная квартира была в конце-концов сдана хозяину, а вещи поделены и вывезены. Поспать почти не удавалось: расходиться - хлопотное дело, бьющее по печени ежедневными возлияниями и по лицу - бессонными ночами.
Закончились их встречи внезапно. После очередного договора "больше друг другу не звонить, чтобы дать всему улечься", он неделю не выходил из запоя, отключил телефоны - чтобы не позвонить ей. Пил возле компьютера. Терроризировал какие-то чаты, взяв на работе отпуск.
Придя в себя через неделю, включил телефоны, вышел на работу. Пару раз ловил себя на том, что по привычке сворачивает к старому дому, где жили вместе. Раздраженно выворачивал руль, нарушая все мыслимые правила, через «двойную», с визгом шин несся в новую квартиру, наливал себе коньяку – и забывался. Ночами прятал трубки телефонов в ванной - от самого себя.
С привычками расставаться тяжело – особенно с многолетними.

* * *
- Ты дома? Я зайду через десять минут. - Короткая фраза отбросила его от компьютерного стола.
Грязные вещи полетели в угол комнаты, сверху упало какое-то покрывало. Немытые тарелки и чашки - в раковину.  Больше все равно не успеть, убрать хоть это. Звонок в дверь застал его за чисткой зубов.
- Привет. Хорошо у тебя тут...
В голосе ирония - не удивительно. Компьютерный стол с несколькими мониторами и системными блоками, матрас, стул на колесиках, пара табуреток, которые не к чему приставить; на окнах ни одной занавески. Нехитрая обстановка холостяцкого теперь жилища.
- Ну, как есть, извини…
- Я вина принесла. На, открой, пожалуйста. - Короткие фразы, словно канаты для подвесного моста, раскачиваясь, перекидывались с берега на берег.
Когда он вернулся из кухни, зажав под мышкой открытую бутылку, с тарелкой нарезанного ломтиками сыра и кружками в руках, она была уже раздета. Лежала, уютно разместившись на матрасе, чуть прикрывшись простыней, высовывая попеременно из-под нее то одну, то другую пятку - так привычно-забыто.
- Налей, пожалуйста... - Он любил этот голос. Срывающийся в хрипотцу, глубокий и сильный, завораживающий. Встав на колени, стараясь унять дрожь в руках, налил вино в синюю чашку с отколотым краем, свою любимую. Скол напоминал лежащую кошку, свесившую лапки с края кружки.
- За что выпьем? - Он поднял чашку на уровень глаз, и выглядывал из-за ее края, как из окопа, прищурившись. Было странно сидеть вот так, в паре метров от того, чего не ожидал увидеть.
- Давай выпьем... За любовь!
- Издеваешься? А впрочем - давай.
Ароматы вина и сыра смешивались, но все равно казалось, что он чувствует особенный, знакомый до боли, ее запах: пряный ветер и желание, податливость и жесткость были в нем.
- Зачем ты пришла, Мелкая? Ведь не потому, что тебе было не с кем выпить за любовь. - Он специально назвал ее так, по-домашнему. - И потому ты решила убить этот месяц кропотливого недумания о тебе?
- Ты знаешь... Я поняла, что боюсь. Боюсь сидеть одна дома. Боюсь сделать что-то не так. А ты… Ты же знаешь меня, как облупленную... - мост уже почти наведен, цепляется к словечкам-крюкам.
- Ну почему же… А он? Что, тебе отключили телефон?
- Вот потому я и пришла. Мне захотелось рассказать тебе все. Хочу, чтобы ты понял, что он тут ни при чем. Этот месяц... Он дал мне возможность осмыслить произошедшее. Скажи, ты помнишь, когда мы в последний раз разговаривали? Вот так, свободно, спокойно, без спешки? Так, чтобы рассказать друг другу что-нибудь, чтобы ты не торопился к монитору, в Интернет... Я... - Она потянулась за сигаретой. - Я уже не помню. То, что я хочу рассказать, не поймет никто, кроме тебя. Да это никого и не касается, только нас двоих. Почему, что, как. Выслушаешь?
Мостик, закрепившись на одной стороне, повис в нерешительности над пропастью длинною в несколько лет.
- Да, выслушаю, пожалуй. - Хотелось возмутиться, отказаться, выгнать ее, но на это он не нашел в себе сил. Приняв канаты, он закрепил их на своей стороне пропасти. Мост наведен.

* * *
Сегодня мой вечер, подаренный мне случайностью. Это я поняла в тот самый момент, когда сообщили, что мой сегодняшний рейс откладывается. До завтра. Рейс в неизвестность и в новое, по сути - в ничто. В мою мечту о том, что все изменится и будет не так, как было до того. Понимаешь? Я улечу не от тебя, ни из дома - да даже, на самом деле, не к нему. Ты знаешь, мне кажется, что это как тогда, когда я ушла из дома, когда мне было четырнадцать...
Я помню, как ночами боялась раздеться и лечь спать. Я все время ждала, что вот сейчас откроется дверь, и войдет отец с фотоаппаратом. И мне вновь придется раздеться, и, улыбаясь присесть на корточки - я боялась этого... а иногда даже хотела. Просто для того, чтобы это уже закончилось. Я, бывало, часами просиживала на полу, поджав ноги и положив подбородок на руки; я смотрела на ручку двери, словно гипнотизируя ее. Иногда я думала: только не сегодня, не сейчас. Иногда - ну когда же уже?
Мне ни разу не удалось предугадать его приход. Пару раз я так и засыпала - сидя на полу, и он будил меня, раздевал, переносил на кровать - и опять фотографировал, говоря мне, когда раздвинуть ножки. А мама… Мама все болела… И я была одна. Понимаешь? Совсем одна. Только изредка я могла поплакать тихонько в бабушкину юбку, а она гладила меня по голове – и молчала.
Для чего я тебе это рассказываю? Чтобы объяснить, как мне хотелось куда-нибудь исчезнуть, пропасть, раствориться в ночи, не-быть. Чтобы мама заплакала и поняла, что была нужна мне. Чтобы отец корил себя за все то, что делал со мной.
Так вот, ты знаешь, я несколько раз за последний год ловила себя на том, что не могу больше лежать в кровати и ждать, когда придешь ты. И я несколько ночей сидела, как в детстве, перед дверью в спальне. Только ждала я тебя. И ждала почти с тем же страхом, как когда-то прихода отца. А тебя все не было - ты сидел за компьютером не отрываясь, а я – я опять была одна. И тогда я спускалась к тебе и тихонько смотрела сквозь замочную скважину, как ты улыбаешься в монитор и стучишь по клавишам. Ты всегда при этом такой красиво-увлеченный - и чужой.
А потом ты уехал.
Когда умерла моя бабушка, я сказала себе: терпи, Мелкая. Она просто надолго уехала, очень надолго. Ты не можешь ей позвонить, но можешь писать. И я писала – я даже рассказывала ей о тебе.
И вот я решила, что и ты уехал, уехал еще пару лет назад. И что когда-нибудь ты вернешься. Вернешься загорелый, с гитарой за спиной, с рюкзаком, полным ракушек, и мы будем раскладывать их по цвету, как тогда, на Балтике, помнишь? И обязательно смастерим мне из них ожерелье – вместе; будем спорить, какие из них лучше подойдут к моим глазам.
Помнишь, как я как-то раз проплакала всю ночь в углу, на кухне? Обнимая ту высушенную розу, которую ты подарил мне лет пять назад? Хотя - ты не помнишь. Ты ведь вышел только утром... Из компьютерной комнаты. К тому времени я была просто пьяна и глупо хихикала.
Ты знаешь, Зверь, в ту ночь я, наверное, попрощалась с детством. И с упрямым желанием сделать все, чтобы остаться такой, какая я есть. И начала ждать. Я четко знала - все придет само собой, независимо от того, буду ли я стараться что-то поменять - или просто залягу на дно.
И тут - отпуск. И он. Ты же знаешь, Зверь, мне никогда не хотелось экспериментов. Мне было хорошо с тобой. Ни с кем-то - с тобой, Зверь. Ты, который всегда был рядом, который понимал меня с полуслова - вот, что мне было нужно. Но... Тебя же больше не было. И я стала ждать того, кто смог бы тебя подменить. Хоть ненадолго дать то, чего мне так не хватало. Смог если не понять – то сделать вид, что понял. И - задать загадку, заставить захотеть в свою очередь понять его.
Я увидела его первый раз в аэропорту. Он приехал с братом, чтобы встретить меня. Нет, ничего такого. Никаких молний между нами не пролетало. Поздоровались, познакомились. Всего-то. Ты знаешь, с ним было легко с самого начала. Он не делал мне комплиментов, не дарил цветов. Был всегда чуть в тени - и рядом. Переводил мне вывески - сам. Словно чувствуя, что именно эта надпись мне интересна. Он не душа компании - слишком молчалив, но в молчании его есть сила. Странная притягательная сила. Загадочная. Непреодолимая. Его хочется разговорить, вытащить на поверхность его слабость, разбив панцирь молчания. Как когда-то с тобой…
Сумбурно, да? Но как есть. Впрочем, я не о том.
Я не знаю, мой Зверь, что мне делать с этим всем. Я знаю лишь, что оставлять все как есть было нельзя, еще немного - и я сошла бы с ума, ожидая тебя в постели, засыпая одна.
Попробуй представить себе все это, Зверь. Не говори мне ничего, не оправдывайся. Я знаю, что моги ты это понять, заметить раньше - все было бы не так. Значит, тебе было важно не заметить, не понять. Значит, так нужно.
Ты знаешь, я говорила, что не люблю тебя... Это неправда. Я люблю тебя. Я люблю того мальчишку, что безбашенно лез на скалу, даже не обвязавшись, когда я сидела внизу и с замиранием сердца следила за тобой. Боялась - и восхищалась. Того, что так уверенно взял меня за руку и утащил в свой мир, того, что был рядом, моего героя.
У меня есть целая стопка писем написанных бабушке. Скоро будет вторая - тебе.
Не говори ничего. Молчи и иди ко мне. Тсссс... Просто ляг рядом... Ведь это мой волшебный вечер, и все должно быть так, как хочу я.

* * *
В эту ночь поспать не удалось и соседям. Она всегда была достаточно громкой. Он же вбивал свою плоть в нее, вколачивал - плакал. Ревел, как тот самый зверь. Смертельно раненый, истекающий кровью, отдающий последние силы. Прощающийся с тем, что оставляет за спиной самку, которую не смог защитить из-за своей собственной беспечности.
Утром он отвез Мелкую в аэропорт.
Писем он от нее никогда не получал, но всегда знал, что она ему пишет. Начинались письма всегда одинаково: "Здравствуй, мой милый Зверь..."