Цюрих видела раза четыре или пять. Три раза не считается: была по делам, один раз была в гостях с мужем. Всякий раз город казался надменным, холодным, равнодушным. Толком -- значит была одна -- посмотрела его только один раз.
Поднимаясь по высоким каменным ступеням, я забрела в немые дворики-площади, окруженные домами, как крепостными стенами. Само спокойствие, кажется, будто так было и 30 и 100 и 400 лет назад. Я никуда не спешила. Серый день, теплый мелкий дождь, почти не ощущаемый из-за густых крон старых платанов. Пусто, тихо, я одна, а эти дома, словно декорации. Мансарды. Одно открытое окно с колышащейся белой занавеской. Нет, не декорация.
Базарчик -- цветы, мидии, устрицы, декоративные тыквы. Приглушенные краски. Это вам не Франция. Неторопливые пожилые и старые жанщины, бледные, с чуть деланным выражением озабоченности на лице. Покупают, не торгуясь, беседуют со знакомыми торговками. Тихо шелестят их слова как октябрьские листья. Как банкноты. Вечный город, время здесь -- несмотря на обилие часов на стенах и в витринах магазинов -- остановилось, как в детской сказке.
И вдруг в киоске на мосту через реку веселая, вся в кудельках старушка, подавая мне багет и кофе, все время прибавляла такое звонкое иностранное: Дарлинг. Я с ней говорила по-немецки, отвечала она мне тоже, если швейцарский можно назвать немецким, но всякий раз вкусно прибавляла: Да-а-а-рлинг!
Еще в середине 90-х впервые увидела "новых русских". Очень пожилой грузный человек в теплом для местного октября пальто, тяжело опираясь на руку очень молодой для него спутницы в очках с золотой львиной мордой, опустился на скамеечку на Параденплатц напротив гостиницы "Савой". "Наташенька, ты им скажи, пусть водички вынесут и бутербродиков, бутербродиков с рыбкой! С рыбкой, слышь, с рыбкой!"