Играл я за факультет в баскетбол на первенство МГУ. И был у нас в команде – как сейчас его бы обозвали – легионер. Натуральный папуас из Центрально – африканской республики. Страна эта, говорят, была когда – то французской колонией, поэтому и родной язык у легионера был – парле франсе. И звали его – Филипп. Был он уже, по-моему, на четвертом курсе, и по – русски тарахтел очень шустро. И как – то незаметно мы с этим Филиппом сдружились. (Ну, у меня, наверно, эта дружба была из чистого любопытства и ради понтов – типа, во, у меня какие дружки гуталиновые есть!)
Я к чему веду – то? Да к тому, что как – то увидел я Филиппа, беседующего с дамой. Как потом выяснилось, это была его сводная сестра из того же африканского места и такая же черно – блестящая. Только вот папа у нее вроде бы был колонизатор, поэтому черты лица у Франсуазы – так ее звали – были довольно – таки европейскими. Я ее как разглядел – так сразу и сомлел. Ну как же! Мало того, что экзотика такая, так еще и симпатичная! Вцепился я в Филиппа, как репей в собачий хвост. Он по своим капиталистическим меркам до-о-олго понять не мог, чего мне от него надо. А когда до него дошло, наконец, он с таким великосветским негодованием плюнул и завопил: « Я что – сутенер, по-твоему?! А ты знаешь, что они на социальной лестнице стоят ниже проституток!» Потом Филипп как-то сразу успокоился и спокойным тоном сказал: «Я вас познакомлю.»
И, действительно, познакомил. Подвел меня к ней и сказал: «Франя, это – Борис. Он с тобой потрахаться хочет.» Похлопал меня по плечу и удалился. А я от конфузии остолбенел. Но – как оказалось – совершенно напрасно. Франсуаза взяла меня под руку и повела по коридору. «Борис, ты только пойми меня правильно и не обижайся. Ты красивенький мальчик, и все такое – но мне для секса нужен самец. Понимаешь? Настоящий самец.» Я от ее близости впал в лирику и особо ее не слушал. Но разговор поддерживал: «А я что – самка, по-твоему?» Она досадливо поморщилась: «Как тебе объяснить…» И тут же встрепенулась: «Вон, смотри!» У окна стояла группа. В центре ее возвышался еще один негр с нашего факультета. Но, в отличие от Филиппа и Франсуазы, этот кадр был очень похож на иллюстрацию к теории Дарвина. Которая – о происхождении человека от обезьяны. Узенький лобешник, глубоко – глубоко сидящие под надбровными дугами глазки. Челюсть нижняя – как ковш экскаватора. И кисти рук ниже колен болтаются. По все статьям – красавЕц! Франсуаза с радостной улыбкой помахала ему рукой и повернулась ко мне: «Вот что я имею в виду под словом «самец». К нему очередь стоит. Все эти болгарки, полячки и другие… соцстраны – они без ума от Ричарда. Дерутся из-за него, представляешь? Только ваши боятся, из-за вашего КГБ, а то бы тоже в этой очереди стояли.» Я помаленьку стал очухиваться от лирики: «И ты, что ли, в очереди в этой?» Франсуаза гордо улыбнулась: «Я – вне конкурса!» До меня дошел, наконец, весь смысл разговора. Я расправил плечи, заиграл мускулатурой и завопил: «А почему ты так уверена, что я слабее этого неандертальца, а? Да ты знаешь, что после меня дамам скорую помощь вызывали!» Она засмеялась: «Я не знаю, почему твоим дамам скорую помощь вызывали, но дело не в мускулатуре, а в генетике. Негроидный тип людей…» И тут эта черная фиалка Монмартра как начала сыпать научной терминологией, от которой у меня всегда начиналась изжога и кружение в голове. Я навис над ней и перебил: «А мне – хрен с ней, с твоей наукой! Сколько эти академики косяков напороли, лженаук напридумывали! Ты мозги генетикой не забивай себе и… людям. Ты попробуй! А потом скажешь – самец я, или… мерин.» Франя поинтересовалась: «А что есть – мерин?» Я помялся – что-то я разошелся – и махнул рукой: «У Филиппа спроси. Или вон – у самца своего!» Франсуаза опять засмеялась и успокаивающе похлопала меня по руке: «Ладно, Борис. Я не хочу, чтобы ты думал обо мне плохо. Ты такой смешной! Я завтра уезжаю на неделю в Ленинград. Когда вернусь – приходи ко мне. Моя комната – шестьсот тринадцатая.» Она подмигнула мне и пошла… к самцу! Но мне было уже наплевать. Меня распирало возмущенно - радостное предвкушение.
Всю эту неделю я жил в таком режиме – как будто я готовлюсь к финальному бою на первенство Москвы. Никаких сигарет, никакого пива! Мясо со сметаной, сметана с мясом, сало копченое, сало соленое, сало жареное. Всякие фрукты и… опять мясо. Со сметаной!
Здоровье из меня лезло во все дырки.
… Под утро я лежал рядом с Франсуазой, как чехол от спиннинга –пустой и мятый. Мне уже ничего не хотелось. И профиль ее меня совершенно не возбуждал. Медленно, как мужики с похмелья, шевелились мысли: «Ну и… Доволен? И какая разница между ней и Наташкой? Или Ленкой? Или… да кем угодно! Ни-ка-кой разницы! Стоило огород городить. Лежит, понимаешь, рядом. Как калоша фабрики «Скороход» - черная и блестящая. А внутри – красная. Валить надо отсюда. Пусть ее… самец – орангутанг развлекает… доводит до чувства… глубокого удовлетворения.»
От всей этой истории я что поимел? Да ничего. Одно расстройство. Разве что - возможность при случае с полным правом заявить: «Знаем. Пробовали. Ничего особенного.»

Бригада, в которой я работал, бурила скважины на плато Устюрт и на полуострове Мангышлак. Конечно, жарковато там было, да и вообще – пустыня – она и есть пустыня. Зато всяких накруток у нас было сто десять процентов – полевые, отдаленные, безводные и… всего и не помню. Главное что – заработал сто рублей – получи двести десять. Но… чтоб нам жизнь медом не казалась, какой-то умник поставил шлагбаум. Накрутки работали только до трехсот рублей прямого заработка. Если больше – оплата рубль в рубль, без надбавок. А платили нам за набуренные метры. Так что бывало, мы чуть ли не по месяцу дурака валяли – старший мастер наш раскидывал метраж по дням так, чтобы получалось триста рублей прямого заработка.
Вот как раз в дни такого… вынужденного отпуска и приключилась история, о которой я хочу рассказать.
Температура держалась постоянно около пятидесяти градусов … тепла, ветра – полное отсутствие. Поэтому вся бригада валялась в тени без движения. Нам даже скучно не было, потому, что от жары в голове был вакуум. Чисто символически ждали ночи – хотя ночью была почти такая же жара - песок, нагревшийся за день, отдавал свое тепло. И время от времени то один, то другой буровик медленно матерился:»Чтоб я… еще раз… на этот Мангышлак… ни за какие деньги…»
Шофера на водовозках по пустыне в одиночку не ездили. Поэтому, когда Леша по прозвищу Шнурок (за очень малый рост) собрался за водой на своем «захаре»(ЗИЛ-157) и позвал желающих составить ему компанию – я, уже совершенно очумевший и от жары и от безделья, полез в раскаленную кабину.
По песку особо не разгонишься, поэтому слабенький ветерок в кабине не приносил никакого облегчения-удовольствия. Ехать нам до поселка – где стояли цистерны с пресной водой – было километров семьдесят. Пейзаж нас окружал однообразный - до безобразия. Барханы, такыры. Такыры, барханы. И так – до бесконечности. Я пристроился поудобнее и, прикрыв глаза, думал… ни о чем.
Очнулся я от тишины. Машина стояла, а Леша с головой залез в движок. Я вылез и подошел к нему:»Чего, Леха? Слезайте, граждане, приехали, конец? Это что, Охотный ряд?» А он сполз на животе с крыла:»Смешного ничего тут нет. Ремень лопнул вентиляторный. Я заметил, когда радиатор почти выкипел. Запасного нет у меня, и придумать не из чего.» Я снял свою пиратскую косынку, вытер лицо, шею и опять повязал ее на голову:»Ну и что нам теперь, Леша, светит?» Шнурок дернул плечом:»Пока до них дойдет… Хорошо, если пару дней здесь прождем. Может, и дольше придется куковать.» Я посмотрел туда, откуда мы приехали:»А далеко до лагеря? Сколько отсюда, если пешком идти?» Леха махнул рукой:»Брось! Мы в аккурат посередине стоим. Тридцать пять километров по песку, да еще по такой жаре – крякнешь на полдороге. Здесь хоть тень есть под машиной, и вода – во фляге и в радиаторе. Здесь будем ждать. Сейчас на всякий случай рукав от телогрейки спалим – может, кто дым увидит.»
Нет. Никто наш дым не увидел. День склонялся к вечеру. А у меня по молодости лет в одном месте все свербило – ну как это так! Я же мужик, здоровье, как у лося – и сижу тут, как пенсионер, жду, когда меня спасать приедут. В конце концов я выполз из-под машины встал, отряхнулся и заявил Лехе:»Мы не можем ждать милостей от природы. Взять их у нее – вот наша задача.» Леха протяжно, с подвыванием зевнул:»Это ты к чему?» «Это я к тому, что тридцать пять километров я по холодку за ночь пройду. И завтра к обеду привезем тебе этот долбаный ремень.» Леха высунул голову из-под машины, посмотрел на меня, помолчал. Потом покрутил головой:»Я знаю, что москвичи все чокнутые и настырные. Думают – они умнее всех. Я тебя предупредил , а дальше – как знаешь. Тебе не десять лет.»
Да-а… Теперь-то я знаю, насколько Леха был прав. А тогда… Мне даже воды не во что было набрать из сорокалитровой фляги, привязанной в кузове к цистерне. Воистину – если Бог не дал – в аптеке не купишь. Напился я впрок – сколько влезло в меня, от большого ума; намочил зачем-то косынку – она через минуту сухая была, и помахал Леше ручкой:»Жди меня. и я вернусь. Только очень жди…»
Короче говоря… Как и следовало ожидать – я заблудился. По звездам я ориентироваться не умею, тем более, что надо мной было столько звезд, что я даже Большую Медведицу не нашел. Когда рассвело, вокруг меня были одни барханы. И все они были – на одно лицо. В какую сторону мне надо было двигаться – я даже приблизительно не знал. Но и сидеть на песке было мало удовольствия – наверное, так себя чувствует первое время карась на сковородке. Даже плюнуть от
злости я не мог – слюны не было. Во рту вместо языка лежал большой кусок сухаря и царапал нёбо.
Единственное, на что у меня хватило ума – так это на определение по солнцу, где что. Как в песне:»…я доказал ему, что запад – где закат…». И пошел, по своим расчетам, к морю. (Потом,
естественно, выяснилось, что шел я вглубь пустыни.) Из самой ходьбы я мало что помню. Помню – боль. Болело горло, болели ноги, болели глаза, болели… да все болело! Но я шел до темноты. В конце дня мне повезло – я вышел на такырчик. Это ровная потрескавшаяся глиняная поверхность. Идти по ней было легко – не то, что по песку. А потом … в памяти – одни обрывки.
…Помню, наткнулся на черепаху. Хотел хоть крови попить, а она скукожилась в панцире – никак ее не втащить. Зачем-то понес ее с собой. Потом стало понятно – зачем. Набрел на ее подругу, и
раздолбил одну об лругую. Только зря загубил живое существо. Получилось такое месиво из кишков, костей и панциря, что влаги, считай, мне и не досталось. Пососал-пососал эту горечь – долго еще вкус мерзкий во рту представлялся…
…Лежу на теплом песке, смотрю в звездное небо. Звезды все крупные, и много их.»А интересно, сколько времени я помирать буду… И ускорить-то нечем. Во жизнь пошла. Ни тебе утопиться, ни тебе повеситься. Гляди-ка, как заговорил. Давно ли на самоубийц бочку катил? Такие-сякие, слабаки несчастные. Безвыходных положений не бывает. А чего тогда лежишь? Выходи из положения. Некуда? Вот то-то и оно. Чужое горе никого не колышет. Единственный человек, который каждый раз при встрече всерьез интересовался твоими делами, и использовал все возможности, чтобы помочь, если надо – это Наташа Руденко. А ты ее за чокнутую держишь.
А почему? Да потому, что она в Бога верит, и других уговаривает. Причем – ладно бы – в нормальную церковь звала. А то – сама сектантка, и других туда же зовет. Хотя… если трезво разобраться, понимал бы ты чего. А то – сектанты, не сектанты… Эти люди за веру свою лес валили в студеных краях. Десять лет - это не хвост собачий. Да… А сейчас скажи тебе – поверь в Бога – и Он тебя отсюда вытащит. Поверил бы? Ну да, конечно, вот если бы сначала вытащил, да еще так, чтобы было понятно, что это точно Бог. Какие-нибудь ангелы прилетели бы… Да нет, цирк мне тоже не нужен. С фокусами. Странно… Я вот лежу, уже не могу, похоже, встать. А почему на душе появилось спокойствие, и… уверенность, что все закончится нормально, а? Вот если бы у меня внутри всегда было такое… равновесие, уверенность не в себе, а в том, что я – не один! Тогда бы я, наверное, поверил, что это… Бог обо мне заботится. «
Очнулся я в районной больнице. Оказывается, надо мной уже птички начали кружить. В смысле – орлы. Они, видимо, ждали, когда из меня падаль получится. А один чабан верблюда, что ли, искал своего. И решил посмотреть – чем это орлуши заинтересовались. Так меня и обнаружил. Что интересно – когда он меня на своего верблюда грузил, я, не открывая глаз, рассказал ему и про себя, и про Леху, и про буровую. А потом опять отключился.
И вот теперь, когда я уже четвертый год на пути к Господу нашему Иисусу Христу, вспоминаю я эту историю, как явное потверждение тому, что Господь оберегает детей Своих (даже таких бестолковых, как я!), у которых есть до времени скрытая жажда Бога.

В больницу я попал вполне запланировано – каждые полгода меня кладут на десять дней. В целях борьбы с дальнейшим развитием атеросклероза моих нижних конечностей мне каждый день ставили три-четыре системы и делали восемь-десять уколов. По научному я выразился? С кем поведешься… Для пущей важности могу добавить, что атеросклероз – облитерирующий. Кто знает, что это за гадость-тот меня поймет. А кто не знает – слава Богу! И упаси вас Господь – узнать.
К чему я это все? Да к тому - как я в больнице оказался и познакомился с
народным целителем.
Он лежал в углу на кровати с продольной перекладиной – чтобы руками хвататься, если захочется сесть или повернуться.(У этого целителя дня за три до моего прихода отрезали левую ногу чуть ниже колена.
Я вообще-то по натуре своей человек общительный. Но к этому человеку…
что-то меня не пускало. И, кстати, я чувствовал, что и он в мою сторону немножко напряжен.
У этого целителя – он представился Толиком – мало того, что жена была постоянно рядом (ей на ночь ставили раскладушку); у него еще постоянно толклись посетители – в основном из бывших и будущих пациентов. Из разговоров, которые – хочешь не хочешь – а приходилось слышать, я составил более-менее полную картину того, чем Толик занимался, и почему оказался в больнице.
Жил Толик в совхозе (бывшем – теперь фермерском хозяйстве). В общем, в деревне. Имел два дома, три машины – «Мерседес»,( подаренный бизнесменом, которого Толик избавил от черной меланхолии), «Нива», которую он сам купил, и самосвал ГАЗ-53, полученный при ликвидации совхоза в счет зарплаты. (Так же Толику достался трактор МТЗ.)
Основной, если можно так выразиться, медицинской специализацией у Толика было «снятие порчи». Под этот диагноз он, похоже, подгонял любое недомогание человека и любые его неприятности. (Хотя-прости, Господи! – хрен его знает. Может, и правда, что все с порчи начинается. Только…смотря что этим словом называть. До своего прихода к Богу я относился ко всяким целителям и экстрасенсам…двояковыпукло. Или-двояковогнуто. С одной стороны – кто их знает, что там у них на уме? Жулье – оно и есть жулье. (Это я о тех, кто помещает рекламные объявления сами про себя. Типа:»Колдун в 13 поколении! Академик всех академий! Самый сильный из всех сильнейших! Результат – за полдня до обращения! Для командировочных – чеки и квитанции.» В общем, ремонт карбюратора по фотографии. Если че – деньги обратно. Потом. Половину…)
Какое, помню, удовольствие я получил, когда прочитал напутствие Господа нашего Иисуса Христа двенадцати апостолам! Вот это место:»Даром получили – даром давайте.» С каким облегчением я вздохнул:»Во-от! Вот почему не лежит у меня душа к этим оккультистам!» Причем я же не
отрицаю наличие у многих из них способностей воздействовать на человека. На его плоть, на его душу. А, может быть, и дух. Но, если внимательно читать и слушать Библию, можно без особого труда понять, что такие игры с духовным миром даром не проходят.
Я как-то без всякой подготовки спросил у…нашего палатного экстрасенса: »Толик! Я вот слышу – ты все говоришь – снимаю порчу, снимаю порчу. Ну, снял ты ее. И куда ты эту порчу потом деваешь? Иисус выгнал бесов из двух бесноватых – они в свиней попросились на квартиру. Иисус разрешил, а свиньи утопились. Может, и ты так – с одного снял, а на другого…повесил.» Он молча смотрел на меня. (Что интересно – когда он с другими общался – улыбка не сходила с лица. Как на меня глянет – сразу делался серьезным и сосредоточенным.) Он смотрел на меня, а меня было совершенно четкое ощущение, что кто-то пытается влезть внутрь меня! Мне это чувство было знакомо еще по старым запойным временам. Жутковатое состояние. Но теперь у меня была надежная защита. Я начал читать про себя 22 псалом. И – все исчезло!
А Толик отвел глаза и, глядя в потолок, спросил:»А ты не хочешь сам попробовать? Людям помогать? По-моему, у тебя получится. Сразу все свои материальные проблемы решишь. Я бы мог к тебе своих клиентов направлять. А то…для меня…слишком уж много.» Я, как белогвардеец, резким кивком головы поблагодарил его;»Нет уж, Толя. Кушайте эти вареники сами. Если я смогу постом и молитвой помочь человеку – слава Богу! Но – сказано в Писании:»…даром получили, даром давайте.» Я, благодарение Господу, за годы моей бродяжьей жизни научился, как апостол Павел – быть довольным тем, что есть. Могу жить в скудости, могу жить в изобилии. Но ради, как ты говоришь, решения материальных проблем идти против Слова Божьего? Знаешь, чем это может кончиться? По-моему, ты уже знаешь.» И я невольно глянул на его культю ампутированной ноги.
И тут вдруг жена Толика, которая до сих пор молча слушала наш разговор, встала и, подойдя к кровати, загородила Толика спиной. Она молча смотрела на меня спокойными, какими-то пустыми глазами. У меня – совершенно неизвестно откуда – появилась мысль:»Да-а… Сказали мы с Петром
Иванычем. Дать ей сейчас в руки топор – она, по-моему, и на секунду не
задумается. Ошарашит меня по чану и скажет, что так и было.» И я, обращаясь про себя:»Отче наш, сущий на небесах…», взял полотенце и пошел в туалет. (Хотя умывальник был в палате.)
А к вечеру Толика и его… интересную жену перевели в отдельную палату.
Мой сосед – Степа с тромбофлебитом – сообщил:»Да я сам видел – жена заведующему бабки отстегнула. Ха-арошая пачечка!»
А я лежал потом и понять никак не мог - двигал меня Дух Святой на эту стычку с оккультистом, или это я инициативу проявил, которая, как правило, бывает наказуема? Думал, думал. Вопросы задавал. А в ответ – тишина…
В конце концов пришел к выводу, что уйти-то Толик ушел, а бесы-то – остались. Так что рот разевать не стоит, а надо постоянно держать при себе «щит веры, которым возможете угасить все раскаленные стрелы лукавого.»
(Еф.6:16)

Одним обыкновенным летом строил я склад для магазина. Заказчица – тетя Аня (а по-настоящему – Нурганым Капчаровна) купила в каком-то совхоэе дом на вывоз. Когда этот дом в разобранном виде привезли, он занял весь большой двор магазина. Штабеля досок, брусьев, пачки шифера, кирпич, шлакоблоки – в общем, всего полно. И я с утра до вечера скакал по этим вавилонам, как кенгуру.
Сто раз – а, может, и двести – пробегал я по штабелю стропил. И вот на триста первый раз они сыграли у меня под ногой, и я со всего маху совершил короткий полет шмеля и плашмя приложился к стропилам. Причем сделал это очень неудачно – мой правый тазобедренный сустав угодил как раз на ребро деревянного бруса – стропила. В порыве деловой озабоченности я сразу вскочил и попрыгал дальше. ( Если честно признаться – я был малость под наркозом. В обед принял граммов триста водки.) Ну, в общем, день я доработал.
А утром… утром я на ушибленную ногу вообще встать не смог. Муж тети Ани дядя Витя – тоже Нургазы Сейтказович на самом деле – посмотрел на меня, злобно плюнул и мотнул головой в сторону своих «жигулей» :»Заползай! Лечиться поедем.»
Я и раньше слышал, что где-то за речкой живет какой-то дед Миша – народный целитель. И того он вылечил, и этого, и от кого врачи отказались – тоже на ноги поставил. Ну, думаю – ладно.
Этот самый дед Миша оказался бодрым стариканом под два метра ростом и весом примерно в сто кило. Интересный оказался дед. Голос у него был по комплекции – оглушительный, а когда он говорил, то у него причудливо переплетались выражения типа «Слава Богу!», «Спаси тебя Христос!», «Благослови, Господи!» - с обычной подзаборной матерщиной.
Ткнув пальцем мне в ушибленное место, дед пренебрежительно скривился:»Да вывих у него! Ложись на кушетку, трамтарарам! Я покорно лег. Дед набычился и заревел:»Благослови, Боже! Ты давай, лежи спокойно!» Я пожал плечами:»Да я и не напрягаюсь.» А дед – еще громче:» Расслабься! Лежи, как покойники, трамтарарам, лежат!» Я возмутиля:»Откуда мне знать, как они лежат, если я еще не пробовал!»
Дед так выкатил глаза – они стали величиной с куриное яйцо. От его крика уши у меня заложило:»Господи, прости меня, грешного! Витька, садись на него, трамтарарам!» Дядя Витя уселся мне на живот. Дед Миша вцепился мне в ногу и с воплем:»Помоги, Господи!» - рванул.
Нда-а… Вспыхнула у меня в голове мысль:»Сейчас я точно буду лежать, как покойник.» От боли воистину искры в глазах засверкали и язык свело. Не успел я даже вдох сделать, как этот окаянный дед рванул еще раз…
Когда я пришел в себя, народный целитель с дядей Витей сидели за столом и пили чай. Заметив, что я открыл глаза, дед гаркнул:»Вставай, трамтарарам, разлегся тут!» Я от одной мысли о возможном продолжении лечения слетел с дивана, как тушканчик! «Ну, че, трамтарарам? Легче стало?» Я старательно растянул физиономию в счастливую улыбку: «Как новенький!» Дед ухмыльнулся, обращаясь к дяде Вите:»Бог – Он все может. И наш, и ваш. Гони деньги, трамтарарам.»
Когда мы сели в машину, дядя Витя со снисходительной улыбкой спросил:»Ну, что? Веришь теперь в чудеса?» Я молча приложил руки к груди – типа, ясное дело, не знаю, что бы я без вас и делал-то!..
А дальше… Дальше я продолжал работать так – в одной руке – палка, а в другой – без палки не можешь?» Я вздохнул и махнул рукой:»Похоже на то, матушка, что я скоро и с палкой не смогу.»
Отвезла тетя Аня меня в райбольницу. Там поставили диагноз – перелом шейки бедра. Я, когда это услышал – подумал:»Чтоб тебе, дедушка Мишенька, на том свете так вывихи вправляли!»
А сейчас, когда вспоминаю всю эту историю, говорю про себя:»Да благословит тебя Господь, дедуня.» Жалко мне его.

"Степа! Ты меня хорошо понял? Хлеб - только серый! - возьмешь в "Дели", остальное -на "Крылечке". Яйца бери коричневые, и смотри, чтобы крупные были!" Степан стоял навытяжку перед женой Катей и кивал головой, как китайский болванчик. Вчерашняя история, которая со Степой приключилась совершенно случайно, была основной причиной, по которой он теперь молчал в тряпочку и слушался жену беспрекословно.
В баню Степан ходил к соседу - через два дома, потому, что в своей развалился колосник, а сделать его - ну, никак не получалось. То материала нет, то с женой поругался, то... да забыл, и все!
В этот раз Степа от души попарился, помылся и сидел в предбаннике, мечтая о каком-нибудь маленьком чуде. Ну, например... Например , заходит в баню ее хозяин Николай с бутылкой и говорит... Заскрипела дверь и в предбанник вошел угрюмый Николай с бутылкой в руке: "Открывай пока, а я чего-нибудь зажевать принесу." У Степана отвисла челюсть. Но твердая прохладность в руке быстро привела его в чувство. Он замурлыкал:"Есть место в жизни чудесам...", одновременно откручивая пробку. Вернулся Николай с двумя стопками и большим желтым огурцом. Пили они молча. Николай угрюмо думал о чем-то своем, а Степан боялся спугнуть удачу - скажешь еще что-нибудь не то - Коля возьмет, да уйдет. Вместе с бутылкой. Налив по последнему стаканчику, Николай сунул пустую тару под скамейку, "Степан ! Еще будешь?" У того опять отвисла челюсть.
К слову сказать, Николай жил один - жена ушла от него сразу после того, как они выдали замуж последнюю из четырех дочерей. Никто из соседей так и не узнал - почему это вдруг Тамарка собралась и укатила в Россию. Вроде нормально жили, не хуже других. А у Коли спросить... У него особо не спросишь. Сердитый дядя. Но, что интересно, пил он редко. Но... уж если загуляет - дня три куролесит. Зато потом – мог год про водку не вспоминать.
Николай вернулся с двумя бутылками в одной руке; в другой была миска с крупно нарезанным салом и горбушкой хлеба. Посмотрел на соседа: "Степа, ты рот-то закрыл бы. А то вдруг табуретка залетит." Степан резко подобрал челюсть, громко щелкнув при этом зубами. Николай покачал головой:"Во крокодила..." После второй бутылки Степан еще не был особо пьяным, но уже перестал даже пытаться понять что-нибудь. С Николаем у него были отношения обычные, как у дальних соседей. Привет - привет, ну помочь что-нибудь там по хозяйству, ну, в баню сходить. И никак не умещалось в бедной Степиной головке - с чего бы это Николай вздумал его поить и при этом еще начал душу изливать! "Степа! Ты знаешь, почему моя царица Тамара упылила отсюда? В жизни не догадаешься. И я бы такого представить не мог. Расскажи мне кто такую ерундовину, я б его... лечиться послал. Делал я в "Лондоне" печку одной... веселой вдове. Кто кого охмурил - теперь неважно. Главное, что ее соседка - мало того, что оказалась из той же конторы, где Тамарка работала. Еще язык у нее... Как метла! В общем, пришел я домой, а там... смена дислокации. В смысле, Томка свою постель в другую комнату перетащила. А мне предъявила... ультиматум. Я, говорит, из-за детей молчать буду. Но ты забудь, что я тебе жена была! Как последнюю – Любаню - замуж отдадим - так и я уйду. Если не нравится тебе так - я сейчас заберу детей и уеду. Выбирай! Ну,я-то думал, в горячке это она, остынет и успокоится. Ладно, говорю, делай, как хочешь. Ждал, ждал - и не дождался. Так и не остыла, так и не простила. Я уж и так и эдак - бесполезно. Дочки даже - тоже всей толпой к ней - прости... папу! А она им кукиши покрутила, заплакала и сказала: "Если вы своих мужей сможете простить за такое - значит, вы их и не любили никогда по-настоящему!" Я, когда это услышал... Охо-хо... Думал - пойти вдову придушить, что ли? А потом и самому удавиться. Смехом - смехом, а дошел я уже до ручки. Четыре года, как она уехала, а мне все хуже и хуже. Она мне уже мерещиться начала. То я ее в огороде увижу, то она меня обедать зовет. Что делать-то, Степа?" А Степан размашисто вытер у себя под носом и хлопнул ладонью по скамейке:"Николай! Ехай к ней! Ехай! Дай ей ружжо в руки и... На, мол! Либо прости, либо - стреляй!" Николай внимательно и трезво посмотрел на Степана: "А вот это, Степа - ты молодец. Насчет ружья, конечно, чепуха. А вот насчет ехать... Это ты молодец!"
Возвращаясь из магазина, Степан увидел во дворе у Николая еще одного соседа - Петра. На вопрос Степы - где Коля? - Петр пожал плечами: "Вчера прибежал, как перепуганный. Вдобавок с чемоданом. На, грит, ключи от дома. Присмотри. Собаку не забывай кормить. А я, грит, за счастьем поехал. Во как."

В нашем благословенном городке вещевой рынок - хорошо развитая структура. Много жителей занимается там торговлей. Это я к чему? Да к тому, что уже четыре семьи я знаю, где конструкция одна и та же. Жена ездит по соседним странам за товаром, или стоит на рынке. Торгует. Зарабатывает деньги. А муж… Ну, в двух семьях из четырех, мною упомянутых, это - извините за выражение, сожители. Так вот. На мужчинах в этих семьях лежит - висит вся домашняя работа. Вплоть до стирки. И - ничего! Вроде бы живут. Со стороны глянешь - даже хорошо живут. А мне довелось посмотреть на это «хорошо» изнутри. Нда-
Классический пример - Сергей и Марина. (У других, кого я знаю - примерно то же самое.) Живут они в своем (в смысле - Маринкином) доме. Держат свиней, птицу. Все хозяйство -на Сергее. Марина – женщина энергичная, на месте не сидит. То Омск, то Бишкек, то Ташкент. А то и вообще - в Китай упиликает. Ее специализация - одежда для маленьких детей. И - стоит только Маринке уехать за товаром, как Сергей съезжает с колеи. Голодные свиньи визжат, очумелые куры кудахчут, а Сергей, обняв за плечи очередного собутыльника, втолковывает ему: «Ну не могу я больше, ты понял? Мужик я, или не мужик? На пузырь каждый раз у нее выпрашивать! Я жену должен кормить, а не она меня! Дошло до тебя… крендель?!» Случайный компаньон , плохо понимая, чего от него хотят, пожимал плечами:»Так устройся на работу и корми ее. Жену-то. Раз уж тебе… не терпится.» Сергей в ответ ревел, как… раненый: «Где я такую зарплату найду?! Ты знаешь, скоко она в месяц наторговы…вовае…в общем, знаешь, скоко?» «Ну, сколько?» Сергей широко разводил руки: «Много! Я столько и за год не заработаю. И вообще! Вали-ка ты отсюда, пока при памяти! Советчик хренов! На рабо-о-о-оту, устро-о-о-ойся… А за домом кто будет смотреть - Пушкин? Со скотиной управляться - ты будешь? Водку жрать на халяву - вот что ты можешь! И больше ничего! Пошел вон отсюда, пока я тебя…из тебя…чтоб тебе…» Собутыльник спасался бегством. А Сергей гордо ложился спать.
Маринка, возвращаясь из поездки, прекрасно видела и неуверенную походку Сергея, и то, что он шарахался от любого громкого звука. Как-то под настроение она мне сказала:»Где его – другого-то взять? Этот хоть по бабам не бегает. А что пьет - так все они пьют! При мне-то он особо не распоясывается. А так… Нашел бы ты мне верующего, вот как сам. Не пьешь, не куришь, спокойный, работящий. Я бы бросила эту торговлю, чтоб ей… Пожили бы по-человечески. Денег-то хватает… Ох ты, батюшки! Да не пугайся ты так! Прям как пионер, засмущался. Да пошутила я! Мне и Сереги моего - от пуза хватит. Ладно, бывай здоров.»
Жалко их. А чем помочь - не знаю. Говорят, у французов есть поговорка:»Не можешь помочь - так хоть не мешай.»

При моем наплевательском отношении ко всяким вроде бы серьезным вещам не было ничего удивительного в том, что сначала я еле-еле втиснулся на вечернее отделение журфака Мгу. В связи с этим мне срочно пришлось устраиваться на работу, причем работа должна была иметь отношение к журналистике. И – как для меня специально – у входа на факультет появилось объявление – требуется курьер в газету «Правда». Ничего так – начало? В главную газету страны! В шесть секунд я оформился и приступил к своим обязанностям. (Последнюю, самую главную подпись ставил мне заместитель главного редактора… ну, назову его… Лукавец. А то ведь заметут! Как пить дать – застукают…) Единственная женщина на всю редакцию, похожая на женщину (по моим тогдашним восемнадцатилетним понятиям) была секретаршей у этого самого Лукавца. Звали ее Валей. Ноги у нее малость подкачали, но зато все остальное… Губы без всякой помады были до того аппетитными, что я старался вообще на них не смотреть. Черно – блестящие волосы с крупными кудрями были собраны в конский хвост. Длинные ярко – красные ногти на красивых пальцах. Нда… Сколько бы я ни ездил на хромой козе вокруг да около – а главную достопримечательность никак нельзя не упомянуть. Ах, какая грудь у нее была! Обтянутая зеленой шелковой кофточкой, да в сочетании с балеринской талией…Вах-вах-вах… Айвазовский! (Забегая вперед, могу сказать, что почти не было разницы – в бюстгальтере Валя, или без него. А на ощупь – извините за выражение, органолептически – ее груди напоминали дыни – колхозницы. Почти…) А когда Валя улыбалась, видно было, как из ровного ряда беленьких зубов выдаются клыки. Это придавало ее улыбке какую – то хищность.
Так. А… о чем я вообще-то? Ах, да. Газета «Правда». Что хорошо помню – это напряженность атмосферы в редакции. Позже я мог сравнить ту вольнодумскую – местами – обстановку, которая была в «Московском комсомольце» в те года, и ощущение купания в речке с крокодилами, которое было у меня в редакции «Правды». Хотя мне, в принципе, опасаться было особо нечего. Работать там предстояло всего два месяца – до очередного призыва в армию – а потом меня переводили на дневное отделение. И тылы у меня были, можно сказать, защищены(как я по наивности считал, думая, что папанина кегебешность в случае чего мне поможет.) Поэтому, помню, что меня смех разбирал от явной и скрытой пугливости сотрудников редакции, фамилии которых чуть не каждый день можно было увидеть в газете. К этой самой Вале ни одна местная акула пера даже близко не подплывала. Наверное, поэтому мы с ней так быстро нашли общий язык. (Хотя, если опять же честно сказать – со стороны это выглядело так. Валя меня просто взяла за шкирку и проглотила. А потом пукнула – и на этом любовь прошла. Увяли, так сказать, помидоры.)
Не знаю, не знаю. Что там было внутри у этих избранников судьбы – но даже у сотрудников спортивного отдела я не видел в глазах жизнерадостности. Хотя… понимал бы я чего в колбасных-то обрезках! Работали люди – значит, натура была такая. Склад характера подходящий. Или отдрессировали так. Ну, Бог им судья. Я все эти детали описываю для того, чтобы легче было понять мои ощущения, когда меня застукали прямо – хотел сказать, на этой Вале. Нет, в этот раз она сидела на мне, лежащем на столе. Я еще помню, все порывался ей сказать, чтобы она не стучала так громко коленками по столу. Да куда там! Она если в раж входила – до окончания… процесса превращалась в автономную систему. Ни докричаться до нее, ни остановить – было невозможно. Я один раз попробовал – и зарекся! Она так оскалила свои клыки, так зарычала, что у меня позвоночник задребезжал с перепугу, и я заткнулся.
Картина была – типа Репина «Приплыли.» Глаза открываю, а вокруг стола стоят наблюдатели. Смотрят. Один мужик – секретарь главного редактора, и с ним еще двое таких же серьезных и широкоплечих. Валя наконец-то утробно заурчала и начала постепенно с меня слезать. Не обращая никакого внимания на мужиков, привела себя более-менее в порядок, подмигнула мне и ушла, громко стукая каблуками сапог. Мужики двинулись за ней. А я слез со стола и стал переживать.
Как потом выяснилось, зря я переживал. Все это так и утонуло в стенах редакции. Только секретарь главного редактора, когда я в очередной раз принес гранки на подпись, не поднимая глаз, сказал мне: «Язык за зубами держите. Вам же лучше будет.»

Дворянин описал свое путешествие в Москву из Петербурга. А я что – лысый? Как простолюдин в мнадцатом поколении – опишу свое путешествие из Москвы в Тулу. Оно имело место быть в прошлом веке. (Ничего так прозвучало? Нафталином пахнет?)
Сразу после возвращения из Германии (тогда еще их две было – Западная и Восточная) папаня приобрел автомобиль. Это был 1964 год, и в Москве, по-моему, автобусов и троллейбусов было больше, чем легковых машин. Выбор тогда был очень небогатый – по-научному выражаясь – альтернативный. Либо «Москвич», либо «Волга». При постоянной необходимости папани стимулировать себя для жизненного процесса (пузырек в день –
это минимум!) денег у него хватило только на «Москвич». После непродолжительной борьбы с другими желающими приобрести автомобиль (это была целая толпа строителей, которые вернулись из Египта, где сооружали для египтян гидроэлектростанцию в Асуане. ) КГБ одержало победу техническим нокаутом.
Серенький «Москвич-403», сделанный на МЗМА. (Московский завод малолитражных автомобилей, который впоследствии переименовали в АЗЛК – автозавод имени Ленинского комсомола) верой и правдой прослужил нашей семье двадцать лет, и после этого на него еще нашелся покупатель!
Ну, ладно. Будем считать – с прелюдией закончили. Вся наша родня по отцовской линии жила в Туле и ее окрестностях. И поехали мы с папаней к ним в гости. На личном автотранспорте. Мне тогда было одиннадцать лет. Брат с сестрой были заняты в школе, а маманя наша не поддерживала даже дипломатических отношений с… Тулой.
Ну, вот. Едем мы, стало быть. Лето уже кончалось, а осень хоть и не начиналась, но было уже довольно – таки прохладно, поэтому папаня рулил, сидя в пальто и в шляпе. Я от нечего делать глядел по сторонам. Потом почувствовал, что не мешало бы что-нибудь загрузить в кишки. Для собственного удовольствия. Залез я в одну из сумок, которые были на заднем сиденье, и вытащил из нее белый батон и кефир в стеклянной бутылке.
Впоследствии я не однажды пытался выяснить у отца – что же произошло на самом деле. Он так ничего и не сказал, Хотя – очень может быть, что он и сам ничего не понял. Короче, машина резко пошла вправо, слетела с дорожного полотна и, сделав полтора оборота, замерла, в положении на левом боку. Я в процессе этого кувыркания капитально засветил себе бутылкой кефира под глаз. Когда… обстановка стабилизировалась, я оказался сверху папани, и весь мой кефир, к сожалению, вылился не него. Я даже глотка оттуда не успел сделать. Снизу послышалось бульканье и хлюпанье, потом папаня спросил:»Борька, живой?» Я радостно ответил :»Ага!». На что папаня рассерженно рявкнул:» А какого… тогда кефир на меня льешь?! Вылазь наружу! Расселся,..мать-мать-мать… Я те что – диван?!» Дверь, слава Богу, открылась нормально – как люк в танке. Я вылез и спрыгнул на землю. Следом за мной появился папаня – с головы до ног в кефире. Как белый медведь. Я еще, помню, удивился – как много кефира помещается в одной бутылке. Хватило залить такую поверхность большую.
Видимо, привлеченные зрелищем «Москвича», лежащего на боку, на трассе остановилось несколько машин. Мужики, радуясь, что мы все целые, руками поставили нашу машину в нормальное положение и перетолкали ее на шоссе. А один из них посмотрел, посмотрел, потом принес какую-то тряпку, постелил ее под ноги прямо на сиденье, встал на нее, спиной надавил на крышу и вмятины – вроде и не было! Чуть-чуть краска только осыпалась.
Вот раньше машины делали! Папаня залил в картер новое масло – взамен того, что вылилось при кувыркании – и дальше мы поехали, как будто ничего и не было. Правда, пальто и шляпу папаня засунул в багажник, а у меня под глазом расцветал здоровенный синяк.

Была у меня знакомая. На заре, можно сказать, туманной молодости.
Имя у нее было по тем временам довольно-таки экзотическое - Виолетта.
Ну, я по своей хулиганской натуре всегда звал ее - Фиолета. Ей - как и
многим из нашего поколения - не повезло с родителями. Распространенная
в те времена история. Один из родителей - а то и оба - прошли войну до
самого Берлина, посмотрели по заграницам на то, как люди, оказывается,
могут жить. Да еще чувство Победы (именно с большой буквы!) отложилось
в душе осознанием собственной ценности. Но - это чувство было быстро
забито внутрь ... объективными обстоятельствами. Кто не сообразил
по-быстрому, почему вода мокрая - тому пришлось древесину пилить в
прохладных краях. А кто на войне выжил не за счет военного
образования, а за счет инстинкта самосохранения - тот и дальше
спасался с его помощью. Поэтому собственная ценность стала глубоко
запрятанной военной и коммерческой тайной. И если она вылезала наружу
- то только в таком виде... метаморфическом, что никто и никогда не
догадался бы, в каком виде оно существовало изначально.

Одной из граней явного влияния на действительность этих глубинных запасов было
воспитание детей. Теперь мучения и страдания этих послевоенных...
фруктов заключались не в порке ремнем, не в подзатыльниках и не в
стоянии в углах. Теперь подрастающее поколение лишали радостей жизни
при помощи скрипок, всяческих фортепьяно, акварельных и масляных
красок. Из всего разнообразия спортивного мира детям доставалось
только фигурное катание. Ну, иногда еще плавание и - девочкам -
художественная гимнастика.
Фиолете - Виолетте из этих прелестей достался целый букет. В
результате она к восемнадцати годам имела фигурку... ну, о-о-очень даже
ничего. И стойкое отвращение к физическим нагрузкам. А еще она все
время носила в кармане гвоздик, которым потихоньку царапала все
фортепьяны - пианины, которые ей попадались под руку.
А еще к этому благословенному возрасту Фиолете пришлось изучить
целый список, составленный ее мамочкой. В этот список входили
достоинства и недостатки возможных претендентов на руку и сердце
дочери интеллигентных родителей. Таких желающих ходил за Фиолетой
целый табун, но ни один из них даже наполовину не проходил по
параметрам списка. До поры до времени Фиолета внимания на это не
обращала, и страдания пролетарских женихов ее только смешили. До поры,
до времени. И, как это обычно водится - любовь нечаянно нагрянула,
когда Фиолета ее совсем не ждала. Избранник оказался полной
противоположностью тому образу, который мерцал в воспаленных мозгах
мамочки Фиолеты.
Я уже не помню - с чего началась наша дружба с Фиолетой. Да это, в
принципе - то, и неважно. Лирика в наши отношения, слава Богу, не
подмешивалась. Мы с ней были боевые товарищи. И за советом она
примчалась ко мне. Возмущенные глаза, руки - ноги - волосы - все в
разные стороны. <<Борястик! Я попала! Что делать?! Мама требует
представить Валерку на опознание. Ну, в смысле - подходит он ей, или
нет. Ты понял - ей он подходит, или нет!!!>> Я в это время сидел на
кухне за столом и завтракал. Взяв в руку очищенное крутое яйцо, я
выбрал подходящий момент и сунул его Фиолете в рот. Присовокупив при
этом: «Не ори. Не дома. И дома тоже не ори.» Пока она яростно жевала
яйцо, я налил ей чаю и спросил: «От меня - то ты - чего хочешь? Чтобы я
вместо Валеры подставился? Пожалуйста. Только тогда тебе придется и
замуж за меня выходить. А Валера будет у нас - друг семьи.» Фиолета
судорожно проглотила разжеванное яйцо, запила чаем и треснула меня по
плечу: « Нич-чего смешного я тут не вижу! У человека горе, а он тут
лыбится сидит! Мне надо, чтобы ты его подготовил к этому вечеру. Если
все это хоть раз пролезет - потом мама до свадьбы его не увидит. Я об
этом позабочусь! Помоги, Борястик!»
Надо было видеть эти занятия, которые я проводил с Валерой. Как же
надо сильно хотеть жениться на этой трехнутоймалостьФиолете, чтобы
прилагать к этому столько усилий. Он учил французские слова и
старательно запоминал, с какими русскими словами они должны
соседствовать. Он часами сидел на собственных руках, чтобы отучиться
делать пальцы веером во время беседы. Он ходил, не выпуская из рук
носовой платок, чтобы не забыть о том, что нос надо вытирать платком,
а не пальцами. И прочее, и прочее, и прочее.
Приближался день, на который были назначены смотрины. Курсы «галантерейного, черт возьми, обхождения» подходили к концу. И тут до
меня дошло. Наконец-то я понял, почему при взгляде на Валеру, при всех
его нешуточных успехах в культурном перевоспитании у меня появлялось
какое-то чувство диссонанса. Будущий жених был беззубый! В тех
кругах, в которых мы оба с ним в основном вращались, основным
аргументом в любом общении был кулак. (Ногами тогда не
дрались.) Поэтому, чем больше у человека было выбито зубов, тем больше
уважения он вызывал. А Валера вообще с дошкольных времен был окрестным
грозой и коноводом. Поэтому никто и внимания не обращал наего
младенческую улыбку. Но! У его будущей тещи были совсем другие
благоприобретенные критерии авторитета! И, с учетом того, что мы
собирались представить Валеру, как студента Московского института
международных отношений - отсутствие зубов ну, никак не сочеталось с
дипломатической работой.
Все это я выложил Валере и Фиолете и предложил все бросить и
заняться срочным вставлением зубов. Фиолета замахнулась на меня
кулачком: «Ты! Массовик - затейник! Раньше ты не мог сообразить? Два
дня осталось!» Такая черная неблагодарность меня возмутила: «Ты,
мамзель, убери свои коряги! Сами вы каким местом думали? Я этого
орангутанга покрыл тонким слоем лака - и все! Стоматология - не по
моей части! И канайте отсюда оба! Навуходоносоры!»
Эта хитромудрая пара переглянулась и... резко сменила тон. После
получаса облизываний с их стороны я, конечно же, размяк, уселся на
диван и стал ломать голову.
В итоге я получил очередное доказательство, что у меня бывали
проблески гениальности. Я вспомнил, что у моей бабки по материнской
линии есть запасные вставные челюсти! Я съездил к ней - благо жила она
недалеко - отвез ей торт (чем ошарашил ее и насторожил), и под
разговор увел из ванной комнаты стакан с запасными протезами.
Валера с гримасой отвращения засунул челюсти в рот - нет, опять же
- это же надо так хотеть жениться, а? - и прочавкал - прошамкал -
типа, как же я с тещей беседовать-то буду... На это я ему предписал не
вынимать вообще эти штуки
изо рта, тренироваться что - нибудь жевать и благодарить все святых,
что протезы хоть примерно подошли и не выпадают изо рта при разговоре.
На смотрины меня притащили тоже, хотя я и брыкался (как чувствовал!).
На Фиолетовую маму - Екатерину Сергеевну - немногословная суровость
кандидата в женихи произвела самое благоприятное впечатление. Мне она
по старому знакомству шепнула: «Хоть один у вас приличный человек
появился. Вот что значит - родители солидные люди!» (По моей
рекомендации Валера проскрежетал чужими протезами, что родители его
сейчас работают в посольстве в Непале. На самом деле у него был один
отец, который по пятому разу топтал зону за гоп-стоп.)
Вечер шел плавно и близилось его благополучное завершение. Но -
бесы, по-моему, никогда не спят. Или они работают посменно. За столом
будущий жених сидел напротив будущей тещи. Она через стол за ним все
ухаживала, а он мужественно кивал головой. И протянула она ему тарелку
со словами: « Валерий, будьте так любезны, попробуйте паштет моего
приготовления. Чувствуете, какой оригинальный букет ароматов?» И наш
Валера по простоте своей душевной взял у нее тарелку, сунул туда нос и
сильно втянул носом. Как он потом рассказал - сверху этот паштет был
посыпан всякими специями - перцем в том числе. И организм жениха
сработал моментально. Валера так оглушительно чихнул, что челюсти моей
бабушки по материнской линии выскочили у него изо рта и, со свистом
пролетев над столом, чувствительно стукнули Екатерину Сергеевну по
лбу. Отскочив, протезы шлепнулись в ее тарелку с пловом. Она с таким
диким ужасом смотрела на чужие челюсти в своей тарелке, что я не
выдержал. Стул мой отлетел в сторону, а я, захлебываясь от хохота,
вылетел из квартиры.
Много лет прошло, а я все помню лицо этой... самодельной дворянки. А
ребята - я имею в виду Виолетту с Валерой - у них уже пятеро детей.
Ну, для кого - детей, а для кого и внуков. Баба Катя в них души не
чает!

«Ах, какая женщина!» Фигурка - прелесть! Стройные ножки в туфельках
бронзового цвета на высоких каблуках. Изящные руки в тоненьких
замшевых перчатках. Движения грациозные, как у балерины. Одним словом
- прелесть!
Через две остановки, которые я проехал рядом с этим... идеалом
красоты, моя душа была готова для нее на любой подвиг. Скажи она
мне: «Веди меня в загс!» - ни на секунду не задумался бы!
Водитель противным голосом объявил следующую остановку, и ... невеста
моя прошла мимо меня к двери, слегка задев плечом. У меня и в глазах
потемнело, и в груди сперло, и в коленках подогнулось - все сразу.
Давно я не испытывал такого искреннего, всеобъемлющего чувства.
Я плюнул на деловую встречу, которая ждала меня на другом конце
города, и на которую я уже опаздывал из-за поломки моей <<Тойоты>>. На
остановке я вылетел, как навозная муха - с чувством собственного
достоинства,- и подбежал к соседней двери. Когда я подал красавице
свою - не скрою - мускулистую руку, на ее неприступном лице мелькнула
тень загадочной улыбки. Положив свою невесомую ручку на мою
лопатообразную ладонь, она легко сбежала по ступенькам. Не успел я
скомандовать пальцам согнуться и не отпускать то, что в них попало -
моя звезда с неба отняла свою руку, царственно кивнула очаровательной
головкой и пошла по тротуару. Посмотрев на нее сзади, я внутренне
полностью остолбенел и, как «зомбированная жертва деструктивного
религиозного культ а», поплелся за ней.
Идя за этим... бело-розовым шампиньоном, выросшим, как обычно, на
навозной куче, я усиленно ломал голову - с чего начать? Что бы мне ей
такое-этакое сказать, чтобы до нее сразу дошло богатство моего
внутреннего содержания? Пощекотать ей ребра и спросить: «Девушка, а
почему у вас вся спина белая?» Такое начало - хорошее, только... вдруг у
нее все мозги в красоту ушли, и она не читала «Двенадцать стульев»?
Начнет шею выворачивать, спину отряхивать - а, когда дойдет до нее,
что я пошутил - она может и... Нет, не пойдет. Надо что-то другое.
Размышляя о стратегии и тактике, я чуть не налетел на свою...
подопытную муху-дрозофиллу. Оказалось - дальше идти было некуда.
Дорогу преградила здоровенная лужа. И обойти ее было нельзя - справа
тянулся длинный многоэтажный дом, а слева - проезжая часть, по которой
вплотную одна за одной со свистом проносились машины.
Моя небесная птичка в растерянности вертела головкой, поглядывая на
свои миниатюрные часики. Видно, тоже опаздывала. А я... а я воспрянул
духом! Судьба-индейка подбросила мне выход. А точнее сказать - вход!
Вход в райские сады и неземное блаженство.
Я сделал шаг и одним легким, непринужденным движением поднял свою...
японскую статуэтку на руки. У нее так выкатились на лоб глаза - я,
помню, даже подумал: «Во, счас выпадут.» Но начать брыкаться мой
котеночек не успел - я уже вступил в лужу. Там было еще человек десять
- многие начали мне аплодировать. А я шел, как по облаку! В одной
руке - тоненькая гибкая талия, а в другой!.. Юбочка была коротенькая,
так что на ладони у меня лежало ее бедро - упругое, гладкое и нежное.
Где-то я читал «таинственное сочетание филе с персиком». Очень точно
сказано.
Но, как говорил очень мудрый Соломон Давыдыч: «Все проходит. Пройдет
и это.» Кончилось внезапно и мое облако, по которому я шел. Делая
очередной шаг - уже посередине лужи - я вдруг почувствовал, что моя
нога не встретила опоры и погружается все глубже и глубже. Моя ...
таинственная Нефертити заверещала, как... Дунька с мыльного завода. Куда только
девалась ее вроде бы дворянская загадочность.
А я получил очередное доказательство тому, что надо сначала
подумать, а уж потом делать. Если бы я эту... жертву Горводоканала
просто поставил на ноги - она бы отделалась очень легко - вокруг люка
глубина была по щиколотку. Не-ет! Это для меня слишком просто! Я решил
позаботиться, чтобы лапушка моя не очень сильно ушиблась, приземляясь.
И, в соответствии с законами физики, я резким и мощным движением
подбросил мою... акробатку вверх. Идея была хорошая. Но я не учел, что
сам уже находился под углом градусов сорок пять к поверхности земли.
Поэтому получилось, что я просто швырнул в сторону свой... неравный
брак. И Афродита моя - мало того, что плашмя шлепнулась в лужу - она
еще сделала полный оборот по воде! Как котлеты валяют в панировочных
сухарях - вот так и она... обвалялась.
Надо отдать ей должное - она не стала долго лежать. Вскочила сразу.
Боже ж мой... Куда же все девалось-то? Я имею в виду - и красота ее, и
любовь моя. Сеньорита Маргарита до того стала похожа на карикатурное
изображение мокрой кошки, что меня смех разобрал. И я начал хохотать.
Хотя сам-то выглядел - сидит идиот в луже и смеется! Да еще вдобавок
(я и вторую ногу спустил в люк для удобства) одна туфля слетела с ноги
и не всплыла, а утонула. Одни убытки. И меня не удивило, что русалка,
проходя мимо, попыталась треснуть меня по башке сумочкой.
Увернуться-то я увернулся, но при этом соскользнул с края люка и
врюхался в воду по пояс!
Кончилось все это тем, что домой я добирался босиком - вторую туфлю
тоже в люке скинул. Джинсы подмотал до колен - и ничего. Только, что
два раза документы проверили.
Это я к чему все рассказал? Да к тому, что Господь нам голову дал
не только для того, чтобы ей пить, есть и языком себе проблемы
создавать. Думать надо! Хоть иногда! Ну.откуда летом в центре города
может взяться лужа, а? Вот то-то и оно.


И чтоб я...
да еще раз... галантерейность свою... да джентльменство свое... нетушки! Я
лучше займусь борьбой... за женское равноправие.