Звонок раздался поздним вечером.

- Отец умер. Приезжай, помоги мне убраться.

Он растерянно передал мне услышанные от матери слова, вызвал такси и стал собираться, пряча мокрые от слез глаза. Нет, Райнер никогда не стеснялся своих слез. Мне, не привыкшей видеть, как мужчины плачут, в первое время казалось, что чувства должны быть неимоверно сильными, чтобы вышибить слезу из взрослого, состоявшегося, крепко сложенного мужчины. Наверное, поэтому я так легко поверила в его любовь. Но опыт показал, что мужчины могут быть невероятно сентиментальными и способны плакать так же часто, как и женщины. Или почти. Шок не дал пробиться моим слезам в тот вечер.

Известие о смерти близкого человека - это всегда страшно. Я не знала, что сказать или сделать, и только подала ему чистую рубашку и брюки. От предложения поехать с ним Райнер отказался. Ни к чему. Собственно, мне понятны были его мотивы - или я так думала. В конце концов, ссора, возникшая на пустом месте, так и осталась стоять между нами. Возможно, мое появление в доме в этот момент оказалось бы страшной провокацией для его матери. И я осталась дома, ожидать новостей и мучиться угрызениями совести. Мне казалось, что во всем виновата именно я.

Даже если ожидать чьей-то смерти, пережить ее тяжело. Но когда вот так вот внезапно...

Отец был болен. Рак простаты. Однако, врачи обнадеживали, мол, терапия прошла хорошо. Эта информация устарела на тот момент приблизительно на полгода. Полгода молчаливого террора. Когда я была представлена родителям Райнера в качестве невесты, мне и в голову не могло прийти, что все так окончится.

Помнится, был чудесный осенний день, теплый, тихий и солнечный. Я страшно волновалась. Собственно, какая невеста не волновалась бы, когда ее везут на смотрины к будущим родственникам. 

Ехать, оказалось, не далеко. Через полчаса мы стояли у низеньких ворот, за которыми расстилался зеленый газон с узкой полоской плиточной дорожки к дому. Мне все очень понравилось. И симпатичный домик с хрюшкой на крыше, и эта зелень, и кролики на огороде с тыльной стороны, и родители. Вообще, я человек очень стеснительный по природе своей. И с новыми знакомыми очень долго ощущаю приступы робости.

- Тебе нужно разрешение на ношение оружия, - отец многозначительно указал на мои каблуки-шпильки, не выказав и тени улыбки. Это вместо приветствия.

О, да. Совершенно очевидно, я зря напялила эти боты. Ходить по мягкой траве на шпильках - это, несомненно, отличный тренинг для формы ног, но может оказаться смертельным приговором любимой обуви. Но мне ведь хотелось произвести впечатление! Тем более, что никто не удосужился проконсультировать меня о деталях обстановки. Конечно, мужчине в голову не придет подобное.

Как бы там ни было, они мне понравились. Самая обыкновенная, кажется, счастливая семья. Оба невысокого роста, так что удивительно, как у них вырос такой высокий сын. Колючка-кактусовая-отец, с теплыми руками и внимательными глазами,всегда аккуратно и добротно одетый, и моднячая мама, у которой явно вечная проблема с парикмахером и очки причудливой формы. Но это детали. Вопреки моему постоянному смущению я прикипела к этой паре всем сердцем. Особенно к отцу. Даже не знаю, почему. Он вел себя, как хозяин, не терпел возражений, всегда находил, в чем поддеть, напускал на себя неприступную строгость, но на самом деле от моего взгляда не ускользало, как он млел от удовольствия за чашкой кофе и обстоятельной беседой, выспрашивая меня о мелочах. Я ему нравилась не меньше, чем он мне. И, собственно, все складывалось хорошо - как говорят, душа в душу - если бы не единственная моя оплошность.

Случилась крутая зима. Моя малость вела студенческое существование, добиралась от дома до "школы" два часа в один конец, возвращалась страшно уставшая, по дороге дочитывала конспекты, дома дописывала задания. А в какой-то день на улицу выйти оказалось практически невозможно из-за гололеда. Он, словно зеркало, застилал обширные пространства уже пару дней подряд без особых изменений. Я с трудом добиралась до универа, чувствуя себя коровой на льду, у которой все четыре ноги едут в разные стороны, и с тревогой думала, как там родители. В общем, на второй день этого бедствия, я зарулила к ним. Долго звонила в дверь - никто не отзывался. Я уже стала волноваться, не случилось ли чего страшного, как увидела их. Крепко держась за руки, прижимаясь и давая опору друг к другу, маленькими шажочками по жутко скользкой улице, они шли к дому.

У меня вообще вызывают восхищение пары, которые прожили много лет друг с другом и не потеряли чувства нежности. Мне всегда казалось, что это именно такая пара и есть. А это давало, конечно, надежду, что и у меня все будет так же надежно и долго.  В тот момент глядеть на них было сплошное умиление.

- Привет! Ты что тут делаешь? - вслед за высказанным удивлением мать одарила меня парой обязательных поцелуев в воздух щека к щеке.

- Привет! Да, вот, решила забежать к вам, спросить, не нужно ли чего. Гололед страшный, я переживала, как вы тут.

- Нормально, - крепкое рукопожатие от отца, похожие поцелуи и такое же крепкое похлопывание по моей спине. - Мы справились. Тут же до магазина не далеко.

- Да, я понимаю. Но все равно опасно в такой гололед...

- Глупости. Каждый шаг делает стройнее, - довольный собой, ввернул он популярную присказку.

- Зайдешь на чашечку кофе? - предложила мать.

- Ой, - я смутилась, - наверное, нет. - черт бы побрал мое воспитание! - Я же без приглашения. Да и дел у меня еще масса... Завтра контрольная... - и черт бы побрал эту прилежную ученицу во мне! - Я просто забежала узнать, не нужно ли чего.

Если бы мне знать, что этот отказ станет такой непоправимой ошибкой, которую мне не простили... наверное, по сей день. Я поковыляла по гололеду домой. Потом из этого происшествия выросла ссора, потому что Райнер пытался меня защитить. Все мои извинения и попытки примирения оказались напрасными. Слишком поздно я поняла, что мое патологическое смущение и гипертрофированная тактичность повлекут за собой такие последствия. Поистине, взмах крыльев бабочки способен вызвать землетрясение.

Они не разговаривали несколько месяцев. И как я ни пыталась усовестить Райнера, он отказывался звонить первым. Фатальная степень гордости.

- Но ведь ты точно такой же, как и твой отец! - в сердцах упрекала я. - Такой же упрямец!

- Не правда! - Райнер и сейчас со скрипом признает сей факт.

...Он умирал, но запретил жене позвонить или как-то сообщить сыну. И она послушалась. Позвонила только после того, как врач освидетельствовал кончину и человек из погребальной конторы забрал тело. Сыну осталось только убрать окровавленную мебель из комнаты, где отец молча умер, не простив и не простившись.

Вернувшись, Райнер долго плакал у меня на коленях, а я гладила его голову и плечи и жмурилась от слез и безысходности, не понимая, как же это... Как могло в моей жизни случиться, чтобы такая неосторожность с моей стороны, мелочь, можно сказать, оказалась приговором хорошим отношениям? Ведь я к ним очень привязалась, полюбила, приняла, как своих. А любимых всегда невыносимо терять.

На похоронах было всего шесть человек и мужчина из все той же погребальной конторы. Краткие объятия с обязательными поцелуями в воздух. Мы зашли в маленькое здание, где все было уставлено цветами. Посредине стояла корзинка с красными розами и ландышами  - его любимыми цветами - и небольшая урна в сердцевине - все, что осталось от отца. Чужой человек в строгом черном костюме что-то говорил под нудный скрип похоронной музыки. Кажется, я единственная не могла сдержать слез, поэтому прятала их, как могла, под темные очки, отворачивалась и шмыгала носом в платок. Все закончилось достаточно быстро.

Закопали урну в небольшой ямке на зеленой лужайке под огромным деревянным крестом, рядом с еще добрым десятком урночек, от которых на ровной поверхности лужайки не заметно и следа. Без имен и дат. Он ли так хотел или все потому, что так дешевле, сегодня уже никто не скажет.

Мать тут же собралась и уехала в другой город и через полгода вышла замуж. Мы с Райнером были на кладбище после всего один раз - по моей просьбе. Год спустя. Второго сентября. Он очень удивился, что я точно помню место, где зарыта урна. Как оказалось позже, это был первый и единственный визит к отцу. Вообще. Иногда я думаю, что хорошо, что душа отлетает, иначе ему было бы ужасно одиноко и обидно.

Прошло пять лет. Осталась горечь, ощущение вины и эти ландыши в сентябре, на фоне первых желтых листьев... Кажется, такой же самый обман, как и иллюзия семьи...