Играл я за факультет в баскетбол на первенство МГУ. И был у нас в команде – как сейчас его бы обозвали – легионер. Натуральный папуас из Центрально – африканской республики. Страна эта, говорят, была когда – то французской колонией, поэтому и родной язык у легионера был – парле франсе. И звали его – Филипп. Был он уже, по-моему, на четвертом курсе, и по – русски тарахтел очень шустро. И как – то незаметно мы с этим Филиппом сдружились. (Ну, у меня, наверно, эта дружба была из чистого любопытства и ради понтов – типа, во, у меня какие дружки гуталиновые есть!)
Я к чему веду – то? Да к тому, что как – то увидел я Филиппа, беседующего с дамой. Как потом выяснилось, это была его сводная сестра из того же африканского места и такая же черно – блестящая. Только вот папа у нее вроде бы был колонизатор, поэтому черты лица у Франсуазы – так ее звали – были довольно – таки европейскими. Я ее как разглядел – так сразу и сомлел. Ну как же! Мало того, что экзотика такая, так еще и симпатичная! Вцепился я в Филиппа, как репей в собачий хвост. Он по своим капиталистическим меркам до-о-олго понять не мог, чего мне от него надо. А когда до него дошло, наконец, он с таким великосветским негодованием плюнул и завопил: « Я что – сутенер, по-твоему?! А ты знаешь, что они на социальной лестнице стоят ниже проституток!» Потом Филипп как-то сразу успокоился и спокойным тоном сказал: «Я вас познакомлю.»
И, действительно, познакомил. Подвел меня к ней и сказал: «Франя, это – Борис. Он с тобой потрахаться хочет.» Похлопал меня по плечу и удалился. А я от конфузии остолбенел. Но – как оказалось – совершенно напрасно. Франсуаза взяла меня под руку и повела по коридору. «Борис, ты только пойми меня правильно и не обижайся. Ты красивенький мальчик, и все такое – но мне для секса нужен самец. Понимаешь? Настоящий самец.» Я от ее близости впал в лирику и особо ее не слушал. Но разговор поддерживал: «А я что – самка, по-твоему?» Она досадливо поморщилась: «Как тебе объяснить…» И тут же встрепенулась: «Вон, смотри!» У окна стояла группа. В центре ее возвышался еще один негр с нашего факультета. Но, в отличие от Филиппа и Франсуазы, этот кадр был очень похож на иллюстрацию к теории Дарвина. Которая – о происхождении человека от обезьяны. Узенький лобешник, глубоко – глубоко сидящие под надбровными дугами глазки. Челюсть нижняя – как ковш экскаватора. И кисти рук ниже колен болтаются. По все статьям – красавЕц! Франсуаза с радостной улыбкой помахала ему рукой и повернулась ко мне: «Вот что я имею в виду под словом «самец». К нему очередь стоит. Все эти болгарки, полячки и другие… соцстраны – они без ума от Ричарда. Дерутся из-за него, представляешь? Только ваши боятся, из-за вашего КГБ, а то бы тоже в этой очереди стояли.» Я помаленьку стал очухиваться от лирики: «И ты, что ли, в очереди в этой?» Франсуаза гордо улыбнулась: «Я – вне конкурса!» До меня дошел, наконец, весь смысл разговора. Я расправил плечи, заиграл мускулатурой и завопил: «А почему ты так уверена, что я слабее этого неандертальца, а? Да ты знаешь, что после меня дамам скорую помощь вызывали!» Она засмеялась: «Я не знаю, почему твоим дамам скорую помощь вызывали, но дело не в мускулатуре, а в генетике. Негроидный тип людей…» И тут эта черная фиалка Монмартра как начала сыпать научной терминологией, от которой у меня всегда начиналась изжога и кружение в голове. Я навис над ней и перебил: «А мне – хрен с ней, с твоей наукой! Сколько эти академики косяков напороли, лженаук напридумывали! Ты мозги генетикой не забивай себе и… людям. Ты попробуй! А потом скажешь – самец я, или… мерин.» Франя поинтересовалась: «А что есть – мерин?» Я помялся – что-то я разошелся – и махнул рукой: «У Филиппа спроси. Или вон – у самца своего!» Франсуаза опять засмеялась и успокаивающе похлопала меня по руке: «Ладно, Борис. Я не хочу, чтобы ты думал обо мне плохо. Ты такой смешной! Я завтра уезжаю на неделю в Ленинград. Когда вернусь – приходи ко мне. Моя комната – шестьсот тринадцатая.» Она подмигнула мне и пошла… к самцу! Но мне было уже наплевать. Меня распирало возмущенно - радостное предвкушение.
Всю эту неделю я жил в таком режиме – как будто я готовлюсь к финальному бою на первенство Москвы. Никаких сигарет, никакого пива! Мясо со сметаной, сметана с мясом, сало копченое, сало соленое, сало жареное. Всякие фрукты и… опять мясо. Со сметаной!
Здоровье из меня лезло во все дырки.
… Под утро я лежал рядом с Франсуазой, как чехол от спиннинга –пустой и мятый. Мне уже ничего не хотелось. И профиль ее меня совершенно не возбуждал. Медленно, как мужики с похмелья, шевелились мысли: «Ну и… Доволен? И какая разница между ней и Наташкой? Или Ленкой? Или… да кем угодно! Ни-ка-кой разницы! Стоило огород городить. Лежит, понимаешь, рядом. Как калоша фабрики «Скороход» - черная и блестящая. А внутри – красная. Валить надо отсюда. Пусть ее… самец – орангутанг развлекает… доводит до чувства… глубокого удовлетворения.»
От всей этой истории я что поимел? Да ничего. Одно расстройство. Разве что - возможность при случае с полным правом заявить: «Знаем. Пробовали. Ничего особенного.»