Давай что-нибудь придумаем. Давай напьемся дорогих крепких напитков в ирландском баре в старом городе. Давай следующую зарплату проиграем в казино по ту сторону чешской границы. Давай возьмем и улетим на месяц с палатками в Непал. А еще лучше в Африку, возьмем джип на неделю и проедем из Касабланки в Марракеш, и дальше на юг в сторону Алжира, с ночевками в пустыне, насколько хватит духа...
Офисный планктон – плаваем в теплой мутной воде из офиса в офис. В перерывах между пустыми совещаниями бесконечно печатаем чужие электронные письма. E-Mail’ы как наркотик, к которому привык давно и безнадежно, каждый час ждешь новую порцию, чтобы размножить ее на мелкие осколки смысла, и отправить другим страждущим из все более и более длинного списка адресатов. Процессы, управляемые с помощью электронной почты, и хаос перекрестной переписки – то, что в русских учебниках по менеджменту с гордостью называют «штабной моделью управления» и «плоской иерархией в европейских компаниях». За год научился отвечать на любые вопросы, даже если не знаю ответа. Нашел свой стиль в общении с коллегами, даже если не понимаю, о чем говорим. Могу строить красивые немецкие предложения, делать понимающий, серьезный, в меру озабоченный взгляд, могу даже пошутить над ситуацией или поиронизировать над своей проблемой. Например, можно зайти к техникам по какому-нибудь вопросу и начать фразой:
— Хей, ахтунг, русские идут!
В качестве реакции получаешь улыбку и чуть большую участливость, чем обычно. В обеденный перерыв обезьянки дружно выбегают из клеток и за полминуты пути до парковки успевают по двадцать раз произнести непереводимое на русский язык обеденное приветствие:
— Мааальцайт!
Слово, сказанное в себя.
Очень редко, но все же, общение заходит чуть в сторону – чем живешь, куда едешь на выходные, как там на родине. В эти моменты появляется чувство, что рядом адекватные люди, что ты их слышишь, а они тебя, и ты сам – как бы жив. Но это чувство быстро проходит.
Все свободное от работы и сна время я слушаю музыку – в машине и дома. Купил микшерный пульт на 12 каналов, с запасом, чтобы построить со временем собственный музыкальный центр по вкусу. Стройные ряды кнопочек, лампочек, ручек и фейдеров напоминают мне игры на уфимском радио шесть лет назад. Прочитав новости и погоду, на первых двух песнях я успевал сбегать на 1 этаж в продуктовый магазин и купить башкирского «Шихан» по заказу коллег по смене. Вечерами и особенно ночью мы, забывшись, называли друг друга настоящими именами, несли в микрофон прекрасную летнюю хрень, стараясь не сильно шуметь в эфире стаканами с пивом. Если кого-нибудь из слушателей уносило дальше нашего, я миксовал на рекламу, а после уже был новый звонок – и так до шести утра. Многим нравились эти взрослые голоса и юношеские мысли, транслируемые на короткой волне над миллионным городом. В эфире часто назывались номера наших мобильных, и еще долго после программы шли разные смски от незнакомых людей. Точно как в рассказе Брэдбери «Калейдоскоп».
Звуков не хватает: я записываю диски в машину, беру с собой плеер, подгружаю новые треки в кэш-память телефона, но все равно рано или поздно наступает момент, когда ты выдергиваешь ключ из гнезда зеленого опеля – щелчок – и все замолкает. Можно сидеть минуту, две в медленно остывающем салоне и смотреть через окно на двор, по которому за это время не пройдет ни души. А если и встретится на лестничной клетке какой-нибудь сосед в грязной болоньевой куртке, тишину нарушит лишь снова оно – слово, сказанное в себя:
— Халло!
Взрыв огромным консервным ножом вспорол корпус ракеты. Людей выбросило в космос, подобно дюжине трепещущих серебристых рыб. Их разметало в черном океане, а корабль, распавшись на миллион осколков, полетел дальше, словно рой метеоров в поисках затерянного Солнца.
— Холлис, я Стоун. Сколько времени можем мы ещё разговаривать между собой?
— Это зависит от скорости, с какой ты летишь прочь от меня, а я — от тебя.