Коль хочется плакать – рыдай без стесненья, коль жить надоело – не бойся, умри.
А здесь всё, как раньше, а здесь, что ни день, я пытаюсь прорваться сквозь заросли рифм.
А здесь все довольны (привет из глубинки): любой человечек и каждый сугроб.
Там солнце стесняется в пляжной кабинке, а здесь надрывается в пальцах перо.

Слова, прерывая на время дыханье, привыкли бесследно сгорать на лету,
А в сердце: весна заросла лопухами и запах божественный яблонь в цвету.
Коль хочется ветра – распахнуты окна, коль хочется сказок – включаешь кино.
А если захочется песни, то вот, на, держи и послушай, когда не цейтнот.

Дорога расчерчена: снежные полосы –
Границы пунктирные разных земель,
И маленький Ангел поставленным голосом
Поёт колыбельную сонной Зиме.

Шагаю тихонько по тропке нехоженой –
Оставлены в прошлом и дом, и семья…
Мы с маленьким ангелом чем-то похожи, но
Поёт он, естественно, лучше, чем я.

Коль хочется счастья – то будешь счастливым, коль жить надоело – умрёшь, не поняв.
А в сердце: и жарко, и сочные сливы, и песня звенящая манит меня.
А здесь снег слепящий, а здесь минус сорок и ветер качает дома за окном.
Коль хочется пьянки – так праздники скоро! Еще и забыться смогу заодно…

Да что, в самом деле, всё ною, да ною…. Никак вот прорваться к тебе не могу,
И сердце с запрятанной в недрах весною лежит на холодном прозрачном снегу.
А хочется умной, а хочется гордой, а хочется в жизни хоть что-то суметь…
И хочется песни: квадратик аккордов и три предложенья о сонной зиме…

Сверну на дорожку, что к лесу ближайшая –
Здесь люди бывали – видна колея.
И маленький Ангел рукою дрожащею
Рисует ужасно, почти, как и я.

Дорога расчерчена: снежные полосы –
Границы пунктирные разных земель,
И я вместо Ангела сорванным голосом
Спою колыбельную сонной Зиме.
Автор: Кристина Эбауэр

Оставляя тёплый панельный ад,
Где томится клерк и вздыхает клирик,
Совершая длительный променад
Мимо баров, шопов и поликлиник,

Заполняя джином себя на треть,
Волоча за хвост золотую рыбку,
Я приду, любовь моя, посмотреть
На твою вину и свою улыбку.

И не важно, коротким ли будет век,
Остаюсь ли я без тебя, с тобой ли.
Человеку видится человек
Как собранье веры, надежд и боли.

Это всё, что нам разрешат посметь,
Что оставит в плюсе весёлый город.
Но в твоем саду отступает смерть.
Ей уже не снится полярный холод.

И когда качнется земная твердь,
Расплескав моря и взъерошив скрипки,
Я приду любовь моя, посмотреть
На мою вину и твои улыбки.
Автор :Sarah

Вот черная кошка и белый кот, они по дороге идут вперед, и Ты между ними разметкой лег, чтоб не сплелись пути. У них, у кошачьих, хвосты трубой, они довольны вполне собой, идут, мурлыкая над Тобой, Ты их, дураков, прости. Им вместе еще и полвека нет, им кто-то придумал такой завет, чтоб черный на белом остался след и рядом – наоборот, они не знают, что это Ты, смешные, шелковые коты, по девять жизней им на хвосты и сала на бутерброд. Они несут на усах весну, они другим не дают уснуть, они запомнили наизусть свой каждый неверный шаг, у них глаза из живых лучей, вот кошка ничья, да и кот ничей… Храни их, Боже, от лихачей, охотников и собак.
Автор: Кот Басё

Часть 1. Герда
(разговор с Каем во дворце Снежной Королевы)

Какая же я сестра? Это так, для публики.
Чтоб меньше вопросов было по всем углам.
А помнишь - весной, когда мы делили бублики
Совсем не по-братски, ровно напополам, -
Соседки смотрели вслед, головой качаючи…
Да что они все понимают?! - Пошли бы вон.
А эта, со шлейфом вьюг, предлагает чай еще!
Вскружить тебе голову - тоже мне, волшебство!

Я тоже кружила, верила, что останешься…
Не будь этой дуры – пожили б еще, глядишь.
А здесь – белизна… Весь мир искупали в "Vanish"e.
Чем в эту Завьюжань - махнуть бы сейчас в Париж…

Ты куришь, молчишь. Конечно, не так уважила!
Слова мои бьешь, как птицу – укором влет.
И тупо глядишь, как дым замерзает заживо,
Из воздуха и тепла превращаясь в лед.

Ну вспомни же, Кай! Мы были вдвоём! Свободные!
И как ты смеялся – помнишь? - меня кружив…

Я только коснусь – но сердце твое холодное
Осколком порежет палец.

Ты правда жив?..





Часть 2. Кай


Давно сомненья растаяли ж,
Зачем пришла, неприкаянна?
Ты видишь в зеркале Кая лишь,
Я вижу в зеркале Каина.
Искали? Любушка, Лерка ли?
Ах да, ты тоже, ведь, нежная…
Гляди на этого, в зеркале,
Оно холодное, снежное…

Что, Герда, борщика с щавелем?
Скулит метель по окраинам.
Для Снежной вырос я Авелем,
Тебе же – прОклятым, Каином…
Глотну немного Фалерна я,
Быки на амфоре швицкие.
Клянись же, Герда, что верная,
Засосы пряча мужицкие.
Смутили гневом оракула?
Пугали смертью ли, карцером?..
Клянись же, Герда, что плакала,
Когда таскалась по канцлерам!
Глядишь в небесные россини,
Сменила платьичко джинсами.
Клянись же, Герда, что вовсе не
Спала с заморскими принцами!

Ну что ж ты, солнышко, светелько,
Уж так ли, детка, измаяна?
Ты все хотела себе только,
Из Кая вылепив Каина.
Поляна лысая, плешная -
А тоже рядится в рубище…

Согрела Авеля Снежная
По-настоящему, любяще…
Но ты всё лезла из кожи-то,
Всё судьбы с вороном правили...
Клянись же, Герда, ну что же ты! -
На сердце мертвого Авеля!





Часть 3. Снежная Королева


Девочка, ты не мечта Улисса. Зря набиваешь, глупышка, цену…
Шаг импресарио за кулисы: "Все, Королева, пора на сцену".
Выйду - спокойна, слегка сурова. Иней стряхну с леденящей шубки.
- Что, добрела-таки? Будь здорова. Не простудилась? Ну ладно, шутка.
Холодно нынче в моих пределах, зиму колдую, белю метелью.
Ты же всё лето порхала-пела. Чем расплатилась? Опять постелью?
Речь заучила? Давай экспромтом. Хватит рядиться в слова-обманки.
Скучно одной в уголке живом-то? Кай, ведь, не птичка, не рыбка в банке…

Да и откуда ты вся такая? Под истеричку умело косим?
Что говоришь? Забираешь Кая? Ну-ка, давай позовем да спросим.
Хватит кобылиться, не трёхлетка! (трещины по полу. крик из зала…)
От Королев не уходят, детка. Может, и этого ты не знала?

Здесь развлеченья - шитье да кройка. Даже тоску не подёрнет цвелью…
(шорох в прихожей…) Поди, открой-ка, Вьюга не любит стоять за дверью.
Здесь для меня – ледяная росстань, но для тебя это – просто льдинки.
Думаешь, просто – одной на простынь, выть на метели собакой Динго?
Думаешь, просто – зима, салазки… Руку, небось, подадут на сходе?
Нет уж, голуба. У этой сказки – ни одного короля в колоде.
А в остальном – все нарядно, чинно. Платье со шлейфом, балы, попойки.
Герда, дурёха, ЛЮБИТЬ мужчину – это не только валяться в койке…
Нынче и Золушке - дай карету, платье да крысу – и будет Пава…

- Кай! (осветитель, побольше света!) Тут на тебя предъявляют право.

- Что, дорогая, узнала принца? Всё трепыхаешься, глазки строишь…
Глянь же! Хорош? Да его мизинца, даже дыханья его - не стоишь!
Был для тебя он мартышкой, пони? Всё, отрыдала, отголосила?
Даже снежинку в его ладони слёзы твои растопить не в силах.

Тортик на завтрак? Почти что "Ветка". Жаль, мы на разных с тобой орбитах.
От Королев не уходят, детка, даже от прОклятых и убитых.

Будь же ты вьюжной теперь, прилежной.
Что до аванса - держи конверты.
Здесь остаёшься отныне Снежной.
Я же - с любимым на волю.
Гердой.





Часть 4. Ни в сказке сказать, или вполНе ожиданный финал


Пусто в гримёрной. Мечты и вещи свалены в кучу, лежат на лавках.
Зря показалось, что сон был вещий. Это не слава – подкидыш-славка.
Маску срываю – но рвется с кожей. Где я играла? На сцене? В жизни?
Темень… И я остаюсь похожей на Королеву. Готова к тризне,
Или к балам, или к прочим, прочим… В тапочках снежных по льдинам шаркать.
Что говоришь? Холодают ночи? Здесь-то и днями не слишком жарко.
Новая Герда ласкает Кая. Может, и вправду все это бредни?
Новая сказка жива, пока я в связке путей выбираю средний, -
Вот он, змеится, ведет к развязке. Шаг – и за сценой, в застывшем зале. -
Стой, Королева! Не в этой сказке. Грим не расплылся? Сухи глаза ли?
Спину ровнее! Не дряхлый инок! Руки во тьме холодны, белёсы…
Падают наземь осколки льдинок - слёзы, актриса, всего лишь слёзы.

Шаг – отзовется паркет скрипуче. Занавес плавно рукою трону.
Что говоришь, театральный дуче? Счастье пророчишь? Ах да, корону…

Шаг – гулким эхом во тьму, и сцена стала чужой, как усмешка влаха.

Шаг – Небеса называют цену. Это сегодня не сцена – плаха.

Шаг – полувыдумка, полудева – сбросила белую - шубку? паллу?

Шаг – обречённая Королева - молча играю пустому залу.









Вместо эпилога.


Пусто в гримерке… Друзья актеры снова вернутся в дома-коробки.
Будут ворчать у дверей вахтеры, что выбивает на третьем пробки.
Лифт на четвертый - не так уж важен. Как там писала о счастье Люче?..
Будет стучаться в замочность скважин пятый на связке, потёртый ключик.
Чай. Интернет. Созвониться с дочкой. Спам не приходит. В колонках - "Асса".
Только рассылка белеет строчкой:

"Всем благодарность от Карабаса"

Автор: Татьяна Осетрова

История О

Попытки исчерпаны. Спрятана пытка
Под пёстрой повязкой венка.
Я встретила утром его фаворитку:
Смешлива, нарядна, легка.

Она за спиной королевы стояла
Глядела в глаза королю,
Остря языка раздвоённое жало,
Наследнику пела: «Люблю».

Худа, как изглоданный временем остов,
Черна, словно кожа земли…
Я к ней подбежала, но пальцы сквозь воздух,
Не встретив преграды, прошли.

Он именем странной пришелицы бредит,
Но с губ невозможно прочесть,
Как звать тебя, непобедимая ведьма,
И звать ли хоть как-то – бог весть.

Беги от меня, опасайся погони –
Тебя доведу до беды:
Жгутами цветочными взнузданы кони
Речной быстроногой воды.

У белого знамени сломано древко,
Темнеет и тесно уму…

Не празднуй победу до времени, девка –
Тебя я сегодня возьму.

Автор: Георгина Мефистопольская

----------------------------------------------------------------
Нет имени тебе. И быть не может

Кто ты, считавший сквозь кожу - дыханием
взгляда - мои позвоночные яблоки,
до помрачения, до истирания,
до залетевших под ложечку зябликов?
Кто ты, горячими пальцами неживший
сердце моё - и растивший несметные
россыпи - то ли прохладных подснежников,
то ли иссушенных колких бессмертников?
Кто ты, известный мне только по шелесту
бабочек с крыльями лунно-полынными,
запаху воска, цветению вереска?
Нет мне ответа - и нет тебе имени.

Автор: Георгина Мефистопольская

с тобой ничего не случится с тобой ничего
не может случиться, твой чуткий, как бабочка, ангел
сидит на балконном перильце, ерошит крыло,
грызет чупа-чупс и болтает босыми ногами.
он редко уходит, но часто отводит глаза,
безгласный, он знает твое настоящее имя,
я тоже. ты помнишь? я звал тебя именно так
и ты отзывалась, но мы оставались с другими.
он мальчик, он любит, когда ты коня на скаку,
в горящую избу, в холодную воду, на гоночный велик,
ему любопытен и сладок мой глупый испуг
он любит пугать, но не любит пугливых истерик.
июльская ночь шебуршит целлофановым дном
пакета от солнышек съеденных днем абрикосов
с тобой ничего не случится с тобой ничего..

..........................................................


просыпалочка

утро к подметкам белой пушистой пенкой
ты еще спишь, зарывшись в стог одеял-подушек
это не снег, любовь моя, это уходит лето
это осенний пожар неумелой рукою тушат.
снова какой-то умник делит на плюс и минус,
на черно-белый морок все, что пыталось выжить.
птицы на юг, любовь моя, клин вышибают клином,
нам ненамного проще, им ненамного ближе.
вот бы на ощупь: куртка, мобильник, ручка,
или на запах: дымно, никак, чернильно,
это не снег, любовь моя, это несчастный случай,
изо всех сил старается быть счастливым.

(с) zhopa

Я говорю тебе: «Открывай глаза».
Я говорю тебя и от звуков глохну…
это последний шанс ухватиться за
край не своей мечты. Потому что плохо
вижу твои следы на сырой земле,
слышу твои шаги из соседних комнат.
Я говорю тебя уже сотни лет.
Я говорю тебя… и тебя запомнят.

Я приглашаю всех на безумный бал –
это моя единственная заслуга.
Если молиться, не расшибая лба,
мы никогда не сможем найти друг друга,
мы никогда не сможем достать до дна,
будем искать в любой мелочевке прибыль…
Я говорю тебя, и во мне видна
даже в кромешной тьме неземная придурь.

Глупый и несговорчивый мой язык
денно и нощно шепчет тебя прохожим…
Только опять со звуков сорвал низы
ветер, который вырос под самой кожей.
Я говорю тебя, потому что мы,
я говорю тебя, потому что живы…
даже когда осколки твоей зимы
вяжут узлы из тонкой сердечной жилы.

Имя твое – пылающая страница. Руки твои – единственные из рук.
Если ты вдруг откажешься говориться, я перестану двигаться и умру,
ты перестанешь верить в мое безумие, мы перестанем биться в застывшей вене…
Я перестану видеть в трехкратном зуме каждое из мгновенных прикосновений.

Если во мне, безмерно тебя кричащей, вдруг совершится бунт и случится сбой...
ты все равно шепчись, говорись почаще, чтобы, сказав тебя, я была с тобой…
чтоб на словесно-буквенном пьедестале сидя, я знала точно, что это все,
медленно и навеки в меня врастая, завтра заставит выдохнуть и спасет.

…только бы точно знать что вот эти звуки…
…только бы точно знать что вот эти руки…
…только бы сверла не проникали в горло…
…только бы выжил этот паршивый город…
…только бы слов мной сказанных мириады…

Я говорю тебя,
потому что правда.

Кристина Эбауэр

Пьяный поэт

На скамейку присядешь, глотнёшь из военной фляжки
И припомнишь внезапно, что вроде сегодня будень,
Что пора бы напиться, торговок щипать за ляжки
(Это лучше еще, чем девчонок хватать за груди...)

Что за день? Что за мысли? Ты вроде еще не старый...
Куришь, пьёшь.... Ну и что? Да здесь каждый ребёнок курит!
И бессмысленно верить и ждать этой Божьей кары,
И невыгодна святость и отблеск блаженной дури...

Руки прочь! Ты не слаб! Отругаешь прохожих матом
И пойдёшь как всегда по знакомой тропинке в бездну...
И сидят два дружка... по краям... по плечам... два гада...
Один шепчет: «Ты гений!», другой: «Размечтался, бездарь!»

Автор: Кристина Эбауэр

Звали его Иешуа

И ты, вероятно, спросишь: какого лешего?
А я отвечу пафосно: было нужно.
Ну, в общем, кажется, звали его Иешуа,
Мы пили красное поздней ночью из чайных кружек.

И он как-то очень свежо рассуждал о политике
И все твердил: мол, нужна любовь и не надо власти.
И вдруг сказал: "Ты уж не сочти меня нытиком,
Но я устал, понимаешь, устал ужасно.

Стигматы ноют от любых перемен погоды,
И эти ветки терновые к черту изгрызли лоб.
Или вот знаешь, летом полезешь в воду,
И по привычке опять по воде - шлеп-шлеп...

Ну что такое. ей-богу. разнылся сдуру.
Что ж я несу какою-то ерунду?!
... Я просто... не понимаю, за что я умер?
За то, чтобы яйца красили раз в году?

О чем я там, на горе, битый день долдонил?
А, что там, без толку, голос вот только сорвал.
Я, знаешь ли, чертов сеятель - вышел в поле,
Да не заметил сослепу - там асфальт.

И видишь ведь, ничего не спас, не исправил,
А просто так, как дурак, повисел на кресте.
Какой, скажи, сумасшедший мне врач поставил
Неизлечимо-смертельный диагноз - любить людей?"

Он сел, обхватив по-детски руками колени,
И я его гладила по спутанным волосам.
Мой сероглазый мальчик, ни первый ты, ни последний,
Кто так вот, на тернии грудью, вдруг понял сам,

Что не спросил, на крест взбираясь, а надо ли?
(У сероглазых мальчиков, видимо, это в крови).
... А город спит, обернувшись ночной прохладою,
И ты один - по колено в своей любви.

Автор: Аля Кудряшова

Если ночью отправиться в город, подбитый тьмой, как бывает осенняя куртка подбита мехом, и ловить звездопад, и шептать «этот город — мой», и жалеть, что отсюда в студенчестве не уехал в мир, где климат прекрасен и плещется океан о бетонные стопы какой-то из вечных статуй, где становятся близкими пальмы далёких стран, и где Анды намного доступнее, чем Карпаты, то мечты о свободе становятся вдруг тюрьмой для тебя, безнадёжно влюблённого Арлекина; ты стоишь со штыком, как японский городовой в декабре у ворот обескровленного Нанкина. Вроде он для тебя, он раздвинул своё нутро, предоставив тебе и запасы свои, и женщин, и свою паутину грохочущего метро, и остатки от праздников, мимо тебя прошедших, мол, бери, мой хороший, хватай, коли хватит сил, обгрызай мои звёзды, царапай мои фасады; только город тебя, как и водится, не спросил, что тебе самому в его каменных джунглях надо.

Так и смотришь на небо; взлетающий самолёт незаметно сигналит: смотри, я бегу отсюда. И ты думаешь: может быть, всё-таки упадёт, оправдав этой смертью надежду твою на чудо и твою правоту, потому как остаться здесь невозможно, не веря в достойность ходьбы на месте, но ты знаешь, мой маленький, в этой стране чудес не бывает без связей, рубля, шантажа и лести. Если город не давит, то это ты так привык, что совсем незаметной становится тяжесть слова, он кладёт на тебя белокаменный свой язык, и всё время чуть-чуть добавляет, опять и снова вынуждая искать оправдание тем делам, что когда-то вполне можно было означить ленью, а теперь — ни за что, и ты делишься пополам для того, чтоб успеть стать и снайпером, и мишенью.

То есть ты — это я. Про себя во втором лице говорить много легче, поскольку давать советы нынче каждый горазд, каждый знает один рецепт, как попасть на балет или в оперу без билета, как решить все проблемы за десять лихих минут, как найти и работу, и дом, и жену с зарплатой; только эти же люди как щепку тебя сомнут и не спросят: «Дружок, что по сердцу тебе здесь надо?»

Я стою наверху. На зубце крепостной строки. На кремлёвской звезде. Подо мною кипит Гоморра.
Я — японский солдат. Я готовлюсь войти в Нанкин. Генерал обещал, что подарит мне этот город.

Автор: Тим Скоренко

Письмо

Я напишу тебе письмо, слегка горчащее обидой, а впрочем, я обид не выдам, но ты увидишь всё равно, как сковывает землю лёд, хрустящий и не очень чистый, и в прописях избитых истин стоит пометка "идиот". И ты почувствуешь всё тот же сладковатый запах серы, которым, бают староверы, укутан город Эсгарот. Да и у нас его полно, в забытых наших палестинах, и голуби несут на крыльях его в открытое окно. А за окном темнеет день, и по привычке входит в ступор. День на событья очень скуп был, и ночью -- тоже та же хрень. И жалит скорпион-тоска, как убивает Скарпью Тоска, и, убедительно и просто заходит в душу пустота. И старой-старой сукой месть скулит о выкупах и платах, шагами меряя палату, мою палату номер шесть. Опять я пялюсь в монитор, выискивая в нем кого-то, пока унылая суббота пересекает мой забор, оставив крошки на столе и лужицы обид в прихожей, слегка краснеющие кожей скелетики идей-калек, мечты, засевшие в углу в обнимку на моем диване... Я напишу, но не отправлю тебе письмо. Ну не смогу.

----------------------------------------------------------
Упадническое

понимаешь... когда всё плохо, когда душу из темноты, извививаясь, щекочут лохмы опротивевшей суеты, когда смотришь предельно тупо в оквадраченное вчера и на вечер похоже утро (вот такие здесь вечера), когда слякоть начала марта словно вытекла из ноября и со страхом встречаешь завтра, понимая, что тоже -- "зря", когда призрачный свет просвета если виден, то лишь едва, когда пофиг, что скоро лето и когда каждый год -- за два, когда копишь в себе проблемы, не решаясь их разрешить (понимаешь, не то чтоб лень, но... я ведь знаю -- получишь пшик), когда пьешь из стакана накипь, успокаивая аппетит, потому что звонили с банка и просили вернуть кредит, когда нет для опоры кисти (а не то чтоб, сказать, плеча), когда очень охота выпить, но на выбор -- кефир и чай, когда крепко зажмурив глазья (не влезают в размер "глаза":), ты мечтаешь всё кончить разом, хоть и знаешь, что -- нет, нельзя, и спросонок идешь по цеху на работу -- опять "за страх", и мечтаешь закончить "веху", а выходит привычный "вах!", когда горечь во рту привычна, когда тушишь подушкой свет, усмехаясь: "вот только с личным... только с личным -- сплошной привет", когда бродишь по сайтам, сидя, ногу на ногу положив, понимаешь, что ты обидел этот мир, потому что жив...

------------------------------------------

Долгожданное письмо

Это письмо, наверное, честное -- самое первое. Всё остальное -- прихоти, ложь и самообман. Я ведь не знаю отчества. Впрочем, уже не хочется. Я заслужил, наверное, честный и чистый бан. Твой монолог был тягостен. Сможешь - прости, пожалуйста. Только я был неискренен (Боже, во нарвалась!) Хочешь - не верь. Пожалуйста! Я не взыскую жалости, и не желаю властвовать, и не приемлю власть.

Холодно, очень холодно. Дождик стучит над городом, словно природа плачется. Тоже мне, маскарад... Что послужило поводом? Знаешь -- "не всё то золото...", впрочем, ты не обманщица, веришь ведь всем подряд. Как корабли от пристани, где довелось нам выстоять, мы отойдем по разные стороны бытия. Сможешь -- забудь, не стоит ведь, долго тебе пришлось терпеть. Только мы очень разные! Разные -- ты и я.

Мне тяжело, но всё-таки... Что-то мне шепчет -- опыт ли, чувства ли, меркантильность ли, лень или глупый страх, что будет лучше -- вычеркнуть. Нет, ничего нет личного. Нет, ничего нет лишнего. Но... будет лучше так. Сможешь -- прости банальности. Полон я благодарности. Я от стыда краснею весь... только... молчу опять. Очень простая истина -- трудно мне быть неискренним. Горько молчать и каяться. Врать, а потом страдать.

Впрочем, ведь ты наивная. Добрая, умная, милая... Пусть не во всём счастливая, только ведь счастье -- есть. Кровь нулевого резуса, пьянство и бред по трезвости, это молчанье сутками, словно за что-то месть. Сможешь -- прости обманщика. Только... в почтовом ящике письма твои и радуют, и причиняют боль... Пусть расставанье горькое. А я запью попойками. А ты забудь. Я падаю... я ведь картонный, Оль.

Автор: Александр Мудрик

Так понимаешь, не с первого, правда, раза,
Что никого ты не видел красивей, чем
Женщины в фильмах блестящего Тинто Брасса
С татуировками розочек на плече.
Так понимаешь, сорвав портупею Тича,
В шкаф уложив калиброванные стволы:
Мир наполняется тучей анорексичек
С ножками тоньше, чем прутики от метлы.

Всё, раздевайся, на полку клади вериги,
Хватит себя истязать, ты мужчина, брат —
Значит, тебе не должна быть приятна Твигги,
Так как не пища — шампанское и икра.
Так как не выстрел — из дамского пистолета;
Как не машина — какой-нибудь мелкий «Смарт»,
Так как не лето — какое-то бабье лето,
Так как не выход — исчезнуть, сойдя с ума.

Если с ноги открываешь ты двери в бары,
Если начальство тебе — только ты и Бог,
Если ты чётко умеешь раздать удары
Первым — по лбу, а вторым, предположим, в бок,
Значит, и женщинам следует быть по классу,
Пышным, в корсетах, четвёртый размер груди,
Точно такими, как женщины Тинто Брасса,
Только такие и могут с тобой идти.

Только такие блистательно держат спину,
Только такие и смотрят поверх голов,
Только такие не бросят тебя, не кинут.
Только такие не требуют лишних слов.
Выстрел за выстрелом, кожаный плащ, причёска,
Челюсть квадратная, узкий горящий взгляд:
Каждое дело твоё, как щелчок чечётки,
Каждое слово сжигает мосты назад.

Будь же уверен, что в мире не стало меньше
Злости и подлости, боли и темноты,
В мире становится меньше красивых женщин,
Главное, чтобы с подобной сошёлся ты.
Нежность и сила — и вместе они прекрасны,
Нежность — в постели, и сила — в петле дорог.
Ждёт тебя где-то богиня из фильма Брасса,
Значит, весь мир, как собака, лежит у ног.

Авто: Тим Скоренко

тишина, копившаяся годами, нарушима. выстрелом в потолок.
все равно итогом ночных гаданий станет тот же несовершенный слог,
станут те же скомканные листочки и попытки что-нибудь перенять
у других любителей многоточий.
не суди меня.

я молчу, потому что слова устали и всем чувствам мира на нас чихать,
потому что девочки, вырастая, продолжают верить моим стихам,
носят косы, врут от стыда краснея, приходя не вовремя ждут цветов.
потому что девочки не взрослеют,
прочитав не то.

ну какой, скажи, из меня наставник – неудачник, выскочка, эгоист.
и однажды кто-то внутри устанет выносить мой мозг на измятый лист,
и однажды кто-то посмотрит косо, скажет «хватит дергаться, вышел срок»…
и ты станешь взрослой, читая просто
между строк.

тишина, хранившаяся в кармане, излечима. выстрелом между глаз.
ведь из всех изученных графоманий лишь моя протиснуться не смогла
в высший свет запутанных рассуждений, афоризмов, лжи, социальных тем,
где поэт лелеет свой светлый гений
на листе.


я всю жизнь пишу один бесконечный стих:
о беспомощных кораблях уходящих в Стикс,
о неверящих, о невидящих, о глухих,
о помешанных, цитирующих стихи,
о больших и малых, о тех, кто пришел во сне,
о читающих за едой и о тех, кто не,
о болезненных но красивых чертах лица,
об остатках свинца в живущих еще сердцах.
я всю жизнь стоял как памятник у холста,
и чужие цвета начинали в меня врастать,
но сегодня под утро взорвавшейся тишиной
нас отбросило в угол на встречу меня со мной.
и теперь нам стоять и вспарывать немоту.
я по эту сторону, я же стою по ту
и молчу про себя один бесконечный стих:
о беспомощных кораблях покоривших Стикс…

Автор: Кристина Эбауэр

Нукагдила? Превед тебе, превед!

Читай, не бойся, я ведь не медвед,
хотя давно страдаю от медвежьей
болезни говоренья глупых слов.
Один из тех глухих (послов/ослов?),
чей скорбный труд был временем отвержен.

Кем ты была в моей смешной судьбе?
Я просто изменял с тобой себе.
Но ты ушла, и мне осталось только
найти себя (на "Яндексе"). Помру -
и стану жить на сайте vechnost.ru
(Какая чушь! Но греет, как настойка).

Тут был мне сон: тоннель и свет в конце.
Я с идиотской миной на лице
бегу ему навстречу, камикадзе,
а по спине - сомненья холодок.
И, словно взрыв, - пронзительный гудок!
...Едва проснулся, начало смеркаться.

Качаюсь на космическом ветру,
хлебнув беды за русскую лит-ру,
не чокаясь (не потому, что не с кем,
а потому, что чокнуться всегда
успею - будет новая беда),
и разбавляю вечер светлым "Невским".

Забудь меня. Будь счастлива с любым.
Люби его, как я тебя любил.
Кончаются - любовь, чернила, хавчик,
терпенье и стиральный порошок,
но есть стихи - и это хорошо,
прекрасная маркиза.

Твой кросавчег

И когда ты будешь плакать, что уже двадцать, то есть четверть жизни вылетела в трубу,
не умеешь ни общаться, ни одеваться, и не знаешь - а куда тебе вдруг деваться, только богу плакаться на судьбу.
И когда тебя не возьмут ни в друзья, ни в жены, а оставят сувенирчиком на лотке,
ускользнут, уйдут из жизни твоей лажовой - а тебя из печки вытащат обожженной
и оставят остужаться на холодке.
И когда тебе скажут - хочется, так рискни же, докажи, что тоже тот еще человек,
ты решишь, что вроде некуда падать ниже, и вдохнешь поглубже, выберешься из книжек
- и тебя ударит мартом по голове.
И вода, и этот воздух горячий, блядский, разжиженье мозга, яблоки в куличе.
И друзья, которые всё же смогли добраться, обнимают так дико трогательно,
по-братски, утыкаются носом в ямочку на плече.
Ты уже такая уютная - в этих ямках от носов твоих женатых давно мужчин,
несмеянка, синеглазая обезьянка, под мостом горит Нева нестерпимо ярко,
и звенит трамвай и сердце твое трещит.
А весна всегда отказывает в цензуре, разворачивает знамена, ломает лед,
ветер хлещет по щекам золотым безумьем, на распахнутом ветру, на трехкратном зуме, обниматься на бегу, целоваться влет.
И тогда ты будешь буковками кидаться, как остатками несъеденного борща.
Твой роман не пережил никаких редакций, вы вообще такие дружные - обрыдаться,
то есть даже разбегаетесь сообща.
Ноль седьмое счастье, двадцать седьмое марта, голубое море, синие паруса.
Ты заклеиваешь конверты и лижешь марки, солнце бьется наверху тяжело и марко,
и густым желтком стекает по волосам.
__________________________________________________________________________________________________________________________________

Помнишь, как это - солнце за кромкой леса, серые скалы, родинка у виска.
Ветер смеется, прыгает, куролесит, ветер втыкает палки в мои колеса, красит коленки пятнышками песка.
Мне бы замерзнуть, сжаться, а я стекаю, и извиняюсь, зная, что я права.
Жизнь наконец осознала, кто я такая, жизнь поняла, куда я ее толкаю и отобрала авторские права.
Помнишь ли эти дни, локотки в зеленке, дергала струны, снашивала колки.
Физика на коленке - как на продленке, помнишь, ты называешь меня Алёнкой, я огрызаюсь - Алька и никаких.
Кажется, я жила на проспекте Славы, Мити или Володи, давным-давно.
Как я дрожала - только не стать бы старой, как я тебя встречала, возле состава, как мы лакали розовое вино.
Помнишь, как в марте мы открывали рамы, тусклые дни соскабливали со стен.
Как я теряла зимние килограммы, точная съемка, яркие панорамы, помнишь, как я любила тебя - совсем.
Вот я сижу за стойкой ночного бара, тупо считаю трупики сигарет.
Помнишь - а каждый вечер, как после бала, как я со всех страниц себя соскребала и оставляла рядом с тобой гореть.
Помнишь, или не помнишь, а было сколько теплых ночей, невыдержанных утрат.
Как мы с тобой валились в чужую койку, между симфоний, между дневных осколков и засыпали в позе "сестра и брат".
Как я ждала осеннего ледостава, как я в ночи молилась за наш союз...

Господи, кто бы понял, как я устала,
Господи, кто бы понял, как я боюсь.

(с) Аля Кудряшова

Девочка научилась расправить плечи, если взять за руку - не ускоряет шаг. Девочка улыбается всем при встрече и радостно пьет текилу на брудершафт.
Девочка миловидна, как октябрята - белая блузка в тон, талисман в кулак.
у нее в глазах некормленные тигрята рвут твой бренный торс на британский флаг
То есть сердце погрызть - остальное так,
Для дворников и собак.

А у девочки и коврик пропылесосен (или пропылесошен?), плита бела.
Она вообще всё списывала на осень, но осень кончилась, а девочка не ожила.
Девочка выпивает с тобой с три литра, смеется, ставит смайлик в конце строки,
Она бы тебя давно уже пристрелила, но ей всё время как-то всё не с руки,
То сумерки, то попутчики - дураки,
То пули слишком мелки.

У девочки рыжие волосы, зеленая куртка, синее небо, кудрявые облака.
Девочка, кстати, полгода уже не курит, пробежка, чашка свежего молока
Девочка обнимает тебя, будто анаконда, спрашивает, как назвали, как родила.
Она тебя, в общем, забыла почти рекордно - два дня себе поревела и все дела.
Потом, конечно, неделю всё письма жгла.
И месяц где-то спать еще не могла.

Девочка уже обнимает других во снах о любви, не льнет к твоему плечу.
Девочка уже умеет сказать не "нахрен", а спасибо большое, я, кажется, не хочу.
Девочка - была нигдевочкой, стала женщиной-вывеской "не влезай убьет".
Глядишь на нее, а где-то внутри скрежещется: растил котенка, а выросло ё-моё.
Точнее, слава богу уже не твоё.
Остальное - дело её.

....

А ей говорили - дура, следующего так просто не отпускай.
Ты наори на него и за волосы потаскай.
А то ведь видишь - какая теперь тоска,

Поздравляешь её "здоровья, любви, вина"
А её так тянет ответить: "Пошел ты на"
И дергаться, как лопнувшая струна.

А с утра ей стресс, а после в метро ей транс.
В пору кинуться на пол и валяться там, как матрас.
Декабред - это бред, увеличенный в десять раз.

И она смотрит в себя - и там пустота, пустота, пустота,
Белее любого безвыходного листа,
И всё не то, не то и она не та.

И щека у нее мягка и рука легка,
И во всем права, и в делах еще не провал.
В следующий раз она будет кричать, пока
Не выкричит всё, чем ты ее убивал.


----

А я сижу в ночи, и собака лает, так жалобно - куда уж там соловью,
Дедка Мороз, я пишу тебе соком лайма, кефирчиком залью и дымком завью.
Будешь читать - пожалуйста, пожелай мне вырубить это чертово ай-си-кью.
Столько народу в четыре утра в онлайне - страшно за их налаженную семью.

(с)Аля Кудряшова

1.

Любовь нечаянно нагрянет, и аллес - можно ставить крест на прошлой жизни. Ты на грани. Ты на краю. Ты словно Брест её внезапного блицкрига погиб - и помощи не жди. Всё то, о чём в озёрных книгах писали летние дожди в твоём шестнадцатом июне, волнуя и рождая дрожь, на что надеялся ты втуне, во что не верил ни на грош, твоя мальчишеская фронда, мечта, огонь в карандаше - всё наяву. Кривая фронта проходит по твоей душе. Там что-то рвётся, режет, крошит, грохочет, лезет на рожон, но понимаешь, что быть может исход кампании решён звонком, касаньем, взглядом, жестом, улыбкой на её губах. Сраженье, где сошлись блаженство и мука. В цинковых гробах - их неизменные рубаки: надежды, страсти, миражи, и страх, родившийся в рубахе, и ложь над пропастью во ржи. Хрустят вагонные суставы - подходят в промежутках меж боями новые составы сомнений, страхов и надежд. О, скольких, скольких уж не стало и скольким не встречать рассвет! Как дым из вражеского стана - дымок бессонных сигарет. Вдыхаешь - кажется: немного - и дни счастливые близки, отступит боль, идут не в ногу её нестройные полки, её низвергнутое знамя, дырявое как решето, лежит в пыли... Вдыхаешь, зная, что время, обернувшись то густым и вязким, как повидло, то невесомым, как пыльца, с тобой играет: нет, не видно безумству этому конца: бросает боль в атаку части и вновь от счастия бежит, и вновь обороняет счастье окраины и рубежи от наступившей боли. Боль же не знает никаких границ...

...И стоит целый мир не больше, чем легкий взмах её ресниц.


2.

Любовь - опаснейший наркотик, дурман, убийственная смесь: все эти "солнце", "рыбка", "котик", цветы, романы в СМС - попробуй, испытай, отведай, рискни. Не твой ли был девиз: "живём единожды", отпетый романтик, шут, поэт дефис любитель спать, беситься с жира и каждой петь: "My only one...", обманщик, кайфожор, транжира, жуир, повеса, бонвиван, буффон и циник, Генри Миллер унылой русской полосы. Твой час настал. Небесный дилер достал карманные весы. Поколдовал, отсыпал, взвесил и растворил не знамо где тебе назначенную взвесь. И - кто скажет - может быть, в дожде, который ты, устав от серых недель, ловил открытым ртом в одной из девяностых серий осенней мелодрамы, в том дожде ноябрьском, в котором, глазами влажными скользя по скучным лавкам и конторам, любовь не выдумать нельзя.
Что ж, как бы ни было, впервые в душе замкнуло провода - спасибо, капли дождевые, спасибо сладкая вода! Ты словно в легкой эйфории от каждой новой встречи с ней: чуть ярче светят фонари и твой кофе утром чуть вкусней, чуть ласковей и мягче простынь, когда ты падаешь в кровать, и как-то до смешного просто поэмы длинные кропать - вся жизнь рифмуется и просит тянуть счастливую строку: целую, небо, туча, просинь, постель, рассвет, кукареку, люблю, скучал, названье, дата - возьмите в райское Лито!
И поздно дергаться, когда ты заметил: что-то здесь не то. Что как-то холодно и пусто, когда её с тобою нет хотя бы час, когда, допустим, не отвечает абонент. Когда, послав подальше гордость, весь вечер слушаешь гудки, и ревность сдавливает горло, и страх хватает за грудки, и не хватает зла... но голос из тридевятой пустоты на время утоляет голод - ты на вершине мира. Ты подсел, но это лишь цветочки, нелепый, жалкий идиот! Ты влип и до последней точки дойдёшь, когда она уйдёт. Самодовольство, гонор позы - где это всё? Теряя нить, осознаёшь: без новой дозы не можешь жить. Не хочешь жить. Ну, что, допрыгался, кузнечик несчастья собственного? Глянь: ты всё отдал и больше нечем платить. Финита. Дело дрянь - хоть плачь, заламывая ручки, хоть в вечной верности клянись.
Когда же ты дойдешь до ручки окна и влезешь на карниз, заметишь ли, какой бесцельной и чёрной бездною сквозит? Когда пустым театром, сценой, где побросали реквизит, увидишь мир: откинув маску, ушла, спасаясь от дождя, актриса, и смывает краску, ни лиц, ни улиц не щадя, вода с обшарпанных и старых, дурацких декораций. Клей уже потёк, и скоро станет видна фанера. Чем тусклей реальность, тем смешней цена ей и тем быстрей сойдёт на нет, тем легче дописать сценарий - в колонках утренних газет - слегка присесть, толкнуться правой... Один шажок - и был таков.

...И воздух кажется отравой, когда в нём нет её духов...

3.

Ты не желаешь слушать, но сделай милость -
дай напоследок разок рассказать о том,
как я был счастлив сегодня - ты мне приснилась! -
как поутру захотелось спалить твой дом
и станцевать на углях. К сожаленью, дома
нет у тебя и не будет. В каком бреду,
дьявольской силой какою ты здесь ведома,
послана мне на какую была беду?
Дай помечтать. Я хотел бы под чёрным флагом
рушить и красть; убивать; поджигать мосты;
клумбы топтать, строевым маршируя шагом;
сталью калечить плоть и ломать хребты;
в водопровод ядовитую вылить щелочь,
чтобы над крышами трупный витал душок...
Ты ли не знаешь, какая всё это мелочь!
Ты мимоходом с цветущей моей душой
сделала то же. Остались лишь гарь и копоть,
пепел и вонь начинающей гнить любви.
Мёртвой любви, ангел мой. По локоть
крылья твои золотые в её крови.
Если внутри отболело, дотла сгорело,
вид ярких красок и неба невыносим.
Холоден разум и действия жаждет тело -
рушил и рушил, и жёг бы, что было сил,
стал навсегда верным спутником сухопарой
дамы с косой. Засыпал на её груди.
И вот тогда б мы с тобой идеальной парой
были - не ты ли оставила позади,
плавной и легкой по миру скользя походкой,
только руины? И в пепле следы ступней -
это твои следы.

...Я хотел, но Тот, кто
любит тебя, во мне во стократ сильней.
Значит, вернусь в себя, и среди развалин,
в жалкой пустыне, которую выжгла ты,
каждый мой день будет мыслью одной разбавлен -
может, найду там какие-нибудь цветы

для тебя

Она всю ночь училась своим наукам, каким-то нанайцам, а может быть, финно-уграм. Или другим неведомым языкам. Раз в две недели он входит к ней рано утром стараясь не разбудить ни единым звуком, стараясь не отражаться среди зеркал. Солнце забралось в ее золотую прядь. Первый столичный поезд приходит в пять.
А первая электричка приходит в шесть. Она сопит в две дырочки, нос в подушку. Он тихо мурлычет, стоит под горячим душем. Хозяйский кот недоверчиво дыбит шерсть. Он хочет спать. Ну, просто спокойно быть с ней рядом, сны ее посмотреть цветные. Он научился уже приносить цветы ей, но пока еще не умеет их ей дарить.
А солнце светит во всю неземную прыть. На стенке тень от листьев сквозит резная. Она себя не любит - он это знает и тем еще смешнее ее любить. Она не умеет шить, убирать, варить супы, она старалась - да всё без толку. Она работает смайликом в гуглтолке - по крайней мере, любит так говорить. Она всегда говорит и немножко врет, его называет то мужем, то вовсе братом, то клятвы дает на сотни веков вперёд. Да ну ее, Боже мой, кто ее разберет. А кто разберет - не соберет обратно.
Он входит в комнату, небо бьет синевой. Находит ее часы под каким-то стулом. Усталость стекает по гладко выбритым скулам. Он знает, что она уж давно проснулась и просто смотрит цветные сны про него. Сердитый кот когтями диван дерёт, глядит на него глазами цвета металлик. Она спросонья щеки ладошкой трёт.

Он улыбается: "Кто тебя разберет..."
И прячет в кармане пару ее деталек.

Автор: Аля Кудряшова

Когда он приснится тебе, дружок, то это симптом любви. Иди к докторам, порошки глотай, под капельницей лежи. Но если по-прежнему сердце жжёт, то чёрт с ним, как есть, живи, поскольку всё лучше, чем пустота, чем жизнь в кромешной лжи. Пускай он приходит к тебе во сне, раз незачем наяву, пускай он целует тебя в висок и глушит с тобой вино, пускай улыбается по весне и курит тайком траву, прости ему всё, раз уж это сон, смотри его, как кино. На самом-то деле он где-то там, в далёкой чужой земле. Он пьёт своё виски и спит с другой, он счастлив, а как ещё? Его голова по ночам пуста, и так уже десять лет, а может, и больше, но под рукой всего лишь примерный счёт. Скорее всего, полагаю я, их двое, а не один. Которого видишь в полночных снах — такого теперь люби. Тот, первый, без снов, в неродных краях, с огромной дырой в груди — не нужен, останься с собой честна, он стёрся, исчез, убит.

Нам снятся пожарища городов, руины кирпичных стен, иссохшие русла равнинных рек, осколки могучих скал, торосы суровых полярных льдов в их гибельной красоте, метели в хроническом декабре и северная тоска. Затем мы мельчаем, и снится нам, как мы покупаем хлеб, как пьём в подворотнях чужой портвейн, разлитый из-под полы, и матом исписанная стена, и крабовое филе, и мерзкий узор проступивших вен, и вопли бухой урлы. Затем опускаемся мы на дно, в холодный пустой подвал, где нет ничего, да и жизни тут — две крысы да таракан, и больше, дружок, мы не видим снов, поскольку душа мертва, а тело, упавшее в немоту, продаст себя за стакан. Предсмертная стадия, высший сорт, шагающий прочь фантом, монета в любом из ослепших глаз и запах сухой травы, ритмичный пронзительный скрип рессор, но если уже никто во сне никогда не увидит нас, то, видимо, мы мертвы.

И если чужое лицо во тьме вдруг станет твоим лицом, и ночь превратится внезапно в день, и свет обовьёт кровать, то помни о нём, и мечтай о сне, и локон крути кольцом, пускай он живёт неизвестно где — не смей его забывать. Он будет любить не тебя, прости, он будет совсем другим. Он будет снимать в подворотнях шлюх и пить с ними терпкий ром, в груди его будет дыра расти, дыра от твоей руки, от глупого слова, мол, не люблю, с обеих его сторон.

А там, за окном, самый первый снег, чуть видный, едва живой,
Ложись, засыпай до своей весны, когда уйдут холода.
Покуда ты видишь его во сне, он твой, ну, конечно, твой.
А значит, поскольку ты любишь сны, он будет твоим всегда.

Автор: Тим Скоренко