ПРЕДЧУВСТВИЕ
Я напишу о всех печальных,
Оставшихся на берегу.
Об осуждённых на молчанье —
Я напишу.
Потом сожгу.
О, как взовьются эти строки,
Как запрокинутся листы
Под дуновением жестоким
Непоправимой пустоты!
Каким движением надменным
Меня огонь опередит!
И дрогнет пепельная пена.
Но ничего не породит.
1978 Одесса
31
— Отпусти мой народ
(Нет моего народа).
— Отпусти в мои земли
(Нет земель у меня).
— А иначе мой Бог
(Я не знаю Бога исхода)
— Покарает тебя,
И раба твоего, и коня.
Посмотри —
Я в змею обращаю свой
Посох
(О, я знаю — твои жрецы
Передразнят стократ!).
— Не чини мне преград,
Ибо мне этот путь
Послан.
(О, я знаю — мне не дойти.)
— Да не сверну назад.
1978 Одесса
32
Не исполнены наши сроки,
Не доказаны наши души,
А когда улетают птицы,
Нам не стыдно за наши песни.
Мы бредем сквозь безумный город
В некрасивых одеждах века,
И ломают сухие лапки
Наши маленькие печали.
Безопасные очевидцы —
Мы не стоим выстрела в спину,
Мы беззвучно уходим сами,
Погасив за собою свечи.
Как мы любим гадать, что будет
После наших немых уходов!
Может, будут иные ночи —
И никто не заметит ветра?
Может, будет холодным лето —
И поэтов наших забудут?
И не сбудутся наши слезы,
И развеются наши лица,
И не вспомнятся наши губы —
Не умевшие поцелуя?
Неудачные дети века,
Мы уходим — с одним желаньем —
Чтобы кто-нибудь наши письма
Сжёг из жалости, не читая.
Как мы бережно гасим свечи —
Чтоб не капнуть воском на скатерть!
1978 Одесса
33
Почему
Половина побегов — во сне?
(О, не бойся — не настигают!)
Темнота пересохла. Дожить бы!
Но в завтрашнем дне —
Половина другая.
От живых, что холодными пальцами правят судьбой,
Из ловушки зеркал,
Что, как устрицы, жадные створки
Приоткрыли — беги!
Не печалься, что там, за тобой.
За тобой ничего.
Вот они уже рвутся на сворке.
По пустыне асфальта,
По тверди —
Нестынущий след
Оставляя,
Сбиваясь,
Защиты просить не умея —
Мы уходим, бежим, задыхаемся...
Нет
Впереди Моисея.
1978 Одесса
34
Кому дано понять прощанье —
Развод вокзальных берегов?
Кто может знать, зачем ночами
Лежит отчаянье молчанья
На белой гвардии снегов?
Зачем название — любовь?
А лучше б не было названья.
1978 Одесса
35
ШУТОЧКА
Видимо, всё же земля похожа на
Огурец:
Есть один конец и другой конец.
И, конечно, ты на одном
Конце, а я на другом.
Посреди пупырышки. Более —
Ничего.
И вся горечь собрана именно на
Концах.
Так это и называется — закон
Огурца.
И кричу я: «Горько!»
А ты говоришь: «Угу».
И на своём конце
Целуешь бабу-
Ягу.
А на всё это смотрит
Создатель наш и Отец,
Размышляя: — А
Не нарезать ли
Огурец?
Может, вдоль настругать его,
Или же
Поперёк?
А пускай размышляет.
На
То он и Бог.
1978 Одесса
36
А мы остаёмся —
На клетках чудовищных шахмат —
Мы все арестанты.
Наш кофе
Сожжёнными письмами пахнет
И вскрытыми письмами пахнут
Почтамты.
Оглохли кварталы —
И некому крикнуть: «Не надо!» —
И лики лепные
Закрыли глаза на фасадах.
И каждую ночь
Улетают из города птицы,
И слепо
Засвечены наши рассветы.
Постойте!
Быть может — нам всё это снится?
Но утром выходят газеты.
1978 Одесса
37
А рыбы птицами мнят себя,
Не ведая облаков.
Они парят — сродни голубям —
Над пальчиками цветов.
И есть у них рожденье и смерть,
И есть печаль и любовь,
Морские кони, вода и твердь.
А нет одних облаков.
1978 Ленинград
Как безвучно стремится мимо
Этот бешеный снегопад!
Словно ссорятся херувимы —
Только перья с небес летят!
Словно белые кони в мыле —
Свита снежного короля —
На лету, ошалев, застыли,
А возносится вверх земля.
И достаточно молвить слово —
И подхватит, и унесёт
Так стремительно и бредово,
Что дыханье в губах замрёт.
И завьются ветра крутые
Под ногами, и сей же час
Побледневшие мостовые,
Накренясь, пропадут из глаз.
И боясь упустить из вида
Сногсшибательный ваш полёт,
С бэльэтажа кариатида
Белой рученькой вам махнёт.
Ну, возьмите её с собою
В эти дьявольские снега,
В это буйное голубое,
Растерявшее берега!
Пропадайте в большом зените,
Не оглядываясь назад!
Что ж вы медлите?
Посмотрите —
Ваш кончается снегопад.
1978
38 39
Моему незнакомому прадеду —
подполковнику гражданской войны
В двух верстах от реки Двины —
С пулей в горле —
В последней муке —
Посредине своей войны
Ты навек запрокинул руки.
И по белой рубашке — кровь
Голубая.
И рот прокушен.
И растерянных муравьев —
Хороводом —
Простые души.
Вместо будущих летних дней,
Вместо горькой посмертной славы
В опрокинутой глубине
Голосят
Над тобою травы.
Отлетела
Твоя гроза.
Мы — в позоре чужих парадов.
Но даны мне твои глаза —
Как проклятие
И награда.
1978 Одесса
40
Это странный Четверг был на царство рождён,
Но надел шутовской наряд.
И правленье его началось дождём
С четырьмя ветрами подряд.
И на мокрых улицах было темно,
И мело по шоссе огнём,
А утро было отменено —
И никто не спросил о нём.
И пошла клоунада нежданных встреч,
И в упор фонари зажглись,
И срывали плаш, с королевских плеч
Сквозняки из-за всех кулис.
И мы вдруг позабыли свои слова —
И никто никого не спас.
А в суфлерской будке сидела сова
И навылет смотрела в нас.
А Четверг, смеясь, гремел бубенцом
И дурачился невпопад.
— Это просто, — кричал, — со счастливым концом,
А попробуйте наугад!
Вам сюжет не позволил бы жечь кораблей,
Я его высочаише отверг.
Я велю вам сегодня играть без ролей —
Божьей милостию Четверг!
И мы тогда на подмостки взошли,
И стояли — в руке рука —
И ненужные небу лежали в пыли
Бутафорские облака.
И нам был сценарием чистый лист
И отчаянье вместо слов,
41

И нам был безразличен галерки свист
И молчание первых рядов.
А Четверг смотрел, а потом ушёл —
И никто не заметил, когда.
И Пятница следом взошла на престол,
Прекрасна и молода.
1978 Ташкент
Сия зима умеет длиться,
И нет болезни тяжелей.
И чашу декабря — налей! —
В слепых домов лепные лица
Плеснуть — застынет на лету!
И грянет голосом студёным —
Снежком в окно — стекольным звоном —
Но звон увязнет за версту.
И вновь под белыми мехами,
Под ватным бредом за окном —
Неизлечимое дыханье
О винограде вороном.
1978 Одесса
42
Ну что ж — весна!
Улыбка обезьянки.
Лукавые очистки апельсинов,
Портовый воздух между влажных стен.
Нам ворожат
Печальные цыганки,
И мы во сне вдыхаем, обессилев,
Предчувствие дождей и перемен.
Ну что ж, пора...
1979 Одесса
43
Там на небе погром —
Отлетают рояльные клавиши
И перины беспомощно сыплются вспоротым смехом.
Ах, мы тоже живём
Всё под той же кометой кровавейшей.
Но оттуда,
Оттуда уже никому не уехать.
Но оттуда — куда?
Всё уже переписано набело,
Чьи-то крылья слетают — но кружат,
Но всё же опали...
Ах, кому он теперь —
Черновик убиенного Авеля —
Сумасшедшая льдинка
В неверно поющем бокале.
1979 Одесса
44
И. Г.
Что же стынут ресницы —
Ещё не сегодня прощаться,
И по здешним дорогам ещё не один перегон —
Но уже нам отмерено впрок
Эмигрантское счастье —
Привокзальный найдёныш,
Подброшенный в общий вагон.
Мы уносим проклятье
За то, что руки не лобзали.
Эта злая земля никогда к нам не станет добрей.
Всё равно мы вернёмся —
Но только с иными глазами —
Во смертельную снежность
Крылатых её декабрей.
И тогда
Да зачтётся ей боль моего поколенья,
И гордыня скитаний,
И скорбный сиротский пятак —
Материнским её добродетелям во искупленье —
Да зачтётся сполна.
А грехи ей простятся и так.
май 79 Киев
45
Добрый вечер, февраль, — о, какие холодные руки!
Вы, наверно, озябли? постойте, я кофе смелю.
Синий плед и качалка.
И медленный привкус разлуки —
Что ещё остаётся отрекшемуся королю?
Расскажите мне, как там на улицах?
Прежний ли город?
Не боятся ли окна зажечь на кривых этажах?
Расскажите об их занавесках, об их разговорах,
И не тает ли снег,
И не страшно ли вам уезжать?
Я, конечно, приду на вокзал.
Но тогда, среди многих,
Задыхаясь, целуя и плача, едва прошепчу:
— До свиданья, февраль!
Мой любимый, счастливой дороги!
Дай вам Боже, чтоб эта дорога была по плечу.
1979 Киев
46
Ox, разучилась вязать узелок!
А бабка умерла.
Наше ль добро обернуть тяжело
Лоскутом белым?
Что нам с собою? Тетради сгорят,
Хлеб зачерствеет.
Все же исполним прощальный обряд -
Накрест затянем назначенный плат.
Кто как сумеет.
В руки — и с Богом!
Травы не пригнём —
Так невесомы.
Не обернёмся и не упрекнём.
Что нам показывать муку при Нём —
Невознесённом?
Вслед захлебнётся в сырой теплоте
Чей-то невольник...
Стоит ли медлить на самой черте?
Как мы условны на здешнем холсте!
Даже не больно.
1979 Киев
47
Сентябри мои за морями.
Мы не станем друг другу сниться.
Город с низкими фонарями,
Задевающими за ресницы,
Ты, растящий своих паяцев
Там, где время — стена немая,
Ты, умеющий так смеяться,
Как другие хлеба ломают, —
Я желаю тебе — погоды!
Улыбнись.
Я сдержу дыханье.
Посмотри — я твоей породы.
Я не порчу плачем прощанье.
1979 Одесса
48
Мы уедем в страну Италию,
А оттуда ещё куда-нибудь.
Мы возьмём с собой колокольчик,
Пару кисточек и тетрадь.
И не будет нам жертвы праведной,
Приговора
И оправдания.
Лишь останутся основания
Для умеющих обвинять.
Мы с тобой заведём собаку,
Чёрную и большую.
Ты мне выстроишь дом из пряников
С белой башенкой и окном.
Я забуду, как плакать шепотом,
И тебе письмо напишу я,
То, которое перехвачено
И подшито давным-давно.
И как дети после болезни —
Новый голос и новый взгляд,
И уже никогда — в назад —
Мы полюбим другие песни.
Пусть винят или не винят.
1979 Киев
49
Какие бальные снега
В такой нежданный день недели!
И полумаски мы надели —
Затем, чтоб друга и врага
Узнать —
Одним рукопожатьем.
И вот моё простое платье
Переполняет берега.
Мазурка пенится волною —
И всё, что станется со мною,
Уж решено меж нас двоих.
И я читаю с губ твоих —
Уже моих —
Простое слово...
А завтра вечность —
Я готова.
Позор этапа —
Я готова.
И рек холодных берега —
Затем, чтоб друга и врага
Узнать —
Уже без полумаски...
Снега опальные летят.
И нет конца печальной сказке,
Затем, что свечи не хотят
Погаснуть.
1979 Киев
50
Наталье Лесниченко
ЛЕНИНГРАДСКИЙ ТРИПТИХ
Этому граду никто не подымет век.
Улица взведена — только не побеги!
В городе мёртвых — живому держать ответ.
Слышишь — по лестничной клетке — их сапоги?
В этом забвении -
В этом молчании
век не расти траве,
- только кричать во сне!
Наше дыхание — здешней зимы трофей,
И на губах у прохожих не тает снег.
Итак,
Купанье Чёрного коня
На Чёрной речке.
Всплеск диагонали!
И офицеры встали у воды.
Итак — снега над белыми полями
И вкус свободы тает на губах.
Наш ход — из клетки в клетку.
Нет, не плачь.
Пусть не тебе — корона королевы.
Не плачь, не снись.
Моё каре смертельно.
Как просто подстрелить мою планиду:
Не росчерком — движением руки — одним.
Не надо.
Не смотри туда.
51
Не в первый раз над белыми полями
Такой декабрь —
Смешенье пуль и крыльев.
Зачем нам знать,
Когда река чернеет?
3
Матерь Божья, почему темно?
Хочешь, я зелёную лампаду
Затеплю?
А впрочем, нет, не надо.
Ты глядишь, как девочка, в окно:
Чьи шаги звучат по Петрограду?
И тебе ещё не всё равно.
1979 Ленинград
52
Ax как холодно в нашей долине —
Здешним ангелам снега не жаль.
Злые ящерки пляшут в камине
И не греет зелёная шаль.
Ты не в духе, ты пишешь и правишь —
В чёрных брызгах рукав и тетрадь —
И в досаде касаешься клавиш.
Я уйду, я не буду мешать.
Присмотреть за домашней работой
Со старушечьей связкой ключей,
Для тебя переписывать ноты
Да срезать огонёк не свече.
В нашей церкви, добротной и грубой,
Ни лампад, ни лукавых мадонн.
Неподвижны органные трубы
И безгрешен суровый канон.
Да четыре стихии впридачу,
Да засаленный мудрый колпак...
Я не плачу, мой милый, не плачу!
Ты пиши, это я просто так.
Ну, пускай не веронское лето,
И не чёрного кружева вздох —
Напиши для меня канцонетту.
Мой любимый, одну канцонетту!
За одну не обидится Бог.
1979 Киев
53
БАЛЛАДА О СТЕНКЕ
Да воздается нам высшей мерой!
Пели вместе —
Поставят врозь,
Однократные кавалеры
Орденов — через грудь насквозь!
Это быстро.
Уже в прицеле
Белый рот и разлом бровей.
Да воздается!
И нет постели
Вертикальнее и белей.
Из кошмаров ночного крика
Выступаешь наперерез,
О, моё причисленье к лику,
Не допевшему
До небес!
Подошли.
И на кладке выжженной,
Где лопатки вжимать дотла,
С двух последних шагов я вижу —
Отпечатаны
Два крыла.
1979 киев
Николаю Гумилёву
ПИСЬМО В 21-й ГОД
Оставь по эту сторону земли
Посмертный суд и приговор неправый.
Тебя стократ корнями оплели
Жестокой родины забывчивые травы.
Из той земли, которой больше нет,
Которая с одной собой боролась,
Из омута российских смут и бед —
Я различаю твой спокойный голос.
Мне время — полночь — чётко бьёт в висок.
Да, конквистадор! Да, упрямый зодчий!
В твоей России больше нету строк —
Но есть язык свинцовых многоточий.
Тебе ль не знать?
Так научи меня
В отчаяньи последней баррикады,
Когда уже хрипят:
— Огня, огня! —
Понять, простить — но не принять пощады!
И пусть обрядно кружится трава —
Она привыкла, ей труда немного.
Но, может, мне тогда придут слова,
С которыми я стану перед Богом.
1979 Киев
55
Семидесятые — тоска!
Семидесятые — позора
Как наглотались!
И доска —
последняя —
Меня от сора
Не оградит
тех стыдных лет.
Они возьмут своё — без лишку!
Кому подсунут партбилет,
Кому — прописку и сберкнижку,
Кому — психушку,
а кому —
Любовь, рождённую в неволе.
Некормленый в твоём дому
Младенец, выброшенный в поле,
Утихнет к вечеру:
Ни плач,
Ни хрип...
Всё тихо. Это годы
Семидесятые — палач!
Семидесятые — погоды
Не ждущие: ни у морей
(К морям нельзя.),
ни у ограды...
Пускай бы кончиться скорей
Годам, которые, как гады,
Как змии, мудры —
в каждый дом,
И между каждых двух — ненастьем!
Душа, рождённая рабом!
56
Младенец, вышиблен из яслей
За не-благонаме-ренность!
Бросай семидесятым — кость
От кости,
Оставляя плоть,
В восьмидесятые (Господь,
Храни!) —
почти что невесом —
Иди!
Уже не страшный сон:
Иди;
Как колется трава...
Иди!
Закопанного рва
Не зацепи босой ступнёй:
А ну как встанет?
Простыней —
Накроет?
Что там — впереди?
Не спрашивай!
Живой — иди!
1979

А мы — фортель хохочущей природы,
Кому дожить до зрелости — позор,
Кому морщин внимательный узор
Умножит стыд за прожитые годы —
О, как мы жаждем чести и клинка!
Нам не дано.
Отъяты до рожденья
Не только звуки слов, но их значенье
И совершенье их — и только немота!
И только боль.
Да будет коротка.
1979 Киев
57
Кого уж тут спасать проплаканным теплом,
Когда звезда — полынь,
Когда вода — стекло,
И час печали мой, исполненный очей, —
Уже со мной, в ногах, как пёс ничей, —
И пальцы в шерсть.
И я не прогоню.
Не доползти к издохшему огню!
Не воротить бегущие круги,
Не целовать пергаментной руки,
Которой небо свернуто в рулон,
Чтобы уже ни оком, ни крылом —
Ни-ни!
Но мы
Ещё, мой бедный пёс,
Всего один — последнейший — допрос
Продержимся!
Дыханье сбережём
И полыхнём последним мятежом —
Непредусмотренным!
За гранью топора!
Ну что ж.
Пошли, зверюга.
Нам пора.
1979 Киев
58
И вот я лечу по ступеням
Почти кувырком, как во сне.
А день до безумья весенний,
И двор с простынями — весенний,
И сор под ногами — весенний!
И нет никакого спасенья
От буйного беса во мне.
О, как мне немедленно нужно
Туда, где всего голубей:
У крана расплескивать лужи,
С карниза пугать голубей!
Как быстро меняются местом —
Шажок, перебежка, прыжок —
Холодная гулкость подъезда
И неба внезапный ожог!
И пахнет котами и хмелем
От сохнущих каменных плит.
А я задыхаюсь апрелем
И брату кричу: «Ты убит!»
1979 Киев
59
НЕВРАСТЕНИЧЕСКАЯ
СЧИТАЛКА
Эх, раз, ещё раз —
Брось бумаги в унитаз!
Раз-два, раз-два —
Не качай свои права!
Раз-два-три —
Ни о чём не говори!
Раз-два-три-четыре —
Чтоб не взяли на квартире!
Раз-два-три-четыре-пять —
Дальше страшно продолжать...
1979 Ленинград
60
Мы ёлку с тобой принесём — дикарёнка смешного,
И она от испуга замрёт у тебя на руках.
Как давно мне знаком этот детский рождественский страх-
Застеклённый огонь, и с мороза не вымолвить слова!
Я на робкую лапку надену кольцо с янтарём,
Я витую цепочку повешу ей вместо игрушки,
А потом ты ладонь проведёшь по колючей макушке
И, учтиво склонившись, поздравишь её с январём.
— С январём, наш зелёный малыш. Ничего, не гляди,
Что не постлана белая скатерть и стены чужие.
С январём, с январём! Это значит — декабрь позади,
Двадцать пятый мятеж позади, а мы всё-таки живы!
Не дрожи, дурачок, наш декабрь угоняет коней,
Не смотри — это просто от ветра колеблется штора...
Мы сейчас сочиним к нашей сказке хороший конец —
И поверим в него на сегодня. А завтра не скоро.
I янв. 80 Киев
61
На Батыевой горе —
Там стоял наш дом:
Как на чёрном серебре —
Белым серебром.
Три бетонные стены,
Полоса стекла...
Три недели тишины,
Света и тепла!
Было нечего терять,
Да ключи в горсти:
Наглотавшись января —
Дух перевести.
Наше доброе жильё,
Временный приют-
То вино, что не допьём —
Другие допьют!
Приручили все замки,
Хлеба принесли.
На столе черновики
Снегом наросли.
А прощаться подошло —
Горе не беда!
Нам уже не тяжело
Было — в никуда.
янв. 80 Киев
62
О, как мы умели любить: оживляли перстами!
О как отрешённо мы плакать под утро могли.'
Теперь-то мы всё понимаем,
но как мы устали.
О, как мы устали к полудню,
и ноги в пыли.
И были развилки —
Но надписи маревом стёрло,
И были печали —
Но мы продолжаем идти.
Пульсирует солнце,
и кровью пропахшее горло
Не может ни звука,
И дрожь размывает пути.
Но мы уже знаем, когда исполненье гаданья,
И что там за птицы
чернеют на дальних полях.
В четвёртом часу —
и не раньше? —
Второе дыханье.
И тёплая пыль, что под сорок,
Осядет на шлях.
янв. 80 Киев
63
Где вместо воздуха — автобусная брань,
Где храп барака вместо новоселья...
Ах, родина,зачем в такую рань,
Как сонного ребёнка из постели,
Ты подняла меня?
Татары ли насели?
Да нет — молчок!
Лишь тьма да таракань,
Да русский дух.
А гуси улетели.
янв. 80 Киев
64
Не берись совладать,
Если мальчик посмотрит мужчиной —
Засчитай, как потерю, примерная родина-мать!
Как ты быстро отвыкла крестить уходящего сына,
Как жестоко взамен научилась его проклинать!
Чем ты солишь свой хлеб —
Чтоб вовек не тянуло к чужому,
Как пускаешь по следу своих деловитых собак,
Про суму, про тюрьму,
Про кошмар сумасшедшего дома —
Не трудись повторять.
Мы навек заучили и так.
Кто был слишком крылат,
Кто с рождения был неугоден —
Не берись совладать, покупая, казня и грозя!
Нас уже не достать.
Мы уходим, уходим, уходим...
Говорят, будто выстрела в спину услышать нельзя.
янв. 80 Киев
65
Ю.Галицкому
Сквозь последний трамвай протолкаюсь —
Во славу ничью,
И последнего герба медяшка уже отдана,
И последнюю очередь номером отстою —
И не буду знать, что это она.
И забуду, а это значит — прощу,
А потом для мальчика о циклопьей стране
В старой книжке с кириллицей отыщу
Непутёвую сказку — и сын не поверит мне.
Онемел мой апрель под наркозом последних дел.
Тяжело вздохнуть — и выдохнуть тяжело.
Но с грифончиком, что невесть откуда к нам залетел,
Я зайду попрощаться, поглажу ему крыло.
февр. 80 Киев
66
Ax какая была весна!
Весь апрель — под знаком вокзала.
Как преступно она дрожала —
Вкось заброшенная блесна!
Деревянную крестовину
Вышибала настежь — луной,
Шла бессонными мостовыми —
Тень раздваивала за мной.
Как в объятьях душила, бестия,
Как лечила — не умирай!
Ни России — ни вьюг — ни Пестеля —
Вот он, твой завещанный край!
Узнаешь ли — листок с оскоминой,
Старой музыки бледный круг,
Смех солёный да свет соломенный —
Не разнять окаянных рук!
Как вступала свирель приливами,
Как отлив горчил — не беда —
До чего мы были счастливыми
В двух неделях от «навсегда»!
Как отважно читали повесть
С эпилогом про сладкий дым...
Он ушёл, тот весенний поезд.
Слава Богу, ушёл живым.
февр. 80 Киев
67
Что чернильницы доливают —
Безнадёжный обряд почтамта!
Сургучами на наковальне
Косо смазывают штампы.
Воровское клеймо таможен —
На плече любви уходящей.
Слава Богу: выжил и дожил,
Остальное — в почтовый ящик!
Да и это сгребут оттуда
И без почестей захоронят.
Колокольчик болит по чуду...
Тише-тише, король на троне!
Королева в спальне не плачет:
Там закрыта дверь — и ни звука.
Оставляя кукол и мячик,
Уходя на взрослую муку —
Королева письма листает
С той же скоростью, что и пламя.
Видишь, дым стоит над мостами.
Со вчера стоит над мостами.
февр. 80 Киев
68
Юрию Галецкому
Опять в горсти дешёвый карандашик.
Которое письмо —
Из града в град,
Из века в век,
На дудочку!
Когда же
Увидимся? Увидим. Жизнь покажет.
Приедешь ли? Уеду?
Век покажет.
Последний класс. Раздача всех наград.
(вступает дудочка)
— Во грядущем ли, во былом
Мы срастёмся, как перелом.
Ах, не гипс и не медь — травой
Нам залечат слово «живой»,
Диким зельем — не извести! —
Нам затянет дыру в горсти...
Что ж, Петербург, венчай во адресаты!
Которое письмо — конверт, как шрам,
Зализываю! — Смятый, как цитата,
Надорванный — но он дойдёт когда-то!
— Пиши.
— Пишу.
Кому же, как не нам.
март 80 Киев
69
С польским грошиком на цепочке,
С ветром шляхетским по карманам
По базару иду, базару
Против солнца сегодня в полдень.
Я молчу почти без акцента:
Не прицениваюсь, не торгуюсь,
Потому что солнце слезится —
То зелёным, а то лиловым,
Ударяет в голову звоном,
Как медведь учёный, по кругу
Ходит, грошики собирает.
Вот я кину свой грошик в шляпу,
Обезьянка мне вынет счастье —
И пущу я его по ветру,
Не читая.
А что с ним делать,
Раз кириллицей — моё счастье?
Разве только пустить на волю...
Ох, оно б меня отпустило!
апр. 80 Киев
70
Я знаю, в это трудно поверить,
Но все мы жили —
Хотя недолго, —
Но все мы рыли свои каналы
И одевались по странной моде.
Мы были юны, остроконечны,
И на ногтях — золотые точки,
И мы отражались в наших каналах —
Легковолосы, в кругах из нимбов —
А наше время вздымало гребень,
И от предчувствий немели губы,
Но все мы жили.
А ваше завтра
Нас осеняло пустынным утром.
И что нам было до наших хроник,
Когда мы живы?
Потом напишут.
апр. 80 Киев
71
Плачешь,
родина отсутствующая моя?
Раскидала детей,
И куда уж теперь собрать?
Да и где сама,
на каких небесах края...
Убиенная,
что ж ты плачешь опять?
Что ты душу рвёшь подкидышам во гнезде,
Что ты стонешь голосом,
от которого — дрожь устам?
Что ещё с тобою, в какой ты ещё беде,
Убиенная?
У какого ещё креста
Не отплакала,
По каким ещё площадям
Не кричала в безумьи кощунственные
слова?
Ты стучишь ко мне
(О, я знаю: не пощадят
Те, которые постучат вослед)
И хрипишь: — Жива!
апр. 80 Киев
Вот, я найду слово —
Хитро выманю из тетрадки —
И возьмусь за него снова,
И слеплю из него лошадку.
Небольшую лошадку — кроху.
Я ей буду давать овсянку,
А когда с «геркулесом» плохо, —
Молоко из консервной банки.
Ах, как скачет моя лошадка!
Бьёт копытами между строчек!
Нет ни сладу с ней, ни порядка —
Лупит клавиши и хохочет!
Ах как цокает по глаголам —
Аж соседи кричат: потише!
Ну и ладно: взбрыкнет над полом
И уйдёт танцевать на крыше.
май 80
Киев
72 73
Господи, что я скажу, что не сказано прежде?
Вот я под ветром Твоим в небелёной одежде —
Между дыханьем Твоим и кромешной чумой —
Господи мой!
Что я скажу на допросе Твоём, если ведено мне
Не умолчать, но лицом повернуться к стране —
В смертных потёках, и в клочьях, и глухонемой —
Господи мой!
Как Ты посмеешь судить,
По какому суду?
Что Ты ответишь, когда я прорвусь и приду —
Стану, к стеклянной стене прислонившись плечом •
И погляжу,
Но Тебя не спрошу ни о чём.
май 80 Киев
74
Я твердь сложу, и обведу зубцами,
И купол выращу светлее облаков,
И буквицы глубоко врежу в камень,
И не сорвусь с расшатанных мостков.
Шагну назад, но разучусь паденью
И, не расслышав снизу голоса,
Намечу контуры — невидимые зренью,
Но ясные, когда закрыть глаза.
А для незрячих — краску разведу,
Которую ни страх, ни тлен не тронет.
И напишу такую красоту,
Что проклянут меня и похоронят.
июнь 80 Киев
75
Мимо идущий, не пей в этом городе воду —
Насмерть полюбишь за соль
С привкусом лета!
Не приклони головы — остановятся годы.
Ты не прошёл по Тропе.
Помни об этом.
В добрых домах не забудь цели,
Не уступи мостовых
Пыльное счастье...
Слышишь, как тихо? Но ангелы улетели.
Сердце твоё да свершится вне их власти.
Женской руки не целуй в человеческой гуще:
Бойся запомнить апрель —
Запах перчаток!
Знаком Тропы да пребудет твой лоб опечатан,
Гордыми губы да будут твои,
Мимо идущий!
Не возлюби.
авг. 80 Одесса
76
В низкой комнате тёмный воздух —
Только занавесы качнут...
Мы опять играем во взрослых.
Ах как скучно играть во взрослых!
Ах как долго играть во взрослых!
Но осталось пару минут.
Помолчим, успокоим руки.
Так ли тошен червонный сон?
Страшно ль, Господи, в первой вьюге,
В первой памяти, в первом круге?
Но спиралью уходит он.
Ах, как мы играем старательно —
Худо-бедно ли — все едино:
Те, кто выживет, — в дочки-матери,
А кто сгинет, — в отца и сына.
До последнего, до упада —
Лишь бы душу не загубя...
Не казни себя, мальчик, не надо.
Это сделают за тебя.
сект. 80 Киев
77
С какою нежностью и властью
Нас время за плечи берёт,
Чтоб об свободу в клочья — рот
Да степь, да шпоры —
Да вперёд —
Какая жизнь, какое счастье,
Какой блистательный конец —
Напишет вдохновенный лжец
С неисторическим пристрастьем.
Чтоб семилетним пацаном,
Расплакавшись над нашим «прежде»,
Готовый тою же ценой
Все те же искупить надежды —
Хоть кто-нибудь, когда-нибудь...
Казённый дом, червонный путь.
окт. 80 Киев
Бестолковый приёмник короткими плещет волнами.
Ничего не слыхать.
Приговор. А на сколько? кому?
Лишь стеклянного столика хрупкая твердь между нами —
Да растрёпанный ангел грустит в сигаретном дыму.
И кого он сумеет сберечь,
Несмышлёная птаха —
Неумело пернат,
Темноглаз не по здешним краям,
Не по здешним порядкам не знающий плача и страха —
Неуказанно чей беспризорник
И чей савояр!
И кому он слетит на плечо
Между дверью и цепью?
С кем поделит удушье
И в свой молчаливый черёд
Переменит на пайку паёк,
Да тряпьё на отрепье,
Да ажурную штопку оград на простой переплёт?
И зачем он ввязался в кошмар,
Где снега без ответа,
Где с рожденья до казни одно выбирают из двух?
Он не знает, он спит,
Заслоняясь ладошкой от света...
Он привык под помехи.
Не нужно прикручивать звук.
нояб. 80 Киев
Хорошая моя собака
(Ну так что же, что не моя?),
Ну его — этот смысл бытия,
Эту смесь правоты и ва-банка!
Мы с тобою залезем под плед
(Четверговые клетки на сером)
И прикинемся, будто нас нет.
Но не слишком — чтоб сверху не сели.
Нам напустят из форточки стужу,
Никотин выгоняя на двор.
А мы носа не сунем наружу
И ни ухом не ввяжемся в спор.
И пускай себе копья ломают
(Поломаются — не беда)...
Ты не думай, я всё понимаю.
Только жаль — говорю иногда.
Нояб. 80 Киев
80

О, какое богатство разом:
В тесноте картонной коробки —
Разноцветный ряд круглобокий —
Ах, как катятся и смеются!
Непонятное слово «искусство»,
Где последнее «с» двойное —
Как на лодке странное имя:
Блещет золотом, пахнет лаком,
А наощупь — крепость печати!
Может, остров так называют?
Ну, пускай — красивое слово.
Самый добрый, конечно, синий:
Мягко-мягко идёт в бумагу,
Пахнет вечером и мышами.
Самый лютый, конечно, рыжий:
Твёрдой линией — только контур!
Не желает ложиться тенью,
И придётся раскрасить синим
Даже тень оранжевой кошки,
И усы этой тени — синим...
А зелёных в коробке двое:
Очень бледный — капустный дождик,
Очень яркий — самый прекрасный!
Он — деревья, лягушки, море,
Он — извилистые драконы,
Он светлей светящихся стрелок —
Не пускает глаза с бумаги,
А закроешь глаза — горячий...
И приходится даже солнце
Рисовать этим ясным цветом:
Ни соломенный, ни яичный
81
Не умеют гореть на небе.
Ими можно мостить дорогу,
Или бабочкам красить юбки,
Или с красным пускать побегать.
А не каждого пустишь с красным,
Потому что он сам — нахальный:
Всех теснит — петухов рисует.
А ещё там в коробке чёрный.
А зачем там чёрный — не знаю.
нояб. 80 Киев
СТИХИ ЕЛЕНЕ
А бесенята лижутся
Кошачьими язычками
И мокрой рожицей тычутся
В ладошку к бисовой маме.
Кузнечики в шкурке чертовой,
Что им до Божьего Сына!
Им ли читать над четками?
Перекрести — сгинут.
Ну, не сердись, не к чему.
Я—на одно сегодня.
Засмейся — ну меня к лешему!
Сгину когда угодно.
Мне ли Невой маяться?
Мне ли зима скована?
Где мне такой каяться?
Коленки не в ту сторону.
дек. 80 Ленинград
82
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
По расхристанной рогоже
Что ты, псёнок, шелестишь?
Плакать маленьким негоже:
Неуказан, не положен
Детский шорох. Цыц, глупыш!
Спи, как братик, пасть разиня,
Тёплой варежкой сопя.
Добрый дядя, над корзиной
Разгребая запах псиный,
Всех утопит — не тебя!
Баю-баю, засылаешь.
Что-то снится — снег ли, волк?
Слюни сонные пускаешь —
Тише, тише... Ты хватаешь
Чьё-то горло!
Будет толк.
дек. 80 Киев
83
Отчего снега голубые?
Наша кровь на тебе, Россия!
Белой ризой — на сброд и сор,
Нашей честью — на твой позор
Опадаем — светлейший прах...
Что ж, тепло ль тебе в матерях?
дек. 1980 г. Киев
84
Самый лёгкий мне дан смех,
Самый смертный мне дан век,
Самый вещий мне дан свет —
Накрахмаленный вхруст снег.
И ни папертью, ни конём,
Ни разбитой стекляшкой вен —
Не унять остыванья в нём
До четвёртого из колен.
И куражится хриплый смерд,
Ветхой сказочки не щадя,
Как до плахи простелен след
По заплаканным площадям:
«Выдыхай-выдыхай слова —
Не впервой городить кресты!
Ай горячая голова —
Кабы горлышку не простыть!»
Вот и замкнут мой первый круг:
В опозореннейшей из стран
Самый честный поэт — Друг,
Самый грубый солдат — страж.
Так и жить на едином «нет»,
Промерзать на любом углу,
Бунтовать воробьем в окне —
Птичьим пульсом да по стеклу!
И не ведать, кому прочесть,
Несожжённый листок храня...
Изо всех обречённых здесь
Есть ли кто счастливей меня?
we. 81 Москва
85
Всё мне чудится город, в котором никто не живёт,
Где мизинчики трав
растолкали порядок бетона,
И в обломках костёла ещё молодая Мадонна
Как русалка над туфелькой,
всё Благовещенья ждёт.
Не сегодня так завтра: ведь лето уже навсегда,
И деревьям детей не терять,
и не стыть по одежде.
Торжествуют стрекозы,
заржавела в рельсах вода,
Проступают светила, которых не видели прежде.
И ни школьным звонком не урвать,
Ни смести декабрём:
Волчий вечер да полдень полыни —
Утешься, Мадонна!
От былья до зверья —
мы никто никогда не умрём.
Мы пребудем с тобой.
Этот город — уже вне закона.
февр. 81 Киев
Русалки, и звёзды с лучами,
И буквицы в рамках резных!
Какую печаль заключали
Виньетки потрёпанных книг!
В каком говорили смятеньи:
— О, мы понимаем... Расти!
Но помни: тончайших растений
Не видит, кто старше шести.
Не бойся, они не завянут,
И звери останутся тут.
Но буквы навеки затянут
И душу твою уведут.
Полюбишь другие игрушки,
А нас — за порог слепоты...
Смотри же: вот листья петрушки,
И ангелы вот, и цветы!
март 81
86 87
Третий день беременны тучи,
Животами цепляют стены.
И по норам — каждый ползучий,
И бегущий каждый измучен
И роняет в овраги пену.
Были травы — да все скосили,
Были кони — да стали хромы...
Сердце в обморочном бессильи
Упадает от жажды грома.
Правый Боже,
грянь в этот город
Ярым пламенем добела!
Осени громовым глаголом
Уцелевшие купола!
Счистят площади след неверный
Вместе с кожею мостовой...
Если даже не смоешь скверны —
Хоть яви свой гнев грозовой!
Голубую свою зарницу
Не томи, с руки отпусти!
Видишь, плачет над сыном птица:
Вырос мальчик,
а не летит.
Нет, мне страшно: через год,
Дыша острожными ночами,
Я доживу до той печали,
Назвать которую — исход.
Петух проплачет мне свободу,
А здесь — коленями в грязи —
Мои сады роняют воду
И воздух Севера сквозит.
И как нести чужой планете
Едва не слезы — как домой...
Неправда, страшно, милый мой!
Но сделай вид, что не заметил.
май 81
май 81 Киев
88 89
Чёрта с два — отражать им эпоху!
Нашли мне занятье!
Загляните в глаза — да не бойтесь! —
Где ваша эпоха?
Там стоит человечек в нелепом обдёрганном платье.
Посмотрите, пока он один:
Хорошо ему жить или плохо,
Каково декабрями дышать,
Каково отражаться?
Отшатнулся и сгинул...
И щупал себя: не засвечен?
И дышал, и боялся: живой!
Остальное — эрзацы.
Остального, по сути, и нет.
Лишь один человечек.
май 81 Киев
90
Не бессоница, просто недосып:
По глазам песок!
Не споткнуться бы [ах ты, волчья сыть!]
И оглох висок.
Занемела бровь, и у самых глаз —
Бестелесный звон.
Да обрывком песенка запеклась —
Давний фон.
«Я кораб-лик клеила...»
Да. Алло!
Наконец-то... Как там? Письмо дошло?
Вот собаки. Ладно, не в первый раз.
Мы в порядке. Держимся. Что у вас?
Никого не трогали со вчера?
Ах уже. С крещеньем. И то — пора!
Ну и как ты — стреляным воробьем?
Завари-ка кофею, да запьём.
Похандрим немножечко —
Горе не беда!
Поболтаем ложечкой
Врозь по городам...
Не сверчок за печкою —
Не уберегу.
Ты у Чёрной речки
На том берегу.
июнь 81
Киев
91
Я метну из-за пазухи
Апрель-весну —
Отогрелась!
Рукавом взмахну
И кольцом блесну,
Во холсты высот
Отпущу струну —
Как хотелось!
И ответным выстрелом
Грянет свод —
Опереньем белым
Пропоют насквозь
Меж небес и вод
Аполлона стрелы.
И последней бледности
Не успев,
Голову закину
В апрель-полёт!
И взойдёт гроза,
И крыло прольёт,
Разметав по сумеркам
Божий гнев.
июнь 81 Киев

Попрощаюсь легко и строго,
Догрызу вишнёвый листок...
Так куда же моя дорога,
Раз не Запад и не Восток?
Где исход моего Исхода,
Если в пене мятежных мук
Сквозь позор моего народа
Ненавидящие дышит Юг?
Что осталось, куда с котомкой?
Где устать, дописав тетрадь?
Голубые мои потомки,
Не судите — не выбирать!
Чужероднейшую по крови,
Но светлейшую из дорог...
Как серебряный могендовид,
Упадёт на рельсы снежок.
июнь 81 Москва
93
ЖЕНСКИЙ РАЗГОВОР
Как стеклянный шарик, невесть куда закатиться
(Уж кто-то, а они всегда пропадают бесследно:
В самом трудном углу не найти, лишь пыль на ресницах.
Паучок на стене да кружок от монетки медной).
Закатиться, я говорю, где никто не достанет:
Там стеклянные шарики катятся по ступеням,
То ли сумерки, то ли ветер между мостами —
Словом, странное место, где я не отброшу тени.
Выше горла уже подошло: закатиться —
Ото всех углов, сумасшедших лестниц и комнат!
Не писать, не звонить!
Ну разве только присниться,
Как затерянная игрушка, которую днём не вспомнят.
июнь 81 Киев
Когда я буду богатой,
Я выброшу все обмылки,
Чулки перестану штопать,
Когда я стану богатой.
Я новой джинсовой юбкой
Сотру с соседки ухмылку
И для гостей клубники
Куплю на четверть зарплаты.
Как только разбогатею —
Куплю парашютного шёлка,
Сошью обалденную куртку —
Модную, с капюшоном!
Ещё заведу собаку...
Нет, настоящего волка!
Дам Таньке с Алёшкой денег
На воду с тройным крюшоном.
Куплю хрустальную вазу
И, первой дождавшись свары —
Как брякну её о стену! —
Чтоб знал, что нервы дороже.
Ещё заведу на кухне
Чешскую скороварку...
Ой нет, не буду готовить,
А накуплю пирожных!
июль 8]
Киев
94
95
Я вернусь в Одессу, вернусь —
Я знаю, когда.
Я знаю, как это будет: вечер и плеск.
Как легко выходить из моря,
Когда вода
Тёплым камешком шевелит,
Как легко выходить без
Ложной памяти —
Стоит ли плакать, вот и домой.
Вот эти две скалы — их никто не взрывал.
Стоит ли так бежать —
Бог с тобой!
Всё хорошо — дыши — здесь перевал.
Здесь уже не достанут —
Дыши —
Помнишь траву?
Красная пыль обрыва. Вечер и плеск.
Здесь вода ничего не весит.
Но я живу.
Вот и тропинка вверх.
Как легко выходить здесь.
авг. 81 Киев
96
Догорят наши письма — и будет хороший сентябрь.
Отшумят перелеты — и всех нас минуют потери.
Горьковатый покой
Навсегда разольют по сердцам
Свет над вишней, и дом за горою,
И всё, как хотели.
Мы залечим обиды,
Забудем, как прячут глаза,
Соберёмся все вместе и сдвинем весёлые вина.
И с улыбками вспомним историю блудного сына —
Эмигранта,
Который с повинной вернулся назад.
сент. 81 Киев
97
в-н
Ни в топот твоего коня
Не брошусь,
Ни вослед не гляну.
Не дрогну, зажимая рану,
И кандалы не прозвенят.
Не поменяться городами —
Своя судьба, своя сума.
И сводит губы холодами
Жестокой выучки зима.
Что ж, за руки!
Уже немного
Отпущено на суету.
Избравшего свою дорогу —
Превыше спутников почту!
Как знать, кто уцелеет в битвах?
Но про тебя был вещий сон...
Моя вечерняя молитва
Вся состоит из двух имён.
31 окт. 1981 Киев
98
Что-то грустно и снов не видно.
Не дождусь рассвета и встану,
И надену свой старый свитер,
И уйду собирать каштаны.
Карий глянец косматых парков —
Ни за что ни про что награда —
Бесполезней царских подарков
И бездомней ветра и града.
Ах, невысохшие цыплята!
Пересмеиваются — кто подымет?
И толпятся стволы, как шляхта, —
В пышной щедрости и гордыне.
Разорившись, пустив по ветру
Горы золота, звон и пламя,
Ни единой не дрогнут веткой
Под калёными холодами!
Прорастая сквозь юг России
Из расстрелянных поколений,
Не допустят пасть до бессилья
Гефсиманских слез и молений,
Не позволят забыть осанку,
Не изменят и не устанут.
Я за тем и приду спозаранку,
Я приду собирать каштаны.
^ ноября 1981 Киев
99
Вот он над нами — их жертвенный плат,
Мазаный кровью.
Выйди пророчить мор и глад —
Никто и бровью...
Стоит ли спрашивать, что тебя ждёт
На повороте?
Молча Кассандра чаю нальёт,
Сядет напротив.
Молча постелет, заштопает рвань,
Кинет на кресле...
Молча разбудит в бездонную рань
И перекрестит.
Нет ещё колера для твоего
Смертного флага.
Больно уж молод — да что ж, ничего!
Гож для ГУ Лага.
нояб. 1981 Ленинград

Как невыгодно для парада:
По Дворцовой площади — дождь!
И текут щиты на фасадах,
И подплыл пролетарский вождь
Чем-то липким.
И мокнут флаги,
И преступно ползут следы —
По плакатам,
тряпью,
бумаге —
Как по плахе бубновый дым!
Силуэты уже безглазы,
Но годятся пугать ребят.
В мокрый камень грохая разом,
По Дворцовой грядёт парад.
А она больна и покорна,
Очи наглухо — ни окна!
Красной чернью что кровью чёрной —
По периметру окружена.
Вот сомкнутся — довольно слова —
Озвереют, сорвавшись с мест...
Но не смеют — ангел суровый
Так упрямо возносит крест!
3 ноября 1981
101
Сколько мне ни приходится смахивать снег
С беспризорных скамеек —
Но я не привыкну к вашей зиме,
Хоть иной не имею.
Я не стану убийцу отчизною звать —
И другой не желаю, и этой.
Не признаю ваш суд,
Не приму от раба благодать —
У раба её нету.
И любую облаву раскиньте — уйду,
И убейте — с пути не вернёте.
И подслушайте, что там —
В последнем бреду —
Всё равно не поймёте.
2 декабря 1981 Киев
102
Где ты, княже мой?
На каких нарах?
Нет, не плачу: ведь обещала!
Мои очи — суше пожара.
Это только начало.
Как ты держишься? (Нет, я знаю:
лучше всех!) О, взять бы за руку!
Занавеска зимы сквозная
Гонит-гонит ветра по кругу —
До отчаянья.
Изнемог воздух
На решётке оставлять клочья.
Засыпаешь ли?
Уже поздно.
Я приснюсь тебе этой ночью.
дек. 81 Москва, Бутырки
103
Эта осень пахнет кострами.
Там на небе пекут картошку,
Разгребают золу и дуют,
Вспоминая старые песни.
И грустят по мне вечерами,
И стараются хоть в окошко
Разглядеть,
А когда взойду я
На хрустальнейшую из лестниц —
Как там встретят меня: заждались!
Мол, не вечно же в колыбели...
А потом, с оттенком печали:
— Мы ведь тоже не всё успели.
дек. 81
Москва, Бутырки
104
БУТЫРСКИЕ ВОРОБЬИ
Вот и снег загрустил.
Отпусти обессиленный разум —
Да покурим-ка в форточку,
Пустим на волю хоть дым...
Прилетит воробей
И посмотрит взыскательным глазом:
— Поделись сухарём!
И по-честному делишься с ним.
Воробьи, они знают,
К кому обращаться за хлебом.
Пусть на окнах двойная решётка —
Лишь крохе пройти.
Что за дело для них,
Был ли ты под судом или не был!
Накормил — так и прав.
Настоящий судья впереди.
Воробья не сманить —
Ни к чему доброта и таланты:
Он не станет стучать
В городское двойное стекло.
Чтобы птиц понимать —
Нужно просто побыть арестантом.
А раз делишься хлебом,
То значит, и время пришло.
дек. 81 Москва, Бутырки
105
От застолья выйти на холод,
Захлебнуться тьмой и услышать
Бой часов и плетенье нитей,
Чей-то шорох и голоса...
Чёрный с золотом космос
Громоздится над нашей крышей,
Гривы спутаны у созвездий
И горят восторгом глаза.
Как над шаром стеклянным дети,
Позабыв дышать от волненья,
Тесным кругом сойдясь, глазея
Из-за худенького плеча —
Те, над нами, толпятся в небе,
Очарованы представленьем,
Так несхожим со всем на свете —
От кулис до взмаха плаща!
Ах серебряные трубы,
Злые кони да птица кочет,
Плач у стремени, смерть и слава —
Порван занавес, не спустить!
Ни пощады никто не примет.
Ни антракта никто не хочет.
Хорошо ль мы умеем падать
С порыжелой землёй в горсти?
Как бездарно ходит судьба
Собирать оброк!
Двадцать пять годов без тебя —
Это первый срок.
Десять суток с тобою врозь —
Это срок второй.
Ну так что же третий,
Который не за горой?
Ведь не дольше первого,
И второго не голодней...
Отвори старушке:
Грешно смеяться над ней!
дек. 81 Киев
дек. 81 Москва
106 107
Уже сегодня пальцы не дрожат.
Стою,
Хоть потолок ещё кружится.
Все стёкла настежь!
Мне бросает взгляд
Весёлая бессмысленная птица.
Я говорю: — Привет,
Она: — Чирик!
И мы хохочем, головы закинув.
Какая оттепель!
Какой ребячий крик!
Как тает снег в очистках апельсинов!
Нелепое начало января:
Весна, вне ожиданья и закона
Вот-вот прорвётся мятежом зелёным —
Немедленно!
Пускай ещё горят
Нахохленные ёлки, пахнет снедью —
Апрельский бунт уже не удержать!
По небу, по распластанному снегу —
Дорогу январю перебежать,
И смех пустить под сумрачные своды,
И лужи порасплёскивать в моря!
И задохнуться радостной свободой —
Всё той ещё —
Наследьем декабря.
янв. 82 Киев

Мой единственный равный,
Нездешнего века и дня,
Мой, сумевший заворожить меня,
Не желающий ведать о конце и трубе,
Каково тебе?
Каково тебе средь моих заломленных рук,
Не приявший крещенье слабых,
Не брат, не друг —
Мой владеющий мною, как синева — стрелой,
Сумасшедший мой!
Что смотреть на небо — оттуда идёт зима.
Что бояться жизни, глотнув февральской воды?
За углом караулит город —
Кому водить?
Ну так что же. Ладно.
Будем сходить с ума.
февр. 82 Киев
109
Там на крыше никто не плачет,
Там луна выгибает спину.
Там навек закатился мячик
В уголок за карниз старинный.
Воробьиные разговоры
Принимают размер баталий.
И грустят снеговые горы,
Что уже своё отлетали.
И решается честным боем
Давний спор на кошачьей пьянке:
Валерьянка пахнет весною
Или лестница — валерьянкой?
февр. 82 Киев
110
Давай отпразднуем грозу:
В саду истерику сирени,
Окна слепое озаренье
И на балконе стрекозу.
Оглох букет в дрожащей склянке,
А с неба — грохот и пожар,
Как будто лопнул у цыганки
Непроданный лиловый шар.'
Как наши праздники случайны
И неожиданны для нас,
Какой судьбой необычайной
Подарены — в который раз!
И, право,стоит ли печали,
Что телефоны замолчали,
Что зимних писем не несут...
Уже Крещенье — за плечами.
Апрель. Мы празднуем грозу.
апр. 82 Ki
111
Под чёрным зонтиком апреля
Промокнуть к вечеру успев,
В гусиной коже, онемев —
Вернуться в дом, чтоб отогрели,
И отругали за разбой,
И, в бабушкин платок укутав,
Сказали: — Впрочем, Бог с тобой.
Какие могут быть простуды
У этих лайдаков? Апрель!
Пей молоко и марш в постель.
Но «марш» лукаво затянуть,
И под шумок забраться в кресла,
И в королевском праве детства —
Над томом Пушкина заснуть.
апр. 82 Киев
112
Когда мне исполнилось семь — не котёнка в мешке,
Не стрелы и лук, не матроску, не страшную книжку -
Мне дали в подарок напёрсток по детской руке:
Блестящую штучку, оправу на палец-худышку.
И мне бы учиться шитью, постигая дела
Лукавых узоров, опущенных взоров и кружев...
Но я упирала иголку об угол стола:
Мой славный напёрсток мне был не для этого нужен.
Я в нём подавала напиться усталым коням,
И мой генерал отличался блистательной каской,
И хитрая ведьма брала по ночам у меня
Всё тот же напёрсток — летать в отдалённые сказки.
Тот год был печален, и новый, и новый пришёл.
Пора бы умнеть. Но опять и опять полнолунье!
И я, непутёвая, тычусь иголкой об стол.
А воины бьются, и лошади пьют, и летают колдуньи.
апр. 82 Киев
113
Мы словесно непереводимы.
Что стихи? Это запах дыма —
Не тому, кто курит, а рядом.
Аромат, переставший быть ядом,
Синь-трава, невесомое дело!
А когда потянет горелым —
Так положено. Все это знают.
Неизодранное знамя
Существует до первого боя.
Выше!
Вот уже — в клочья!
С тобою —
Бог,
А кто за тобой — невредимы,
Только волосы пахнут дымом.
А другой судьбы просто нету.
На роду российским поэтам —
Быть простреленными, как знаменам.
А потом уже — поимённо.
май 82 Киев
114
Где я видела мокрую ветку на стёртых камнях,
И торговку черешнями в шляпке немыслимых роз,
И кофейню с железным ангелом на дверях —
Где я видела?
Безнадежный вопрос.
Я не помню даты, врезанной во фронтон,
Я не слышу города, что грустит по моим шагам.
Мне пора идти,
Оставляя всё на потом —
На бессонницу через сотню лет —
Плач по тем берегам,
Что когда-то стыли вечером; сохла соль,
А волна целовала руку и умерла.
Все дорожки к месяцу отливали в смоль,
А одна уводила вверх, и была бела.
А вослед звенели окнами допоздна,
Но уже голоса кузнечиков и детей
Становились меньше,
И капала тишина.
Только плакал старый трамвайчик между путей.
май 82 Киев
115
О, вы знаете слово?
Да вы не поляк ли, мой милый?
Королеве положено длинное платье.
Да старушечий глаз —
Присмотреть, чтоб достойно грешила,
Чьи-то перья в пыли — да любовь —
Да на четках распятье.
А у нас холода да беда —
Не сезон для элегий.
И на наш эшафот не прольётся холопская жалость.
Королевское «нет» нам осталось —
Из всех привилегий.
О, не спорьте, мой милый.
Уж вам ли не знать, что осталось.
июнь 82 Киев
116
Не лгут зеркала,
Да пока им и незачем врать.
И самый внимательный глаз не заметит старенья.
Ну что же — печаль...
Но какая осанка и стать!
Ну что ж — одиночество...
Да, но ещё не смиренье!
Мудрее замужних —
В дождях и бездонном труде,
В речах и одежде —
Изящней бессмысленно-юных,
Но так бесконечно добры в настоящей беде,
Но так напряжённо — до боли — натянуты струны
Светлейшей души —
Ну возможно ли не полюбить!
Вам, ясновельможная, сердце мое — без остатка!
Смущённая нежность,
Последней гордыни остатки,
И страх вечерами: а ну как решит, что не быть?
июнь 82 Киев
117
А вот и я: над газовой плитой,
В безукоризненном двадцатом веке
Вся, до оборочки! Подделки никакой.
Четвёртый час. Отяжелели веки,
Но теплится беседа, как свеча,
И не успеет догореть — как утро!
Мне возражают. Ласково и мудро.
Ая упрямствую. Движением плеча,
И шёпотом, и вот почти слезами —
Упрямствую!
Мне так немного лет,
Что я сужу, не пользуясь весами,
Но зная окончательный ответ.
И где уж мне за кофе уследить!
Вот он сбегает на плиту победно,
Безумствует, и пляшет, и чадит,
И дышит пеной из кастрюльки медной.
А я кидаюсь, обрывая спор,
Спасать! И мы запутались руками...
Кофейный бунт подавлен.
Тихнет пламя.
И я опять несу упрямый вздор.
Мне возражают, ласково... Нет силы!
Я вверх гляжу, дыханье задержав.
А впрочем, я давно уже забыла
И сущность спора,
И того, кто прав.
июль 82 Киев

Раз пора облака загонять и доить,
В кабаках откупоривать вина,
Пани — утренний грим на вечерний сменить —
Наступает szara godzina.*
Но трёхцветные кошки, как флаги, царят,
Но парят витражи леденцами,
Но неоновых трубок цыганский парад
В ритме пульса мерцает.
О, я вижу тебя — как глаза ни закрой —
Ты стоишь, негасима...
Над отчизной моей —
Первой или второй? —
Наступает szara godzina.
Но пройду я по улицам сквозь патрули,
Ветром Гданьська ночного.
Как израненный пес,
Сердце молча болит:
Знать бы нужное слово!
Знать бы польское слово — не может не быть —
Что дарует свободу!
На остатке дыханья — все песни забыть —
За высокую оду!
Чтобы всё — в твой костёр,
В твой костёл, в твой прибой
Цвета пепла и мела...
Кровь на стыках, как поезд, грохочет тобой:
Nie zqinela.'**
июль 82 Киев
шара годзина — по-польски — серый час, сумерки
не синела — по-польски — не погибла
J19
А тебе показалось, что ночь — и прожектор в окно!
Ты вскочил, просыпаясь.
Но это был просто рассвет.
До будильника час — на последние сны, мой родной!
Постарайся уснуть.
А что птицы — ещё не в листве —
В набухающих ветках, по первому пуху — орут —
Это значит: сегодня взорвутся зелёным леса!
Трудный день впереди.
Отпусти на привычный маршрут —
Паруса и полёт —
Сколько там остаётся минут...
Не достанут,
Никто не достанет твои паруса.
июль 82 Киев
120
В идиотской курточке —
Бывшем детском пальто,
С головою, полной рифмованной ерунды,
Я была в Одессе счастлива, как никто —
Без полцарства, лошади и узды!
Я была в Одессе — кузнечиком на руке:
Ни присяг, ни слез, и не мерить пудами соль!
Улетай, возвращайся —
Снимут любую боль
Пыльный донник, синь да мидии в котелке.
Мои улицы мною стёрты до дыр,
Мои лестницы слизаны бегом во весь опор,
Мои скалы блещут спинами из воды
И снесён с Соборной площади мой собор.
А когда я устану,
Но встанет собор, как был —
Я возьму билет обратно, в один конец:
В переулки, в тёплый вечер, в память и пыль!
И моя цыганка мне продаст леденец.
21 апр. 1982 Киев
121
ПЕРЕД ЭТАПОМ
Из незнакомого окна
Скупой огонь дрожит и льётся
Да отражённая луна
Плывёт, как яблоко в колодце.
И всё.
Ни пса и ни звезды.
Минуты капают, но мимо...
Как сердце падают плоды,
Но дрожь земли неощутима.
Кем нам назначен этот час —
Души немое предстоянье?
Себе ли ищем оправданья?
Виним ли время, горячась?
Без слов тоскуем ли по дальним?
И ловим зов, хоть не слышны
Ни голоса, ни звук кандальный.
Но посредине тишины
Возможно ль этот зов опальный
За отпущение вины
Принять?
16 сентября 1982, ночью перед
арестом, село Лышня
125
Молоко на строке не обсохло,
А отчизна уже поняла,
И по нас уже плакали ВОХРы,
И бумаги вшивали в дела.
Мы дышали стихами свободы,
Мы друзьями оставались верны,
Нас крестили холодные воды
Отвергающей Бога страны.
А суды громыхали сроками,
А холопы вершили приказ —
Поскорее прикрыть медяками
Преступление поднятых глаз.
Убиенны ли, проданы ль братьями —
Покидаем свои города —
Кто в безвестность, а кто в хрестоматию —
Так ли важно, который куда?
Сколько выдержат смертные узы,
На какой перетрутся строке?
Оборванка российская муза,
Не умеет гадать по руке.
Лишь печалится: ай, молодые!
Неужели и этих в расход?
Погрустит и пойдёт по России.
Озари ей дорогу, Господь!
18 сентября 1982
тюрьма КГБ Киев
126

Моя тоска — домашняя зверюшка.
Она тиха и знает слово «брысь».
Ей мало надо: почесть за ушком,
Скормить конфетку и шепнуть: «Держись».
Она меня за горло не хватает
И никогда не лезет при чужих.
Минутной стрелки песенка простая
Её утешит и заворожит.
Она ко мне залезет на колени,
По-детски ткнётся носом и уснёт.
А на мою тетрадь отбросит тени
Бессмысленный железный переплёт.
И только ночью, словно мышь в соломе,
Она завозится, и в полусне
Тихонько заскулит о тёплом доме,
Который ты ещё построишь мне.
сент. 1982
тюрьма КГБ Киев
127
Леденцы, кому леденцы!
Нету слаще, прозрачней нет!
Налетай скорей, сорванцы:
На лучинках — целый букет!
Жёлтый заяц, красный петух
И четыре лиловых слона.
Забирай себе сразу двух:
Что за радость, если одна?
У моих леденцов секрет:
Ветер, мята и барбарис.
Нету слаще, прохладней нет —
Налетай и смелей берись:
Облизни — во рту холодок,
Откуси — растает как сон,
Глянь насквозь — зелёный ледок,
Жёлтый мёд, малиновый звон!
Динь-дон — сахарное стекло!
Этим летом, в этом саду —
Налетайте — вам повезло!
Завтра я уже не приду.
Жёлтый заяц, лиловый слон
Не вернутся — и не беда.
Леденцовый старый закон:
Что за радость, если всегда?
сентябрь 1982
тюрьма КГБ Киев
128
Наше время — больная корова:
Бабий взгляд и наждачный язык.
Изжевало нам судьбы без крови,
Без особых страстей и грозы.
Сунет морду — всё ближе и ближе,
Не успеешь оставшихся дней
Уберечь: дотянулось и лижет!
Тем охотнее, чем солоней.
окт. 1982
тюрьма КГБ Киев
129
На лестнице, пропахшей керосином,
На третьем марше, гулком, как орган,
Гранёная стекляшка — как красиво!
Восторг сорок, поэтов и цыган!
Бывают ли находки вдохновенней?
Скорей надраить об рукав — и вот
На что ни глянь — сиреневые тени
И апельсинный радостный обвод!
Витки перил! Карниз! Лепные маски!
И нетерпенье прыгает уже:
Не пропадут ли сказочные краски
Вне мрамора и пыльных витражей?
Но милостивы сумрачные чары:
Двор — в леденцах!
О, с кем бы разделить
Открытие?
— Муркет! Смотри, котяра:
Какое солнце, аж стекло болит!
октябрь 1982
тюрьма КГБ Киев
130
Сложно жить летучей кошке:
Натянули провода.
Промахнёшься хоть немножко -
И калека навсегда!
Развели тоску такую,
Понавешали тряпьё...
Но лечу! Кто не рискует —
Тот шампанское не пьёт!
Виражи кручу я лихо,
Лучшим асам нос утру...
Догоняю воробьиху,
Хоть и в рот их не беру.
Мне приятно по привычке
Развлекаться по пути:
Выдрать хвостик Божьей птичке
И по ветру распустить.
Я люблю качать антенны,
Портить нервы паукам,
И заглядывать за стены,
И ходить по потолкам.
Я могу влететь в окошко
На девятом этаже,
Тихо скушать курью ножку,
Торт и мятное драже,
Глянуть в зеркало с улыбкой,
В ванной краны повертеть,
Изловить из банки рыбку —
И на крышу — песни петь.
Там уже под мокрым снегом
Пахнет мятой и луной,
Там не терпится коллегам
Поздороваться со мной.
131
Сколько рыжих, сколько серых
Стонет от моей красы!
Там такие кавалеры —
Со спины видны усы!
Март-апрель... Наверно, в мае
Буду нянчить я котят.
Ни за что не отвечаю,
Если тоже полетят!
акт. 1982
тюрьма КГБ Киев
Господи, как он там? Присмотри за ним,
Чтоб с ума не сошёл в пустом закутке квартиры.
Устыди его боль, от отчаянья охрани —
Чтобы с ясным лицом — за двоих —
Он встал перед миром.
Подымаю чашу — да будет воля Твоя!
Видишь: руки спокойны, легко беру и не трушу.
Но на черно — белой эмульсии бытия —
Укрепи его душу!
Мне светлей, чем ему, и дорога моя проста:
Отшлифована сколькими! Вызубрен каждый камень!
Мне не трудно на ней — гляди! Лишь его не оставь
В сумасшедших углах, размеченных пауками!
Только руку не отними от его плеча,
Только не лиши опоры — Твоей твердыни,
И ошейник он скуёт на нашу печаль
Из бессмертного сплава верности и гордыни.
А когда мы вместе встанем пред Тобой,
Ни о чём не прося — что больше, когда мы рядом? •
Ни клинком не разнять, ни архангельскою трубой! -
Мы ответим Тебе, не опуская взгляда.
окт. 1982
тюрьма КГБ Киев

Минуты памяти о недожитом лете
Пришли ко мне и встали у дверей,
Наивны и торжественны, как дети,
В тугих нарядах принцев и зверей.
Они свои сокровища держали
Так бережно на худеньких руках —
Все грозы, всех жуков!
Мне было жаль их.
И мы заговорили о стихах.
Потом листали мятые страницы,
Потом молчали. А ещё потом
Неслышные полуночные птицы
Столпились за единственным окном.
И так они внимательно глядели,
Так неуклонно, будто счёт вели,
Перебирая каждый день недели.
И гости распрощались и ушли.
А я в смятенье собираю силы.
Ещё чуть-чуть! Мне следует давно
Тех птиц впустить.
Их время наступило.
Но как мне трудно отворить окно!
октябрь 1982
тюрьма КГБ Киев
133
ПИСЬМО КАРАНДАШОМ
Я знаю, что его не получить
И не отправить. В мелкие клочки —
Как только домараю — черновик.
Потом. Когда-нибудь. Ведь ты привык,
Читая между недошедших строк,
Всё понимать. И в крошечный листок
Я умещаю ночь, не торопясь.
Куда спешить, когда минувший час —
Всё в тот же срок, неведомо какой.
И шевелится слово под рукой —
Скворчонком! Шорохом! Движением ресниц!
Всё хорошо. Но ты пока не снись.
Чуть позже. Я узлом скручу печаль,
Закину голову, и на уста — печать —
Улыбку, княже! Хоть издалека!
Ты чувствуешь: тепла моя рука —
По волосам! По впадинке щеки!
Как декабрём подуло на виски...
Как похудел... Ещё приснись, ещё!
Открыть окно. Подушке горячо.
Шаги за дверью, и на башне бой:
Два, три... Ты помнишь, а ведь мы с тобой
Не попрощались! Это ничего.
Четыре... Всё. Какой тяжёлый звон!
Ночная песня башни
Зи-ма. Темно.
За-крой окно.
Последний свет
Не упусти.
На сколько лет —
Зима в горсти?
134
Чет-вёртый сон —
И что потом?
Ко-торый стон
Душить платком?
Ко-торый век?
Бездарный счёт...
И хлоркой — снег —
Глаза печёт...
Дыши ровней!
...Не смей! Не смей!
Ах, какая смешная башня!
Горе-нянька моих ночей!
Как бы славно в одной рубашке
Пореветь на твоём плече!
Что за классика! Что за нега!
Упустить ли случай такой?
Упускаю. Казённым снегом
Простыня горит под щекой.
А на ней клеймо — чтоб не спёрли:
Изолятор, мол, КГБ-
Душно. Кошки скребутся в горле.
Хочешь, нянюшка, я тебе
Расскажу немодную сказку?
Слушай, старая, не ворчи.
Не смотри, что сюжет затаскан:
Всё на свете не без причин.
Жили-были серые мыши
В старом кованом сундуке.
И старались как можно тише
Шарудеть в своём уголке.
И плодились, и размножались,
Как Господь повелел зверью:
Потихонечку нарожают —
Да и песенку запоют.
Мышья песенка
~ Спи, малыш.
Храбрый мыш.
Час проспишь
135
И два проспишь.
Кошку скушаешь во сне,
А кота оставишь мне.
Спи, убоище моё.
Мама песенку споёт:
Как за нашим
Сундуком
Сладко пахнет
Сахарком,
Как на нашем
На полу —
Корка хлебушка
В углу...
Корка тоже хочет
Спать...
Что ты крутишься
Опять?
Не пугайся, дурачок:
Это тикает
Сверчок.
В доме тихо —
Ни души.
Не скреби
И не шурши.
А не то придёт
Бабай...
Спи, ушастик,
Баю-бай!
И растили они детишек
Осторожно, как под метлой.
Объясняли им: тише, тише —
Злющий кот и хозяин злой!
Кот сожрёт,
Хозяин отравит...
Жисть — не песенка — не храбрись!
Изничтожат — и в полном праве,
И никто им не скажет: «Брысь».
Самый тихий мышонок слушал —
И наматывал на усы...
136
Но его послушную душу
Загубил кусок колбасы.
Мышеловка — такое дело —
Даже смирным кладёт предел!
Уж и мама его жалела!
Уж и папа весь поседел!
Самый умный мышонок думал:
Раз хозяин сильнее всех —
Я сотрудничать с ним пойду, мол,
Обеспечу себе успех.
Я могу из пугливой твари
Человечьим коллегой стать!
Сдал анкету, попал в виварий...
Но потом перестал писать.
Самый шустрый мышонок тоже
Не хотел, как велят отцы.
Говорил: «До чего я дожил,
Я не лошадь, чтоб под уздцы!
Всю мышиную жизнь бояться
Ради корочки или двух...
Ах, уйдёмте отсюда, братцы!
В чистом поле высокий дух
Обретём. Не рабы, не воры —
В старом дереве у реки
Мы такие построим норы
И отгрохаем сундуки!
Мы посеем ячмень и воду
Проведём — не сочтём трудом...
Кто однажды глотнул свободы —
Не воротится в кошкин дом!»
Как он шкурку рвал нараспашку,
Этот маленький диссидент...
Ну да ладно, старая башня,
Обойдёмся без хэппи энд!
Хэппи энд — это суп с котом,
Это мышья толпа, ликуя...
Смейся, нянька, беззубым ртом!
Дело давнее, не могу я
Вспомнить, что с ним было потом.
Может, лучше начнём другую?
137
А другая сказка простая:
В чьём-то городе чей-то сын...
Но уже, посмотри, светает!
Не зевай, отбивай часы!
Всем измученным и бессонным
Возвести: дождались утра!
И плывут за натужным звоном
Горы снега и серебра.
Дневная песня башни
Да. Да. Горе — не беда.
Время будет,
Время — ерунда.
Я-то знаю —
Голова седа —
Нет такого
Слова: навсегда!
Что часы —
Фигурки изо льда!
Их сметёт
Весенняя вода.
Что тоска —
По снегу борозда!
Не навеки
Тёмная звезда.
Пусть идут
Этапом поезда —
Посмотри:
Сменяются года.
Позади —
Сплошная череда,
Впереди —
Высокая гряда!
Вот я пишу, а ночь уже прошла,
И утро об решётку — в два крыла —
Стучит. И значит — хлеба накрошить,
Насыпать за окно. И значит — жить.
Зарядкой — в пот. И ледяной водой —
В озноб. Чтоб от бессонницы — следов •
138
Ни-ни!
Сухарь. Да пара польских книг.
Да с хрустом продираться сквозь язык
Полузабытый, но такой родной!
И вдруг!
Не может быть. Глазам темно:
«Будешь ясной панной, будешь ясной панной
При большом дворе,
А я чёрным ксендзом, а я чёрным ксендзом
В бел-монастыре...»
Та песенка! Я помню: двадцать строк —
Всегда до слез! Ещё — большой платок.
Я им укутана. И — бабкиной рукой —
Крест-накрест: — да хранит...
Обряд простой,
Непостижимый, но привычный мне.
За гранью памяти, в забытом детском сне —
Та песенка! Какая встреча — здесь,
В клеймённой книге, после слова «честь»!
Ну что ж, прошло не меньше двадцати.
И я на предназначенном пути,
И ты, мой княже, рядом. И двоим —
Куда как легче в этот сладкий дым
Любезного отечества! В костёр!
В удушье камеры! Потом — в бетонный двор
На пять шагов, а после — на этап
С немецкою овчаркой по пятам —
Всё в тот же срок, неведомо какой.
Не столь уж отдалённым «далеко» —
Пренебрежём! Мы вместе! Не разнять
Соединённых, сросшихся! Ни дня,
Ни мысли — без тебя! Сквозь весь бетон
Ты слышишь — сердце? Но не крик, не стон —
Спокойный счёт. Как о причал прибой.
Вот так и жить. Удар в удар с тобой.
Вот так на суд. Ещё успеть обнять,
Еще увидеться — хотя б на четверть дня,
Единственные выдохнуть слова,

Единственную руку целовать —
Твою!
И разделить одну скамью.
И первый круг. И крылья первых вьюг.
3 ноября 1982
тюрьма КГБ Киев
140
Не может быть! Тюремный домовой —
Совсем уж нереальная фигура!
Ну, козни. Ну, лукавая натура...
Но где он спрячется?
С большою головой,
Косматый, седенький... В подушке? Под кроватью?
Найдут при обыске. За тумбочкой? Опять
Найдут... Куда же? Заползёт под платье?
Но платье утром будут надевать...
А вот завёлся, бестия! Шуршит
И возится. То форточку откроет
И дунет так, что черновик слетит,
То под окном тихонечко завоет,
Как если дуть в порожний пузырёк.
То ночью грохнет мыльницею с полки,
То утром я расчёсываю чёлку,
А в ней — косичка. Ласковый намёк!
И тоненький скребётся хохоток —
За батареей, что ли? Кошки-мышки!
Кого ловить? И кто на чьём хвосте?
Зачем закладку вынимать из книжки
И, трубочкой свернув, пихать в постель?
Ну ладно: лампочка сгорает раз в неделю —
По вторникам. И бесится конвой,
Натужно постигая: в чём же дело?
Хорошенькое дело — домовой!
Ну что ему пришьёшь? И как допросишь?
Какую, к чёрту, выберешь статью?
Хотя статью найдут, и к ней — доносы...
Ну а кого посадишь на скамью?
Допустим, бутерброды все без масла
И потому не падают. И он
141
Тут ни при чём. Но мне ещё неясно:
Когда на отдалённой башне звон
И бьёт четырнадцать — какое это время?
И кто там бьёт? И, может быть, кого?
Ох, шестипалое лихое племя!
Ужо я доберусь! Но тут совок
Для мусора тихонечко съезжает
По стенке... Трах! Как громко для совка!
Обиделся! Мол, пусть не обижают
Нахалки разные седого старика!
А, впрочем, он не дуется подолгу!
Лукавец от ушей и до хвоста —
Хихикнул, хрюкнул — и полез на полку.
И там затихло. Видимо, устал.
А тут и спать пора. Закрыть от света
Глаза ладонью. Самый лучший сон •
Заказываю! Что я дам за это?
— А что с тебя возьмёшь? — смеётся он.
И вот я вижу: поле зверобоя,
И кто-то там летит над ним, летит...
И мне кричит: «Беру тебя с собою!»
А за спиною вдруг как захрустит!
Ах ты, лохматый! Маленький дикарь!
Кончай шалить, уж на сегодня хватит!
Гляжу спросонок... Лёжа на кровати,
Сокамерница кушает сухарь.
ноябрь 1982
тюрьма КГБ
142
Киев
— Король уехал в горы,
На дальнюю охоту.
Ну что ты плачешь, дурочка,
Охота — не война!
— Конечно, милый братец,
Мне так — взгрустнулось что-то.
Служанка королевы
Горько плачет у окна.
— Ах, он уехал в горы
Без слуг и без короны
И клялся королеве
Вернуться поскорей.
А может, там и правда —
Ещё живут драконы?
Ну что он сможет сделать
С десятком егерей?
Ведь люди говорили:
Следы нечистой силы,
И козы пропадают,
И хохот в рудниках...
А он ещё на подвиг
Хотел отправить сына,
Но принц пришёл без шпаги
И в спущенных чулках.
Ах, как бы я хотела —
Ведь я верхом, как мальчик~
Хоть подержать бы стремя,
Хотя бы щит нести!
Неправда, милый братец:
Ты видишь, я не плачу.
Но я осталась в замке,
Когда король в пути!
143
— Ну что тебе, девчонке,
До королевской славы!
Он поседел на войнах
И к странствиям привык.
А женщинам пристали
Домашние забавы —
Ручная обезьянка
И карлик Доминик!
— Я знаю, милый братец:
Шелка да гобелены...
Служанка королевы —
Не рыцарь королю.
Не мне бросаться с башни,
Когда осадят стены,
Ни плена, ни победы
Я с ним не разделю,
Ни мантии, ни сласти
Отравленного кубка —
Ни под одной планетой,
Ни под одной плитой...
Зачем перед отъездом
Он мне сказал: «Голубка,
Кому ты вышиваешь
Заплаканный платок?»
ноябрь 1982
тюрьма КГБ
144
Киев
Плачет серый ветер,
Что дразнит ворона.
Ворона хохочет —
Качаются сосны.
Ах серый ты, серый!
Пора бы на Север:
Прилечь бы на льдине —
Никто не увидит.
Ах бедный ты, бедный!
Качаются сосны,
А муравьи лезут
Смотреть, как ты плачешь.
А там ещё выше —
Дождик да тучи,
А там ещё ниже —
Грибы да колючки.
Зачем ветру плакать
В такой пустой вечер?
Пошли стряхнём листья
С соседнего леса!
7 ноября 1982
тюрьма КГБ Киев
145
Всё круче тропа — предстало
То время, что я ждала.
И горлу воздуха мало,
Но боль высоты — светла.
Хрустит ледяная плёнка,
Вмерзающая в весну,
И сердце чёрным козлёнком
Взлетает на крутизну.
А дальше — кремнём и серой,
И всё невесомей шаг,
Но здесь высочайшей мерой
Отмерится мне душа.
И если дойду — над твердью
Увижу мосты лучей,
А нет — казни меня смертью,
Моя голубая честь!
О, сколько нас есть и было
На этом горнем пути!
Лишь эхо — школьник-зубрила
Заучит:
— Пора! Лети!
ноябрь 1982
тюрьма КГБ Киев
Кому мечта по всем счетам оплатит,
Кому позолотит пустой орех...
А мне скулит про бархатное платье,
Вишнёвое и пышное, как грех.
О, недоступное? Не нашей жизни!
И негде взять, и некуда надеть...
Но как мне хочется!
Резонной укоризне
Наперекор — там, в самой тесноте
Сердечных закутков — цветёт отрава
Тяжёлых складок, тёмного шитья...
Ребяческое попранное право
На красоту! Не хлеба, не жилья —
Но королевских небеленых кружев,
Витых колец, лукавых лент — ан нет?
Мой день, как ослик, взнуздан и нагружен,
А ночь пустынна, как тюремный свет.
Но я в душе — что делать! Виновата! —
Все шью его, и тысячный стежок
Кладу в уме, застёгивая ватник
И меряя кирзовый сапожок.
ноябрь 1982
тюрьма КГБ Киев
146

Я письмо пишу сегодня
На тот свет. А что же —
Если с этого ни строчки,
Ни вести? А рожи
Тюремные — не людские,
Не ясные лица —
Так и сунутся в кормушку:
Что ж, мол, не боится?
Может, всё-таки заплачет,
А там и пощады —
Заскулит? Глазок незрячий,
Конвоир прыщавый...
И не страшно, да ведь пакость!
Воздух липнет к коже.
Не учили в детстве плакать —
Царствие им Божье —
Бабка с дедом — а все буквам,
Латинским и нашим...
Не пугали меня букой,
Не пихали кашей.
Только выучить успели
Доброе от злого
Отличать — как у постели
С крестом в изголовье
Все сиротство отревела
Я вперёд, на годы...
Дед, не шляхетское дело —
Плакать перед сбродом,
Правда? Бабушка, в любистке
Ты меня купала,
Чтоб по камерам гебистским
Свежесть не пропала,
Да? Шептала и крестила,
Платком укрывала,
Чтобы горло не простыло
В тюремных подвалах!
А сейчас бы передачу
Принесла, и гордо
Посмотрела бы — без плача! —
В служебные морды.
Яснейшая моя пани
В ботах из починки!
Хороши ли под стопами
Облаков овчинки?
Деду, самый первый рыцарь,
Твердыня кристалла!
Помнишь: «Трижды разориться —
Лишь бы честь осталась!»
Видишь, крепко заучила.
Доволен ли мною?
Мне ль набрасывать кручину
На плечи весною?
Улыбнитесь мне, родные,
И благословите
На пути мои земные —
Не в холопьей свите,
И не в свалке за погоны
Да чёрную «Волгу»,
А в столыпинском вагоне
На верхнюю полку,
Да на ватник не по росту,
На платок измятый,
На лёгкую мою поступь
Меж двух автоматов.
4 марта
тюрьма КГБ Киев
148
149
ПОСЛЕДНИЙ ДРАКОН
Плохо мне, плохо.
Старый я, старый.
Чешется лес, соскребает листья.
Заснёшь ненароком — опять кошмары.
Проснёшься — темень да шорох лисий.
Утро. Грибы подымают шляпы.
Бог мой драконий, большой и добрый!
Я так устал: затекают лапы
И сердце бьётся в худые рёбра.
Да, я ещё выдыхаю пламя,
Но это трудно. И кашель душит.
В какой пустыне метёт крылами
Ангел, берущий драконьи души?
Мне кажется, просто меня забыли,
Когда считали — все ли на месте.
А я, как прежде, свистнуть не в силе,
Чтоб дохли звёзды и падал месяц.
Возьми меня, сделай такое благо!
В холодном небе жадные птицы.
Последний рыцарь давно оплакан
И не приедет со мной сразиться.
Я знаю: должен — конный ли, пеший —
Прийти, убить и не взять награды...
Но я ль виноват, что рыцарей меньше
Ты сотворил, чем нашего брата?
Все полегли, а мне не хватило.
Стыдно сказать, до чего я дожил!
В последний рев собираю силы:
За что я оставлен без боя. Боже?
ноябрь 1982
тюрьма КГБ Киев
150
Круто сыплются звёзды, и холод в небесных селеньях.
Этот месяц на взмахе — держись, не ослабя руки?
Закрываешь глаза — и за гранью усталого зренья
Конькобежец, как циркуль, размеренно чертит круги.
В черно-белой гравюре зимы исчезают оттенки,
Громыхает глаголом суровое нищенство фраз.
Пять шагов до окна и четыре от стенки до стенки,
Да нелепо моргает в железо оправленный глаз.
Монотонная хитрость допроса волочится мимо,
Молодой конвоир по-солдатски бесхитростно груб...
О, какое спокойствие — молча брести через зиму,
Даже «нет» не спуская с обмётанных треснувших губ!
Снежный маятник стёрся: какая по счёту неделя?
Лишь темнее глаза над строкою да лоб горячей.
Через жар и озноб — я дойду, я дойду до апреля!
Я уже на дороге. И Божья рука на плече.
дек. 1982
тюрьма КГБ Киев
151
А вот зима! Кому прохлады?
Хрустит заснеженный лоток...
Не застуди зубов! Халатом
Крахмальным, святостью и мятой —
У самых губ! У самых ног!
Лови! Топчи!
Всё так нелепо,
Так запрокинуто, смеясь,
Как будто сыплют белым хлебом —
По крошке — ангелы на нас.
Всем узникам на свете хватит!
Щедрейшей пайкой — пышный слой:
Всем ребятишкам — сладкой ватой,
Всем убиенным — за оградой
Пресветлым пухом;
Мне — весной.
декабрь 1982
тюрьма КГБ Киев
152
Морозом пахнет от коня,
Заряжено ружьё,
И не размокшая стерня,
А звонкий путь ведет меня —
Скорей, скорей, — поёт.
Ещё не езжена тропа.
Как тихо дышит лес.'
Под ясным снегом сладко спать,
Но нас выводит убивать
Небесный знак — Стрелец.
Горя предутренним костром,
Его глаза светлы...
Мой хлоп играет топором,
И самородным серебром
Я зарядил стволы.
Мой зверь залёг, и нет следов,
И стынут стремена.
Но сердце чует дымный зов:
Моя охота, как любовь,
Смертельна и хмельна.
Глаза в глаза — мы встанем с ним
На свежий холст зимы,
И кровь прольётся под одним:
Моя — лазурь, его — кармин...
ДРУГ Друга стоим мы.'
Я спешусь у твоих ворот
И шкуру в дом внесу.
А хочешь — пусть наоборот,
И мой медведь меня убьёт
В серебряном лесу.
Легко дышать и сладко жить,
Но лес уже притих,
153
И пар над логовом дрожит.
Ты обещала ворожить —
Кому из нас двоих?
декабрь 1982
тюрьма КГБ Киев
Государь-император играет в солдатики — браво!
У коней по-драконьи колышется пар из ноздрей...
Как мне в сердце вкипела твоя оловянная слава,
Окаянная родина вечных моих декабрей!
Господа офицеры в каре индевеют — отменно!
А под следствием будут рыдать и валяться в ногах,
Назовут имена... Ты простишь им двойную измену,
Но замучишь их женщин в своих негашёных снегах.
Господа нигилисты свергают святыню... недурно!
Им не нужны златые кумиры — возьмут серебром.
Ты им дашь в феврале поиграть с избирательной урной
И за это научишь слова вырубать топором.
И сегодня, и завтра — все то же, меняя обличья,—
Лишь бы к горлу поближе! — и медленно пить голоса,
А потом отвалиться в своём вурдалачьем величье
Да иудино дерево молча растить по лесам.
декабрь 1982
тюрьма КГБ Киев
154
1
Солнце в голову — круче вин!
Сотый шаг — да ещё один.
Комарино звенит висок.
Кто-то рядом — лицом в песок.
Проходи, не смотри туда:
Он уже навсегда.
Завтра солнце сожжёт мундир,
Ветер сдует клочки седин.
Помни-помни, незванный гость:
Здесь одна униформа — кость,
Здесь одно угощенье — смерть,
Да сыпучая злая твердь.
И зачем через столько лет
По зыбям Александров след —
Перестеливать?
Может, криво лёг?
Посмотри: песок и песок
Льётся, марево разогрев!
Пусть бы рылся британский лев
В сей песочнице — хоть века!
Но измученная рука
Всё цепляется за лафет-
Горячо? Отпусти — в скелет
Побелеешь за пару дней!
Гренадеры — хвосты коней
Намотали на кулаки.
Шагом-шагом через пески,
Через дюны, через валы —
Императорские орлы!
Плещет знамени рваный край.
Девятнадцатый день —
И в рай!
155
— Обещают, что скоро Нил.
— Врут, наверное. Был да сплыл.
— Был мираж, да и тот усох.
Ох, упасть бы, да не в песок —
В снег! Чтоб горлом — по белизне!
Император! Веди на снег,
В волчьи зубы! На холода!
Только — смилуйся — не сюда!
Злится-злится огненный бог.
Фляжка дразнит: а вдруг глоток —
Да остался? Стерва, не ври!
Я-то помню: их было три.
Я с Деноном два разделил,
А последний тайком допил
Нынче утром. Нутро палит —
Мало солнца — ещё и стыд!
...Красный вечер. Хрипят отбой.
Неужели ещё живой?
Падай-падай, где горн застал,
Как под пулями — наповал —
Под несметной атакой звёзд!
Я б во Францию их привёз —
Сколько мог бы набрать в мешок.
Ах как было бы хорошо:
Пухлой вдовушке за постой —
Нету денег — плачу звездой!
И портному, и скрипачу,
И девчонок озолочу!
А для уличных сорванцов
Лавку, полную леденцов, —
Грабьте, варвары! — всю куплю!
Красных, жёлтых, зелёных...
Сплю.
Сладок-сладок солдатский сон,
Но по спящему войску — стон:
— Эту сласть бы запить... Воды!
— За ведро — четыре звезды!
— Душу дьяволу — за стакан!
— До последнего медяка
Жалованье — за глоток!
156
Да впридачу — пару сапог,
Ранец,
Первый пух на губе...
Только маршальский жезл — себе!
Всё до нитки с себя пропьём,
Но его сохраним... Подъём.'
Хрипом-хрипом вдохни рассвет,
Пошатнись, но впечатай след,
Франция!
Чтоб за шаг один —
Тридцать тысяч легло оспин —
На пустое лицо песка!
Пяльтесь-пяльтесь на нас, века
С пирамид — да их не видать!
Только кони бредят: вода!
Потянуло живым... Скорей!
Не измученных кляч — зверей
Сумасшедше блестит оскал.
Налегли. Уже не тоска —
Лихорадка горит из глаз.
Сургучом жара запеклась
На солдатских иссохших ртах.
Не муштрованный строй — орда
Рвётся! Кто поперёк — рискни!
— Проблеснуло!
— Неправда...
— Нил!
Храп из лютых конских ноздрей...
— Нил! Готовь котелок скорей!
Да какой котелок! Туда —
В чём стоишь, в сапогах! Вода!
Каской! Пригоршней!
Прямо ртом!
— Отпрягай лошадей!
— Потом!
Потянули — не удержать —
в воду! Пушки в грязи лежат!
—- Позже вытащим! Не сгниёт!
Не молебствие: войско пьёт.
вечно пить! Остальное — тлен!
157
Но уже поднялся с колен
Кто-то первый,
И жадный взгляд —
Через Нил! О! Глаза болят!
Арки, шпили — город Каир!
Перейдём — и закатим пир
У подножия пирамид,
На другом берегу! Блестит
То ли золото, то ли свет.
За четыре тысячи лет
Накопилось — кто разберёт?
Завтра трубы грянут: вперёд,
Франция!
декабрь 1982
тюрьма КГБ Киев
Ну вот и достали
Игрушки и свечи,
Оденем принцессу,
Осыплем дождём...
Поставим Шопена
И сказочный вечер
Одни, без гостей,
Не спеша проведём.
Достанем из ваты
Лиловую шишку -.
И в хвойную гущу,
Чтоб руки в смоле...
И пахнет лимоном,
Медовой коврижкой
" ^тным морозом
Ребяческих лет...
~- Ты помнишь?
— Я помню.
Как быстро стемнело!
И в сахарных листьях
Померкло окно.
Но длится наш праздник,
И что нам за дело
До старых печалей,
Уснувших давно;
Верхушку - звездою,
Подножье - простынкой,
А лапки - огнём,
Серебром, бирюзой...
Допела свеча и остыла пластинка,

Но кружит мазурку
Стеклянный узор.
Сейчас ты закуришь
Движеньем привычным,
Я кофе налью
И к тебе подойду...
А ёлка грустит
И роняет реснички.
Но их подметут
В наступившем году.
декабрь 1982
тюрьма КГБ Киев
160
ТАНЕЦ с ТЕНЬЮ
Тридцать первого — динь-дон!
Близко к полночи — сгинь сон!
Я с тобой пойду — глаз в глаз —
В новогодний пляс.'
Размахну подол — кружева!
Закружи, сокол, — чуть жива!
Чтобы свечечки — все в одну,
Чтобы душеньку — всю в струну,
Чтобы горюшко — в дым, в окно...
Чтоб глазам темно!
А глаза-то я подвела...
А под сердцем — то не игла —
То ресничка упала: вынь!
Да снежок смахни с головы!
Шитой скатертью крыт — стол,
А каёмочка — вся крестом,
А стаканы — дзынь — наливай полней!
Глянь — хвоинка на дне... Так и пей!
Я с тобой глотну
Новогодний лёд,
Я тебя втяну
В танец — напролёт;
Эта наша ночь — динь-дон! —
Да исполнится.
Загадай сон.
31 декабря 1982
тюрьма КГБ Киев
161
Чтобы первого января —
Ни одной иголки не вымести!
И ворчит соседка с утра,
Раздраженье стараясь выместить.
А потом внезапно ревёт.
Я не лезу: чем тут поможешь?
— На прогулку!
Красный ковёр.
Конвоиров хмельные рожи.
Поскорей пройти коридор
(Хлоркой, снедью, мочой, мастикой)
И на воздух! В бетонный двор!
Шестьдесят минут уже тикают.
Лязг ключей. И беззлобный смех:
— Хорошо погулять, девчата!
А соседка:
— О, чтоб вас всех!
Дальше, детки, не для печати.
Пять шагов — от стены к стене.
Сверху сетка — не улетите!
А соседке к утру во сне
Иоанн явился Креститель.
Будто в камеру привели.
Как с этапа — такой усталый.
Весь оброс, и ноги в пыли.
И уж так его жалко стало!
И она полотенца край
Отодрала, чтоб ноги вымыл.
Взял. И ей говорит:
— Живыми
Трудно быть, но тебе пора.
162
И собрался лететь. Сиянье
Тут пошло, а она кричит:
— Пусть мне с дочкой дадут свиданье!
Ты, мол, можешь, похлопочи!
Только он ей не подал знака
Ни рукой, ни крылом. Смолчал.
Даже — ей показалось — плакал.
Это значит: будет печаль.
Или, может, несчастный случай?
Исполняется сон к утру...
А уж ей — такой невезучей! —
Хоть бы раз приснился к добру!
— Да кончай ты свою зарядку!
[Это мне.] Ведь на целый срок
Не наскачешься! И в тетрадку
Плюнь писать — отсыпайся впрок!
Ты того, как я погляжу...
Что ты пялишься? Люба — злая?
Просто я третий год сижу.
А тебе я добра желаю...
Я киваю. И снова — в бег.
Сколько месяцев — бег на месте!
Сколько снов я бегу к тебе,
Увязая, как в липком тесте,
В хлорном запахе, в простыне,
Рваных тряпках и грязных стенах...
Разве можно любить сильней,
Чем отсюда? Не на кресте — но
В тошной муке дверных глазков,
В утончённом хамстве допросов,
В маяте соседкиных снов,
В синеве её папиросы,
В лютой жалости к ней — больной,
Доведенной до полусмерти,
Истеричной, доброй и злой,
И клянущей того, кто вертит
Этот шарик, — в белиберде
Дней без солнца и слез без грима —
Напряженней, святей — нигде
Невозможно любить, любимый!
163
Чтобы первого января —
О твою щеку не кольнуться,
Но осанку не потерять
И конвойному улыбнуться:
Не жалей меня, дурачок!
Громыхай, громыхай ключом!
1 января 1983
тюрьма КГБ Киев
Блажен Василий петушиным храмом,
Блажен солдат берёзовым крестом,
Блаженны дети маком и мечтами,
А дураки — исчёрканным листом.
Сегодня снова голубиный вечер,
И дышит снег наивно и легко.
Как хорошо б лишиться дара речи
И пить зимы парное молоко!
И видеть свет — младенчески блаженно!
Но бьёт глагол в гортани, но в тисках —
Дыханье, но в пылу самосожженья
Обуглен рот, и пепел на висках.
Обломки строк — мучительнее бритвы,
Истерзан лист на тысячи ладов...
И только бессловесная молитва
Уймёт смятенье, как на лоб — ладонь.
Январь 1983
тюрьма КГБ Киев
164
Ax, южане — лжецы и поэты!
Ах, горячие головы — смоль!
Сквозь печаль византийского лета
Проступает приморская соль.
В самой лютой Сибири узнаю:
По гордыне — что слезы грешны,
По ресницам - что темень сквозная,
По рукам - что крыла не нужны.
янв. 1983
тюрьма КГБ Киев
165
И я когда-нибудь — опять
В мой нелюбимый город.
Скормлю монетку в автомат,
«Алло» возьмёт за горло —
И я опять скажу «привет»
И отшатнусь от трубки:
Ори! Да, через столько лет —
Не призраком, не трупом —
Живая, мокрая [туман!],
Кто первый отогреет?
Нальёшь ли, Галицкий,* стакан?
Нальёшь? Тогда скорее!
А Ленка где? Ах, здесь! Давай!
Алло,сейчас я буду!
А ты сгущёнку открывай,
Побольше ложку доставай
И дождь уйми покуда!
И будет так: тепло и свет,
И пышный друг Гораций**
Достойно примет мой привет
И с византийской грацией
Уйдёт налево — без речей,
Не щуря ведьминых очей.
А нам отшибло словеса
С размаху узнаванья.
Все смазано — одни глаза!
Секунды замерли в часах
И пульс не отбивают.
Вот мы какие — через срок!
А в горле — как лимоном...
Мы лучше стали? Что за прок
166
В не столь уж отдалённом,
Не столь уж смертном — если мы
Не чище, не смелее —
Из путанки! Из мокрой тьмы!
Налей — да отогреем
Всё, что примерзло, — не сказать,
Не выдохнуть за годы...
Звучней, стаканов голоса!
За то, что у друзей глаза
Все те же! За свободу!
Не за эрзац по паспортам,
Не лагерь без конвоя —
За ту, что с нами даже там,
За то, что в нас — живое
Всё так же бьётся и болит!
За то, что Галицкий — пиит!
За то, что Ленка так добра,
Как будто бы не из ребра,
А из слезы сотворена!
И за Наталеньку! Она
С осанкой киевской княжны
Заварит чай из бузины,
А может, мяты. И на стол —
Стихи да хлеб, кто б ни пришёл.
Мы все подчистим на корню...
О, хлеб друзей! Не уроню
В тебя сентиментальных слез!
И так не высохнешь авось.
...Тут все закурят. Я одна,
Запрету мужнему верна,
На сигарету погляжу,
Вздохну — и блюдце оближу
Из-под сгущёнки. Мне дольют,
И расслабляющий уют
Меня охватит, покачнёт —
И времени тюремный счёт
Совсем отпустит. Захочу
Не электричества — свечу,
Чтоб возносилась не спеша
167
Её прозрачная душа,
И чтоб из воска лить цветы,
А Юрка чтоб развёл мосты,
И чтоб сверчок на огонёк
Пришёл. И мы за болтовнёй
Забудем полночь. Ну её!
Нам утро радости нальёт!
янв. 1983
тюрьма КГБ Киев
Юрий Галицкий {наст. фамилия — Ушаков) — ленинградский поэт („ Вести
и-! СССР". 1979, номера 23:7, 24:8).
**Гораций — кот Галицкого.
Паучок-математик (грустней не придумаешь зверя!)
Все старается тонкие лапки свои посчитать.
Но полученной маленькой цифре он мудро не верит
И сердито бормочет: «Не вышло опять ни черта!»
Он соткал чертежи, он углы вымеряет прилежно,
Он решает задачу с капустой, где волк и коза,
Но не верит ответу и снова шуршит безнадежно,
И вздыхает: решение ясно, а как доказать?
Ах ты, чокнутый гений, распятый на координатах,
Чудачок-Пифагор, полоумный тюремный пророк!
Подожди уползать, я поверю твоим результатам!
Пораскинь вензеля, посчитай мне, пожалуйста, срок.
Всё, как я просила:
Будет мне, будет
(Господи, спасибо!)
Дальняя дорога
И новые люди.
Будет мне, будет
Бездомная песня
И гордая память.
Будет мне небо,
Добытое честью,
И плащ под стопами.
Будет мне —
Когда же —
Счастливая сказка
В полыни и мяте,
Платье, полумаска,
Кружевная пляска...
И никто не скажет:
— Пожила и хватит!
Янв. 1983
тюрьма КГБ Киев
январь 1983
тюрьма КГБ Киев
168 169
Я с мышами и звёздами говорю,
Я зелёную луковку полила,
Я сухарь покрошу в окно — январю,
А он мне узор на форточке — два крыла —
Ясным сахаром насечёт:
Холод-хруст!
И — снежинку с мятным лучом:
— Какова на вкус
Шестикрылая? Не горчит голубым — печаль?
Первый круг — не сердцу ли вопреки?
Но я знаю, что ему отвечать:
— Всё в порядке, мастер,
Твоей руки
На устах не тает печать
Филигранная, и почётней нет
Белых звёзд на моих плечах.
Вифлеемских тех эполет
Удостоена — благодарю,
Что как женщине — в кружевах —
Ты сковал их. Пока жива —
Сберегу чистейшими — январю
Обещаю. Кричат: «Виват!»
Воробьи, чтоб мастеру не грустить.
И я пью из чаши, его резьбой
Изукрашенной. Он говорит:
— Прости,
Я боялся пересластить.
Бог с тобой.
24 января 1983
тюрьма КГБ Киев
170
Куклу с моющимися волосами!
С голубыми испуганными глазами!
С круглой попкой и пальчиками-конфетками
Во дворе купала дочка соседки.
Вдохновенный обряд напоказ творила:
Наливала воду, взбивала мыло,
Локтем пробовала: не горячо?
И лила на розовое плечо —
Дорогое, немецкое (мягкий пластик!).
Мы сгорали молча, в жестокой власти
Аккуратных ресничек в шелковых бликах,
Добросовестных щечек цвета клубники,
Русых локонов и ладошек зябких,
И бесстыдства кружев, снятых хозяйкой.
А наш худенький круг обходила зависть
И моргала пластмассовыми глазами.
И уже выбирала: кого — себе —
Навсегда? Кому судьба — поседеть
У неё под мякотью локотка,
В пышной сласти сахарного лотка,
В нежной ванночке, что в коробку — комплект —
Упакована? Кто за входной билет
В изобильную благодать
Первым взносом — попросить дать
Подержать! Дотронуться! Посмотреть!
Заплати — и конец игре!
И щенкам, посягающим на газон,
И слезам над обиженной стрекозой,
И ещё чему-то. Мы знали это,
отступая в босяцкую вольность лета:
самодельным коням, хворостинке-шпаге,
'Реугольному киверу из бумаги...

Как с арены звери, презрев опилки,
Мы ушли, деревянно держа затылки.
И свой гордый выбор перестрадали,
Подчиняя сердце такту сандалий.
февр. 1983
тюрьма КГБ Киев
Моему другу Валерию Сендерову*
Мне как-то снилось: кони и попоны,
Рука с колючим перстнем на плече,
И горький лик коричневой иконы,
И твёрдый ропот тысячи мечей.
Потом не помню. Травы уставали
Оплакивать надломы, волки — выть,
И кто-то пел по мёртвым на привале,
И сохли раны, и хотелось пить.
Был месяц август. Дозревали звёзды
И падали в походные костры,
И родину спасти ещё не поздно
Казалось нам. Мы дождались поры,
Мы встали, и в который раз, спасая,
Ушли в траву и перестали быть.
Юродивая девочка, босая
По нам бежала с криком. Не убить —
Так просто. Кажется, сейчас усвоит
Моя земля бесхитростный урок...
Но нет! Ржавеют воды, бабы воют.
А мы встаём, когда приходит срок.
февр. 1983
тюрьма КГБ Киев
^Арестован 17.6.82, осуждён по ст. 70 УКРСФСР на 7 лет лагерей строго
режима плюс 5 лет ссылки.
172
Что календарь? Формальность бытия!
Любой февраль уже сиренью дует.
И прежнюю печаль на молодую
Под буйную крамолу воронья
Сменяет. Но приросшая — болит!
Скребут асфальту шкуру.
Соль земли
Разметена по влажным тротуарам.
Цветные сны слоятся тонким паром,
А мы отвыкли радости делить.
Как женщина неловкая — пакеты,
Мы их роняем всей охапкой в снег!
Но всё равно хватает всем, на всех!
О перемен прозрачная примета!
О времени весёлое весло!
Промокших варежек наивное тепло
Впечатается в корочку сугроба,
Зашмыгают иззябшие микробы,
Весенние созвездья из берлог
Подымут лёгкий запах нафталина,
И Бог, слепив дитя из мокрой глины,
Остатками запрудит ручеёк.
февраль 1983
тюрьма КГБ Киев
173
Мне в лицо перегаром дышит моя страна.
Так пришли мне книгу, где нет ничего про нас.
Чтобы мне гулять по векам завитых пажей,
Оловянных коньков на крышах и витражей,
Чтоб листать поединки, пирушки да веера,
Чтоб ещё не пора — в костёр, ещё не пора...
И часовни ещё звонят на семи ветрах,
И бессмертны души, и смеха достоин страх.
Короли ещё молоды, графы ещё верны,
И дерзят певцы. А женщины сотворены
Слабыми — и дозволено им таковыми быть,
И рожать сыновей, чтобы тем — берега судьбы
Раздвигать, и кольчуги рвать, и концом копья
Корм историкам добывать из небытия.
Чтоб шутам решать проблемы зла и добра,
Чтобы львы на знаменах и драконы в горах,
Да в полнеба любовь, да весёлая смерть на плахе,
А уж если палач — пускай без красной рубахи.
февр. 1983
тюрьма КГБ Киев
174
Чёрная картинка —
Стрелолист!
Витая тропинка —
Расстелись!
Дрогни, белогривый,
Под седлом!
В штрихи-переливы —
Напролом!
Пробираться чащей
В сласть и жуть!
За святою чашей —
Грешный путь.
Озёра, драконы,
Зверь-единорог...
Гибнуть — так без стона,
Жить — так без дорог!
Мёртвые, живые —
Сплетены в бою.
В церкви кружевные
Мальчики поют.
Дамы за шелками —
Страстоцвет!
Слабыми руками
По канве
Пышный герб выводят,
Подают:
— Сбереги в походе.
А убьют —
Воспоют сторицей
Каждый бой...
Мой весёлый рыцарь,
Бог с тобой!
Февраль 1983
тюрьма КГБ Киев
175
И оказалось: это просто скучно —
Не более того. А теснота
Клетушки, загородки в зале душном —
Уютная, дубовая черта
Меж судьями и мною — чтоб не спутать.
Глаза в глаза! Ребячье торжество!
Воротятся! Боятся в зале смуты?
А может, мой весёлый глаз жесток
По-зэковски? Чтоб и во сне — за горло?
Но мой разбой уже превозмогла
Чеканенная прадедами гордость:
Что мне за дело до холопских глаз!
7 марта 1983,
на суде Киев
176
Сегодня утро пепельноволосо.
И, обнимая тонкие колени,
Лениво наблюдает птичью россыпь
Во влажном небе. Бремя обновлений
Сегодня невесомо: ни печалей,
Ни берега в бездонной передышке!
И ремешки отброшенных сандалий
Впечатаны в скрещенные лодыжки.
И безмятежный взор влекут осколки
Витых ракушек, сохнущие сети,
Песчинки да сосновые иголки,
Да звон и лёгкость бытия на свете.
март 1983
тюрьма КГБ Киев
177
Зачем бояться манекенов?
А вот поди ж: до тошноты!
Они молчат в прозрачных стенах
И улыбаются... А ты
Кричишь: — Скорей, пойдём отсюда!
И тянешь за руку. Но вслед —
Они... О, детская причуда!
Не оставляешь столько лет —
Зачем?
Недвижные уроды
При галстуках и в пиджаках,
Младенцы мертвенной породы
В передничках и ползунках,
И женщины... У них снимают,
Меняя платье, кисти рук...
Кадавров линия прямая!
А вдруг однажды поутру
Ты выплеснешь своё отродье
На улицы? Войдёшь в дома?
И родине моей юродивой...
А впрочем, ведь она сама
Хватает за руки — проверить:
Снимаются? Ну, значит, свой!
А нет — в наручники!
И двери —
На ключ!
И встанет часовой,
Обшитый синим кантом — рядом,
И ты тогда поймёшь по взгляду,
Что он — тот самый! Неживой.
март 1983
тюрьма КГБ Киев
178
моему ^У ^W Сепдеро,у
О нём толковали по всем лагерям,
Галдели в столыпинских потных вагонах,
И письма писали о нём матерям,
И бредили в карцере хрипнувшим горлом.
Давно ли сидит он — не помнил никто,
Но знали: делился пайком и заваркой,
И отдал мальцу на этапе пальто,
А в зоне голодных кормил с отоварки.
И спутав со слухом невнятную быль,
Гадали: за что он влетел в арестанты?
Одни говорили: за то, что любил.
Другие шептали, что за пропаганду.
А он им паёк в колбасу превращал,
Лечить их не брезгал — чесотка ли, вши ли.
А женщин жалел, понимал и прощал.
И даже не требовал, чтоб не грешили.
Он боль унимал возложеньем руки,
Учил: вы не звери, пора бы из клеток...
И самые верные ученики
Его продавали за пачку таблеток.
А он говорил: ваши души во тьме,
И что, мол, с вас спросишь,
И гневался редко.
А впрочем, болтали в Бутырской тюрьме,
Что он за донос изувечил наседку.
Одни уходили, отмаявши срок,
Другие амнистии ждали напрасно,
А он под неё и попасть бы не мог,
Поскольку считался особо опасным.
Но четверо зэков, уйдя по домам,
О нем записали, что знали, в тетрадку.
179
Их тут же забрали, и к новым делам
Подшили их записи — все по порядку.
И взяли его — неизвестно куда.
И где он теперь — в рудниках или ссылке,
А может, под коркой сибирского льда —
Спросите попутчиков на пересылке.
март 1983
тюрьма КГБ Киев
180
У изменницы и отступницы,
У сучка в державном глазу,
У особо опасной преступницы —
Ну и смеху! — режется зуб.
По-цыплячьи стучится, лезет,
Ничего не желая знать.
Что с того, что окно в железе?
Всё растёт — но на то и весна!
Приговор мой ждёт утвержденья,
Заседает Верховный суд...
Тут бы хныкать о снисхожденьи —
Но мешает крамольный зуб!
Прёт наружу целое утро,
И скворцом трещит голова...
Непутёвая моя мудрость!
Ты нашла, где качать права!
Что поделать? А завтра обыск!
Обнаружат, подымут вой,
И за то, что не смотрят в оба,
Нагоняй получит конвой...
По инструкции — не положен
Острый, режущий сей предмет!
Как так вырос? Да быть не может!
Да такого в правилах нет!
Ишь, нахалка, что вытворяет!
Это слыханые ль дела?
Где другие — зубы теряют,
Эта — новенький завела!
Может, сунули в предачу?
Может, это хитрый протез
с телекамерой? Не иначе,
Как на денежки НТС!
181
И пойдут по столам бумаги,
И начальник тюрьмы вздохнёт:
— Поскорее бы сплавить в лагерь!
Потерпите ещё денёк!
Есть у нас на шальных поэтов
Наш гуманный Верховный суд:
Утвердят приговор, и поеду.
Может, крылышки отрастут!
март 1983
тюрьма КГБ Киев
Наспех прячу
За сарай портфель,
Конь мой пряничный —
Аида в апрель!
Жестяной трамвайчик,
Башенка-часы,
Запертые дачи,
Брошенные псы.
Волчьи мои морды!
Переглажу всех!
На боках потёртых —
Прошлогодний мех.
Сказочная свита,
До-го-няй!
В зубы ненасытные —
Бросаю коня!
По дохлой полыни,
Оползнями — вниз:
В такое синее —
Хоть захлебнись!
В облако ли, в воду —
С самой крутизны!
Звонкая свобода
Десятой весны!
182
Водоросли,звери,
Свет морской!
Ветер с берега
Хохочет: стой!
Но лечу с разгона —
Не остановлюсь!
Волны, как драконы.
Ботинки — вхлюст!
Кубарем по кромке,
По ничьей земле!
Послушным и робким —
За партой млеть!
Примерным-прилежным —
Позвонки кривить,
А мне — волчья нежность
Да гул в крови!
А мне — находки —
Счастливей нет:
Выброшенной лодки
Крутой скелет,
Странные стекляшки,
Бронзовый крючок...
От солёной ласки —
Горлу горячо!
По древнему праву —
Всех князей верней,
По дерзкому нраву —
Всех земель родней,
Буйное самое —
Моё!Присягай!
Пенными усами
Вались к ногам!
Голубой кровью
Греми в щиты!
Никого — кроме!
Я и ты.
14 апреля 1983
Лефортово
183
Мне сегодня плохо. Милый, не семь же лет —
Полувальсом — по бедам, как по воде!
Да, не нашей породе — знаю — себя жалеть,
Но сегодня никто не увидит,
Не вспомнит — где
Улыбаюсь, держусь и в письмах шутки шучу.
Мне сегодня плохо: отпустите меня
Из бессмертия! Пятый угол ищу!
У Владимира колокола звонят —
Не по мне, и не разобрать, по ком!
Я не слышу, я уже далеко.
И по ком в телефон кричат и не спят ночей,
И по ком окаянный взгляд — знаю, знаю чей —
Плавит хор свечей и олифы лоск,
Богородицу доводя до слез:
— Заступись!
А куда ей, бедной, с дитём —
За других? Своего не сберечь: растёт!
И, беспомощная, плачет — а что ещё?
— Опусти глаза, не мучь! Горячо!
Ну не плачь, голубка, всё, он сейчас уйдёт,
И твои ожоги сбрызнут святой водой,
И твои печали залечат колокола...
Ну, уж ведь легче? Это он не со зла.
Он не будет больше, я напишу: не смей!
Мне совсем не плохо!
И — рожицу на письме.
апр. 1983
ЖХ — 38513-4 Малая

По хлебам России бродил довоенный ветер,
А смешной гимназист, влюблённый во всё на свете,
Изводивший свечи над картами Магеллана,
Подрастал тем временем. Всё по плану
Шло, не так ли, Господи? Под холодным небом
Бредил всеми землями, путая быль и небыль.
— Апельсинные рощи Сорренто, — шептал и слушал,
Как чужие слова застилают печалью душу.
— Варвары спустились в долину, —
Он твердил по латыни,
И рвалось, как из плена, сердце к этой долине.
А когда уездный город Изюм занесло снегами,
Он читал, как рабыни, давя виноград ногами,
Танцевали над чаном под хохот медных браслетов,
И от этого сохло горло, как прошлым летом.
Со стены улыбался прадед в литых лосинах,
Бесконечно юный, но потускневший сильно.
Застеклённый декабрь стоял, как часы в столовой,
И смотрел, и ждал, не говоря ни слова.
А потом весна-замарашка в мокрых чулках —
Тормошила, смеясь, и впадинку у виска
Целовала — и мальчик немел от её насмешек.
все уроки — кубарем! Все законы — смешаны!
Он сбегал посмотреть ледоход, и ветер апреля
выдувал облака соломинкой. Марк Аврелий
Дал с античным терпеньем, открыт на той же странице.
Продавали мочёные яблоки. Стыли птицы
синеглазой бездне, выше колоколов!
Для этой печали уже не хватало слов.
Q рука отчизны касалась его волос...
ак Раз дорос до присяги, когда началось.
185
Он погиб, как мечтал, в бою, защищая знамя.
Нам бы знать - за что нас так, Боже.
А мы не знаем.
2 мая 1983
w)( — 38513-4 Малая зона
ВНЕ ЛИМИТА
186
Есть у нашей совести два оттенка,
Два молчания, две стороны застенка.
Сколько лет старались забыть! Однако
В алфавите два молчаливых знака:
Мягкий — круглый, родственный и лояльный,
И старинный твёрдый, ныне опальный.
Сколько раз его, гордого, запрещали,
Из машинок выламывали клещами,
Заменяли апострофом, и у слов
Обрубали концы, чтоб ни-ни! Крылом,
Лебедь стриженный, не зачерпнешь утра,
Не почувствуешь осенью, что пора,
В холода высот не рванёшь из жил —
Захлебнешься сном, не узнав, что жил.
И споют тебе колыбельный гимн
Медным горлышком, чтоб на страх другим!
Самиздатский томик — в архивный тлен —
Крысьей лапкой на склизком листать столе,
Мягкой пылью — тише! — стелить шажок,
И — шнурок на вдох: помолчи, дружок!
Помолчи — проси
Не губить — простить,
Помолчи — скажи
Слово — и спаси
Сам себя! Во лжи —
Хочешь? — Воскреси
Униженьем — жизнь!
Ну?! И — хруст в кости.
Но старинной твердости взгляд — ответ,
Голубых кровей отражённый свет,
* ул молчания — княжьего — палачу —
189
Ни полслова! С телеги — толпе — молчу!
Как суду — ни бровью, так им — ни стон,
Ни холопский — в четыре конца — поклон!
Привыкать ли: с закинутой головой
К эшафоту — под радостный зверий вой,
Чёткой поступью — медленно — по плевкам,
Да по грязной соломе, да по векам;
Не оправдываясь — не пристанет ложь!
Той же смертной дорогой и ты пройдёшь.
И российской совестью — в прорву лет —
Двухголосье молчания грянет вслед.
3 июня 1983
ЖХ — 38513-4 Малая зона
190
А я не знаю, как меня убьют:
Пристрелят ли в начале заварухи —
И я прижму растерянные руки
К дыре, где было сердце.
И сошьют
Мне белую легенду, и примерят,
И нарядят — потом уже, потом,
Когда окончится! Когда сочтут потери,
Протопят каждый уцелевший дом,
И вдруг смутятся, затворяя двери,
И загрустят неведомо о ком.
А может даже раньше — хоть сейчас:
Разденут — ив бетон, в окочененье
Законное! За подписью врача —
В калеки, в смертники — на обученье!
Чтобы не дрогнув — медленно — до дна!
Согласно предписаниям режима!
О, белая легенда! Холодна!
И—с головы до пят — неотторжима!
А может, проще — новостью в письме:
— Ты знаешь... Оказалось... Что ж, мужайся!
Ты сильная... И удержу ли смех
Над смятыми листками? Как прижаться
Дырой, где было сердце — только что —
К рукам — уже ненужным и неважным?
И дальше — как? За гранью? За чертой
Непреступаемой? Отмеренной? Бумажной?
Ох, только бы не так! Не через вас,
Мои! Пускай не вы, пускай другие!
ведь не пощады! Но другую гибель —
Цемент ли, пуля! — Только не слова!
А впрочем, что я горожу? Не мне —
191
В друзьях сомненье допустить, в любимом —
Смятенье допустить! Единым «нет» —
Я отметаю допущенье грима
На самых верных душах всей земли,
На самых яростных и самых гордых!
Что, волчий век? Воротишь зверью морду?
Кому кого бояться — знаешь?
Пли!
75 июня 1983
ЖХ — 38513-4 Малая зона
ЗЕМЛЯНИЧНЫЙ ГОРОД
В Земляничном городе —
Звонкие окошки,
В Земляничном городе —
Молоко для кошки,
В Земляничном городе —
Пряники с картинками,
Башенки с часами,
Цыганки с корзинками,
Лужи да кораблики,
Финики — бананы,
Гордые вороны,
Мудрые бараны.
Целый вечер — мультики,
Целый день — мороженое,
А по воскресеньям —
И добавки можно!
И уже видали
В Земляничном городе
Выраженье счастья
У лошади на морде!
А еще там ёжики,
Тигры и медведи!
Купим кучу сахару —
И скорей поедем
В Земляничный город!
июль 83 г.
ЖХ — 38513-4 Малая зона
192 193
о.м.
Ни сына не оставивший, ни дома,
Во вьюгу поднятый среди строки,
Щерблёною дорогою ведомый —
Нелепым дуновением руки,
Бессмертным птичьим взмахом —
Не меня ли
Благословил на этот мерзлый путь?
И правящему чёрными конями
Я не боюсь в глазницы заглянуть:
Ни странных птиц кружение и трепет,
Ни гул последней облачной черты —
Не преуспеют испугать, раз ты
Уже на берег вышел, чтобы встретить,
И ждёшь у края сумрачной воды.
Я узнаю твой взмах — и рвутся звенья
Бессильных уз, и опадает тлен!
А ты сейчас шагнешь по неземле —
И руку мне подашь, чтобы забвенье
Не доплеснуло до моих колен.
август 83 г.
ЖХ 38513-4 Малая зона
194
Татьяне Великановой
Неумелая пила,
Пышные опилки.
Предосенние дела.
Доживём до ссылки?
Скоро, скоро на этап,
В тёплый свитер — скоро,
А свобода — по пятам
С матерщиной пополам,
Сыском да надзором!
Восемьдесят третий год —
Солью, не хлебами —
Вхруст по косточкам пройдет,
Переломится вот-вот!
Недорасхлебали.
За ворота, за предел —
С каждой нотой выше!
Тихий ангел отлетел.
Нам судьба накрутит дел —
Дайте только выжить!
Ну, до встречи где-нибудь.
Зэковское счастье —
Улыбнись!
Счастливый путь.
Нету сил прощаться.
1 сентября 1983
ЖХ- 38513-4 Малая зона
195
Что-то завтра, кораблик наш, Малая зона,
Что сбудется нам?
По какому закону —
Скорлупкой по мёртвым волнам.
Весь в заплатах и шрамах,
На слове - на честном - одном -
Чьей рукою храним наш кораблик,
Няш маленький дом?
Й^из нас доплывет, догребет, доживет -
До других,
Пусть расскажет: мы знали
Касание этой руки.
18 сентября 1983
ЖХ — 38513-4 Малая зона
196
Если выйти из вечера прямо в траву,
По асфальтовым трещинам — в сумрак растений,
То исполнится завтра же — и наяву
Небывалое лето счастливых знамений.
Все приметы — к дождю,
Все дожди — на хлеба,
И у всех почтальонов — хорошие вести.
Всем кузнечикам — петь,
А творцам — погибать
От любви к сотворенным — красивым, как песни.
И тогда,и тогда —
Опадёт пелена,
И восторженным зреньем — иначе, чем прежде, —
Недошедшие письма прочтем,
И сполна
Недоживших друзей оправдаем надежды.
И подымем из пепла
Наш радостный дом,
Чтобы встал вдохновенно и неколебимо.
Как мы счастливы будем — когда-то потом!
Как нам нужно дожить!
Ну не нам — так любимым.
3 октября 1983
ЖХ — 38513-4 Малая зона
197
Дай мне кличку, тюрьма,
В этот первый апрель,
В этот вечер печали,
С тобой разделённый.
В этот час твоих песен
О зле и добре,
Да любовных признаний,
Да шуток соленых.
У меня отобрали
Друзей и родных,
Крест сорвали с цепочки
И сняли одежду,
А потом сапогами
Лупили под дых,
Выбивая с пристрастьем
Остатки надежды.
Мое имя подшито,
И профиль, и фас —
В нумерованном деле,
Под стражей закона —
Ничего моего!
Так же, как и у вас —
Никого, ничего!
На решётке оконной —
Вот я весь — окрести,
Дай мне имя, тюрьма,
Проводи на этап
Не мальчишку, а зэка,
Чтоб встречала меня
Потеплей Колыма,
Место ссылок и казней
Двадцатого века.
5 октября 1983
ЖХ— 38513-4 Малая
зона

Что ты помнишь о нас, мой печальный,
Посылая мне легкие сны?
Чем ты бредишь пустыми ночами,
Когда стены дыханью тесны?
Вспоминаешь ли первые встречи,
Дальний стан, перекрёстки веков?
Говорит ли неведомой речью
Голубое биенье висков?
Помнишь варваров дикое стадо,
И на гребне последней стены
Мы — последние — держим осаду,
И одною стрелой сражены?
Помнишь дерзкий побег на рассвете,
Вдохновенный озноб беглецов,
И кудрявый восточный ветер,
Мне закидывающий лицо?
Я не помню, была ли погоня,
Но наверно отстала вдали,
И морские весёлые кони
Донесли нас до тёплой земли.
Помнишь странное синее платье —
И ребенок под шалью затих...
В этот год исполнялось проклятье,
И кому-то кричали: «Мы — братья!»
А кого-то вздымали на штык...
Как тогда мы друг друга теряли —
В суматохе, в дорожной пыли —
И не знали: на день, навсегда ли?
И опять — узнаёшь ли — нашли!
Через смерть, через годы и годы,
Через новых рождений черты,
198 199
Сквозь забвения тёмные воды,
Сквозь решётку шепчу: это ты!
8 октября 1983
ЖХ — 38513-4 Малая зона
Помню брошенный храм под Москвою:
Двери настежь, и купол разбит.
И, дитя заслоняя рукою,
Богородица тихо скорбит —
Что у мальчика ножки босые,
А опять впереди холода,
Что так страшно по снегу России —
Навсегда — неизвестно куда —
Отпускать темноглазое чадо,
Чтоб и в этом народе — распять...
— Не бросайте каменья, на надо!
Неужели опять и опять —
За любовь, за спасенье и чудо,
За открытый бестрепетный взгляд —
Здесь найдется российский Иуда,
Повторится российский Пилат?
А у нас, у вошедших, — ни крика,
Ни дыхания — горло свело:
По её материнскому лику
Процарапаны битым стеклом
Матерщины корявые буквы!
200
И младенец глядит, как в расстрел:
— Ожидайте, Я скоро приду к вам!
В вашем северном декабре
Обожжет Мне лицо, но кровавый
Русский путь Я пройду до конца,
Но спрошу вас — из силы и славы:
Что вы сделали с домом Отца?
И стоим перед Ним изваянно,
По подобию сотворены,
И стучит нам в виски, окаянным,
Ощущение общей вины.
Сколько нам — на крестах и на плахах —
Сквозь пожар материнских тревог —
Очищать от позора и праха
В нас поруганный образ Его?
Сколько нам отмывать эту землю
От насилья и ото лжи?
Внемлешь, Господи? Если внемлешь,
Дай нам силы, чтоб ей служить.
12 октября 1983
ЖХ-38513-4 Малая зона
201
Тане и Ване {Осиновой и Ковалеву)
Я проеду страною —
В конвойной свите,
Я измучу людским страданьем глаза,
Я увижу то, что никто не видел —
Но сумею ли рассказать?
Докричу ли, как мы такое можем —
По разлуке, как по водам?
Как становимся мы на мужей похожи —
Взглядом, лбом, уголками рта,
Как мы помним — до каждой прожилки кожи
Их, оторванных на года,
Как мы пишем им: «не беда,
Мы с тобою — одно и то же,
Не разнять!»
И звучит в ответ
Твердью кованное «навек» —
То стариннейшее из словес,
За которым — без тени — свет.
Я пройду этапом,
Я все запомню —
Наизусть — они не смогут отнять!
Как мы дышим —
Каждый вдох вне закона!
Чем мы живы —
До завтрашнего дня.
Вот и стихли крики, Пенелопа,
Покрывало в сторону!
Он вернулся, твой высоколобый,
К сыну и престолу.
К лошадям своим и горожанам,
К ложу из оливы...
Ни разлучница не удержала,
Ни эти, с Олимпа.
Вытер меч, меняя гнев на милость,
Дышит львино...
Раз рука его не усумнилась —
Значит, нет невинных!
Всем злодеям вышло наказанье
От законной власти...
Вот рабыни смоют кровь с мозаик —
И начнется счастье.
9 ноября 1983
ЖХ—38513-4 Малая зона
12 ноября 1983
ЖХ — 38513-4 Малая юна
202
203

И доживу, и выживу, и спросят:
Как били головою о топчан,
Как приходилось мёрзнуть по ночам,
Как пробивалась молодая проседь...
Но улыбнусь. И что-нибудь сострю.
И отмахнусь от набежавшей тени.
И честь воздам сухому сентябрю,
Который стал моим вторым рожденьем.
И спросят: не болит ли вспоминать,
Не обманувшись лёгкостью наружной.
Но грянут в памяти былые имена —
Прекрасные — как старое оружье.
И расскажу о лучших всей земли,
О самых нежных, но непобедимых:
Как провожали, как на пытку шли,
Как ждали писем от своих любимых.
И спросят: что нам помогало жить,
Когда ни писем, ни вестей — лишь стены,
Да холод камеры, да чушь казённой лжи,
Да тошные посулы за измену.
И расскажу о первой красоте,
Которую увидела в неволе:
Окно в морозе! Ни глазков, ни стен,
И ни решеток, и ни долгой боли —
Лишь синий свет на крохотном стекле,
Витой узор — чудесней не приснится!
Ясней взгляни — и расцветут смелей
Разбойничьи леса, костры и птицы!
И сколько раз бывали холода,
И сколько окон с той поры искрилось —
Но никогда уже не повторилось
204
Такое буйство радужного льда'
Да и за что бы это мне - сейчас
И чем бы этот праздник был заслужен.
Такой подарок может быть лишь рТз
А может быть. один лишь раз и нужен
30 ноября 1983
ЖХ38513 Лагерная бопьппца
205
Вот и снова декабрь
Расстилает холсты,
И узорчатым хрустом
Полны мостовые,
И напрасно хлопочут
Четыре стихии
Уберечь нас от смертной
Его чистоты.
Пустим наши планеты
По прежним кругам —
Видно, белая нам
Выпадает дорога.
Нашу линию жизни
Залижут снега —
Но еще нам осталось
Пройти эпилогом.
Но, упрямых следов
Оставляя печать,
Подыматься по мерзлым ступеням
До плахи —
И суровую холодность
Чистой рубахи
Ощутить благодатью
На слабых плечах.
— декабрь 1983
ЖХ-2851 2 ШИЗО
206
Я сижу на полу, прислонись к батарее, —
Южанка, мерзлячка!
От решетки на лампочке тянутся длинные тени.
Очень холодно.
Хочется сжаться в комок по-цыплячьи.
Молча слушаю ночь,
Подбородок уткнувши в колени.
Тихий гул по трубе.
Может, пустят горячую воду?
Но сомнительно.
Климат ШИЗО. Кайнозойская эра.
Кто скорей отогреет — Державина твёрдая ода,
Марциала опальный привет,
Или бронза Гомера?
Мышка Машка стащила сухарь
И грызёт за парашей.
Двухдюймовый грабитель,
Невиннейший жулик на свете?
За окном суета,
И врывается в камеру нашу —
Только что со свободы —
Декабрьский разбойничий ветер.
Гордость Хельсинкской группы не спит —
По дыханию слышу.
В Пермском лагере тоже не спит
Нарушитель режима.
Где-то в Киеве крутит приемник
ДРУГОЙ одержимый...
И встает Орион,
и проходит от крыши до крыши.
" "счальная повесть России
(А может, нам снится?)
207
Мышку Машку, и нас, и приемник,
И свет негасимый —
Умещает на чистой, еще непочатой странице,
Открывая на завтрашний день
Эту долгую зиму.
16 декабря 1983
ЖХ—385J2 ШИЗО
Илюше
О чайной ложечке любви
Давай грустить, мой друг далекий!
О том, что бесконечны сроки,
Что так суровы все пророки —
И хоть бы кто благословил!
Мой друг, давай грустить о том,
Как я из марта прибегала.
Ты ждал в дверях.
И в добрый дом
Вводил. А занавес вокзала
Был так нескоро, что цвела
Обломленная наспех ветка —
И в робость воскового света
Каморка тесная плыла.
Давай грустить о том, что мы
Так щедро молоды поныне —
Но нам, рождённым на чужбине
С судьбой скитанья и гордыни, —
Искать ли родины взаймы?
Как онемевший бубенец —
Сердечный спазм.
Сейчас отпустит.
Как впереди бездонно пусто!
Но есть у самой долгой грусти
Одна улыбка под конец.
30 декабря 1983
ЖХ-38512 ШИЗО
208
Вот и кончена пляска по синим огням,
По калёным орешкам углей.
Вот и роздых оранжевым пылким коням,
А тепло все смуглей и смуглей.
Оскудевшей ладошкой остатки лови —
Не держи — отпускай на скаку!
Остыванье камина печальней любви,
Обречённей котенка в снегу.
А когда догорит, отлетит и умрёт,
Как цыганский костер на песке —
То останется маленький грустный зверёк,
Охвативший колени в тоске.
Что ж, не все танцевать этой долгой зимой,
Раз никак не кончается год!
И теряется в сумерках тоненький вой,
Унесенный в пустой дымоход.
Что ж, не все баловаться, свиваясь кольцом,
Да хвостом разводить вензеля...
И хотелось бы года с хорошим концом —
Да остыла под лапкой зола...
Не скули, дурачок, мы газету зажжём —
Всю подшивку — в разбойничий дым!
Хоть и мало тепла — да горит хорошо!
Потанцуем, а там поглядим.
3 декабря 1983
ЖХ — 38513-4
Малая зона
209
Подумаешь — сгрызли метлу от ступы
И полподметки от сапога!
У нас, драконов, чешутся зубы
По полнолуниям и четвергам!
Ну скушали грабли — большое дело!
Сожрали осла — велика печаль!
Моя бабуся однажды съела
Министра — и то никто не кричал.
А что мы съели — то съели честно:
Интриги-сплетни нам не с руки.
Уж если что-то чесать — известно,
Что лучше зубы, чем языки.
Нам всё годится: хрум-хрум — и нету!
Вот только было бы чем запить.
Сжуём и туфельку, и карету,
А Золушку выплюнем — так и быть!
Но, дело имея с людской породой,
Мотайте, мальчики, на усы:
Я дожил до старости тем, что сроду
Не ел их докторской колбасы.
Да, мы жуем, но рискуем сами —
Такая уж наша драконья жисть!
Ох, снова, проклятые, зачесались...
У вас не найдется, чего погрызть?
янв. 84 г.
ЖХ—385/2
шизо
210
И—в вечерний полёт, по-ребячьи раскинувши руки,
Словно в бездну, роняя затылок в крахмальную стынь —
Пронесёмся по снам, ни в одном не уставшие круге,
В обомлевших ветрах наводя грозовые мосты!
Мы узнаем там тех, кого вспомнить пытались, но меркла
У границы сознанья прозрачная память веков.
Мы в нее свою жизнь наводили, как встречное зеркало,
Но глаза ослеплял свет неведомых нам берегов.
В озареньи полета мы будем бесстрашны и мудры,
И придут к нам крылатые звери с небесных ворот...
А в кого превратимся, ударившись оземь, наутро —
Нам еще не известно, и стоит ли знать наперед?
янв. 84 г.
ЖХ—38513-4 Малая зона
211
Таня Осипова, как вы мне надоели!
Даже здесь — вдвоем: близнецовый эффект виноват!
Серый ветер гуляет по дощатой нашей постели
И вечерние мыши вышли на променад.
Мы опять в ШИЗО, ох не гладят нас по головке!
Под одной звездой отмерзать ото всех забот.
Ну на крайний случай — вы в ШИЗО, а я в голодовке.
Или тот же случай, только наоборот.
Видно, ангелы наши время нашли и место
Спохватиться: где мы болтались врозь, и они правы.
Где вы были в Москве во время моих наездов?
И где я была, когда в Лефортово — вы?
Двум таким безголосым как же было не спеться?
От судьбы не уйдешь: раз уж нас не свели свои —
Удружили власти, теперь никуда не деться!
Принесли баланду; возьмите на нас двоих.
30 янв. 84 г.
ЖХ-38512
ШИЗО
212
МЕДВЕЖЬЯ ПЕСЕНКА
Самым мягким лапкам —
Баю-бай!
Самым круглым попкам —
Баю-бай!
Самым толстопузым,
Тёплым и лохматым,
Сонным медвежатам —
Баю-бай!
Как у нас в берлоге
Три бочонка мёду,
Как у наших деток —
Сладенькие лапки...
Первый сон — гречишный,
А второй — цветочный,
А как выйдет месяц —
Липовый приснится.
Соням и сластёнам,
Баловням-задирам,
Медвежовым деткам —
Баюшки под ушко!
б февраля 1984
ЖХ—38512 ШИЗО
213
А в этом году подуло весной
Четвертого февраля.
И на вспененной лошади вестовой
В нелепом мундире старинных войн
Промчал по мерзлым полям.
Прокатили мускулы облаков
По всем горизонтам гром,
И запели трубы былых полков
Смертью и серебром.
И по грудь в весне провели коней,
И намокли весной плащи,
А что там могло так странно звенеть
Мне было не различить.
Но рвануло сердце на этот звон,
И усталость крылом смело.
И это был никакой не сон:
Было уже светло.
4 февраля 1984
ЖХ—385/2 ШИЗО
214
Нарядили в тяжёлое платье,
И прекрасною дамой назвали,
И писали с нее Божью матерь,
И клинки на турнирах ломали.
И венцы ей сплетали из лилий,
И потом объявили святой.
И отпели и похоронили —
А она и не знала, за что.
12 февраля 1984
ЖХ—38512 ШИЗО
Лошади мои, лошади!
По каким боям — гривы по ветру?
Что за бабы плачут у повода?
Что за пули ждут своей очереди?
Серые мои, рыжие!
По каким холстам — легкой поступью?
Из каких веков, мои поздние?
Из каких переделок выжили?
Небывалые мои, гордые!
Не косите свои агатовые!
^ходя, не надо оглядываться.
Лишь копыта в небо — аккордами.
февр. 84 г.
ЖХ - 385/2
ШИЗО

Мы не войдём в одну и ту же реку,
Не разведём заросших берегов,
Не будет нам хромого человека,
Который нас перевезти готов.
А будет вечер — тёплый, как настойка
На тёмных травах; лень и тишина.
Тогда отступит лагерная койка,
И холод камеры, и ветер из окна.
Но мы запомним разговоры в кружку,
Счастливейшие сны в полубреду,
Мордовских баб, пихающих горбушку:
— Хоть хлебушка возьми, не голодуй!
И это нам нести своим любимым,
По-честному делясь — кому о чём:
Всё страшное — себе,
Всё злое — мимо,
Всю доброту Земли — ему в плечо.
16 февраля 1984
ЖХ — 38513-4 Малая зона
216
Моему незнакомому другу Дэвиду Макголдену
Над моей половиной мира
Распускают хвосты кометы.
На моей половине века —
Мне в глаза — половина света.
На моей половине — ветер,
И чумные пиры без меры.
Но прожектор по лицам светит
И стирает касанье смерти.
И отходит от нас безумье,
И проходят сквозь нас печали,
И стоим посредине судеб,
Упираясь в чуму плечами.
Мы задержим ее собою,
Мы шагнем поперёк кошмара.
Дальше нас не пойдет — не бойтесь
На другой половине шара!
26 февраля 1984
ЖХ—38513-4 Малая зона
217
Так за дверью: «Вам телеграмма»
Что б там ни было — открывай!
Так юродивые при храмах —
Чьих пророков хрипят слова?
Так условленное судно —
Тем ли парусом обожжёт?
В самых долгих минутах судеб
Мы не ведаем, что нас ждёт.
Нам не следует знать, что будет,
Но тем твёрже мы предстоим,
Вслух настаивая на чуде,
Что положено нам двоим.
По режиму! По праву крови!
И по каждому вздоху врозь!
И по каждой ночи без крова!
И по бреду под стук колес!
Не награда и не возмездье —
Но суровейшее из чудес,
За которым уходят в песню,
Оставляя уставших здесь.
март 1984
ЖХ—38513
Лагерная больни""
218
Сойдём с ума печальною весной,
Когда снега вздыхают об апреле,
Когда уже грозит подрыв основ
Сугробам; и камины догорели,
Когда стоит над нами Орион,
Но наплывают странные созвездья,
Когда из мира не приходят вести,
Но он такой душой одарён,
Что прорывается в молчание утрат —
С ума сойти! Какого ветра милость?
Вот так проснешься как-нибудь с утра —
И все исполнится,
Как только что приснилось.
•? марта 1984
ЖЗ-38513 Лагерная больнш
219
Их пророки обратяся в ветер,
В пепел обратятся их поэты,
Им не будет ни дневного света,
Ни воды, и не наступит лето.
О, конечно, это справедливо:
Как земля их носит, окаянных!
Грянут в толпы огненные ливни,
Города обуглятся краями...
Что поделать — сами виноваты!
Но сложу я договор с судьбою,
Чтобы быть мне здесь
И в день расплаты
Хоть кого-то заслонить собою.
9 марта 1984
ЖХ—385J3-4
Малая зона
220
Под созвездием Девы ручьи убегают в ночь —
И доносится смех, и возня весенних баталий.
Это было уже когда-то — давным-давно.
Кем мы были тогда, какие ветра глотали?
Эта черная легкость взмаха — каким крылом?
Этот шалый бег по остолбеневшим водам,
Этот странный озноб (апрель, и уже светло),
Эта получужая кровь — другого кого-то —
Затаилась — а вдруг взбурлит, понесёт конем —
Не удержишь изодранных губ ни уздой, ни гневом!
И тогда, ничего не успев, лишь рукой взмахнём,
Но рука — уже не рука, и хохочет Дева.
77 марта 1984
ЖХ — 385/3 Малая зона
221
Лилии да малина,
Горностаи, белые псы,
Да знамена в размахах львиных,
Да узорчатые зубцы.
По настилам гремят копыта,
Воронёная сталь тепла.
И слетает кудрявый свиток
С перерубленного стола.
А с небес — знаменья да рыбы,
Чьи-то крылья и голоса.
Громоздятся в соборы глыбы,
Но пророки ушли в леса.
Рук иудиных отпечатки
На монетах — не на сердцах.
Но отравленные перчатки
Дарят девочкам во дворцах.
И предадут, и тут же поцелуют —
Ох, как старо! Никто не избежал.
Что ж, первый век! Гуляй напропалую,
Не отпускай потомков с кутежа!
Весенний месяц нисан длится, длится —
Ночных садов мучительный балет.
Что поцелуй? Пустая небылица.
Всё скоро кончится. За пару тысяч лет.
Но этот месяц — на котором круге? —
Дойдёт до нас, и прочих оттеснят,
И скажут — нам: — Пойдем умоем руки,
Мы ни при чем. Ведь все равно казнят.
20 апреля 1984
ЖХ-38513-4 Малая зона
12 апреля 1984
ЖХ— 385 j 3-4 Малая зона
222
223
Так закат воспалён, что не тронь!
Ну так что же?
В общем, все хорошо. А детали —
Ну что же детали...
Мы давно не от мира газет
Да словес, прилипающих к коже,
Да Иудиных цен.
Даже страхи — и те растеряли.
Мы давно отмолчали допросы,
Прошли по этапу,
Затвердили уроки потерь —
Чтоб ни слез и ни звука!
Мы упрямо живём —
Как зверёк, отгрызающий лапу,
Чтоб уйти от капкана на трёх, —
Мы освоили эту науку.
И с отважной улыбкой —
Так раны бинтуют потуже —
Мы на наши сомненья
Печальные ищем ответы.
А на наши печали — найдётся трава...
Почему же
Так закат воспалён,
Что глаза не сомкнуть до рассвета?
22 апреля 1984 д
ЖХ- 385/3-4 Малая зон
224
Мандельштамовской ласточкой
Падает к сердцу разлука,
Пастернак посылает дожди,
А Цветаева — ветер.
Чтоб вершилось вращенье вселенной
Без ложного звука,
Нужно слово — и только поэты
За это в ответе.
И раскаты весны пролетают
По тютчевским водам,
И сбывается классика осени
Снова и снова.
Но ничей еще голос
Крылом не достал до свободы,
Не исполнил свободу,
Хоть это и русское слово.
25 апреля 1984
ЖХ — 38513-4
225
Малая зона
Этот вечер для долгой прогулки.
Серый час, как домашняя кошка,
Тёплой тенью скользит у колена,
А подъезды печальны и гулки.
Ты надень свою старую куртку.
Мы набьём леденцами карманы
И пойдем, куда хочется сердцу,
Безо всякого дельного плана.
По заросшим ромашкой кварталам,
Где трамвай уже больше не ходит,
Где открытые низкие окна,
Но старушек в них прежних не стало.
Так мы выйдем к знакомому дому,
И увидим на спущенной шторе
Тень хозяина, и улыбнемся:
Кто сегодня в гостях, с кем он спорит?
Мы замедлим шаги: не зайти ли?
Но заманят нас сумерки дальше,
Уведут, как детишек цыгане,
Как уже много раз уводили.
И тогда, заблудившись, как дети,
В незнакомом обоим предместье,
Вдруг очнёмся: мы живы и вместе!
И вернёмся домой на рассвете.
2 июля 1984
ЖХ — 385/2
ШИЗО
226
Переменился ветер,
А новый самодержавен.
Небо встало осадой
И пригороды берет.
За северною стеною
Раскатом кони заржали,
Но первый поток прорвался
Сквозь брешь восточных ворот.
И сразу в дымном провале
Исчезли остатки башен,
Смело надвратную церковь,
Кресты и колокола.
Мой город сопротивлялся.
Он был прекрасен и страшен.
Он таял в ревущем небе,
Затопленный им дотла.
А позже, когда над нами
Сомкнулись тучи и воды, —
Никто не знал их победы
И не воспел зари.
И нет им с тех пор покоя:
Все лепят, лепят кого-то —
То руку, то край одежды,
Бессильные повторить.
2 июля 1984
ЖХ—38512
227
И за крик из колодца «мама!»
И за сшибленный с храма крест,
И за ложь твою «телеграмма,»
Когда с ордером на арест, —
Буду сниться тебе, Россия!
В окаянстве твоих побед,
В маяте твоего бессилья,
В похвальбе твоей и гульбе.
В тошноте твоего похмелья —
Отчего прошибет испуг?
Всё отплакали, всех отпели —
От кого ж отшатнешься вдруг?
Отопрись, открутись обманом,
На убитых свали вину —
Все равно приду и предстану,
И в глаза твои загляну!
5 июля 1984
ЖХ—385/2
ШИЗО
228
Когда-нибудь, когда-нибудь
Мы молча завершим свой путь
И сбросим в донник рюкзаки и годы.
И, невесомо распрямись,
Порвём мучительную связь
Между собой и дальним поворотом.
И мы увидим, что пришли
К такому берегу Земли,
Что нет безмолвней, выжженней и чище.
За степью сливы расцветут,
Но наше сердце дрогнет тут:
Как это грустно — находить, что ищем!
Нам будет странно без долгов,
Доброжелателей, врагов,
Чумных пиров, осатанелых скачек.
Мы расседлаем день — пастись,
Мы удержать песок в горсти
Не попытаемся — теперь ведь всё иначе.
Пускай победам нашим счет
Другая летопись ведёт,
А мы свободны — будто после школы.
Жара спадает, стынет шлях,
Но на оставленных полях
Еще звенят медлительные пчелы.
Ручей нам на руки польёт,
И можно будет смыть налёт
Дорожной пыли — ласковой и горькой.
И в предвечерней синеве
Конь переступит по траве
К моей руке — с последней хлебной коркой.
16 июля 1984
ЖХ — 385/2 ПКТ
229
Вот их строят внизу — их со стенки можно увидеть.
(Ну, а можно и пулю в невежливый глаз получить!)
Золочёные латы (это — в Веспасиановой свите),
Гимнастёрки солдат, да центурионов плащи.
Завтра эти ребята, наверное, двинут на приступ.
И, наверно, город возьмут, изнасилуют баб —
И пойдёт, как века назад и вперёд, — огонь да убийства.
Если спасся — счастливый раб, если нет — то судьба.
Храм, наверно, взорвут и священников перережут.
Впрочем, может, прикажут распять, сперва допросив.
Офицеры возьмут серебро, солдаты — одежду —
И потянутся пленные глину лаптями месить.
А потом запросят ставку — что делать дальше?
И связист изойдет над рацией, матерясь.
Будет послан вдоль кабеля рвущийся к славе мальчик,
Потому что шальною стрелой перешибло связь.
А другая стрела его в живот угадает.
А потом сожгут напалмом скот и дома,
Перемерят детей колесом
И стену с землей сравняют,
Но, возможно, не тронут старух, сошедших с ума.
И не тычьте в учебник: истории смертники знают —
Прохудилось время над местом казни и дало течь.
Дай вам Бог не узнать, что видит жена соляная:
Автомат ППШ или римский короткий меч?
23 июля 1984
ЖХ — 385J2
ПКТ
Все дела заброшу —
Поминайте лихом!
Сяду на трамвайчик,
Поеду к портнихам,
Чтоб захлопотали,
Как куклу вертели,
Чтобы сшили платье
Цвета карамели!
Три мои портнихи:
Одна молодая,
Другая постарше,
А третья седая...
Вот они над платьем
Мудрят, как и прежде:
Первая отмерит,
Вторая отрежет,
Третья на булавки
Прикинет: любуйся!
Иголкой прихватит
И нитку откусит.
— Ишь, как засветилось!
Облако, не платье!
Надень без заботы,
Сомни на закате,
Танцуй, с кем захочешь,
Но попомни слово:
Как разлюбишь сласти —
Ты придешь к нам снова:
За вечерним платьем,
За цветом печали...
Проводили садом
230 231
И вслед помахали.
Месяцы ли, годы
Буду вспоминать я
Как меня кружило
Молодое платье,
Как одна смеялась,
Одна подмигнула...
Почему же третья —
Седая — вздохнула?
6 июля 1984
ЖХ—385/2
пкт
Я заведу большой сундук
И все сложу туда:
Картинку с грешником в аду
И сонного кота.
И карты стран, которых нет,
И шляпу-котелок,
Еще старинный пистолет,
Рогатку и свисток.
И с этим самым сундуком
Я завтра двину в путь,
И — где верхом, а где пешком
Дойду куда-нибудь.
Пусть будет край, куда приду,
На сгибе карты стёрт!
Картинкой с грешником в аду
Мы разведём костёр.
Кот распугает всех зверей,
Что смотрят из кустов,
Но сахар делает добрей

Бесхвостых и с хвостом.
Мы чай заварим в котелке,
А с ним упавший лист.
Все, кто вблизи и вдалеке,
Сойдутся к нам на свист.
Мы будем песни распевать,
Болтать о сём о том,
И не загонит нас в кровать
Никто-никто-никто!
И звёзды ярче леденцов
Взойдут над головой...
А чтоб не портить всё концом,
Я не вернусь домой!
28 июля 1984
ЖХ—38512
С перепоя неймётся, матушка?
Отойдёшь к утру, ничего!
Все мерещатся ангелы падшие?
Не впервой!
Ну-ка хлопни их туфлей сношенной,
В стенку вмажь!
Вот и будет им ров некошенный,
Дурья блажь!
Бей с размаху, лепи, что силы —
Так их мать!
Да по девкам ихним красивым,
Да по крылушкам, чтоб летать
Разучились! Да по сусалам!
233
По глазам!
Что ж ты валишься, мать? Устала?
Что ты взвыла? На образа
Что косишься, когда их нету?
Что ты видишь там по углам?
Ты ж очкарику прошлым летом
За поллитру их отдала!
Ну, кончай причитать, мамаша!
Раз по ангелам не попасть —
Хлопни рюмку, давай попляшем —
Наша власть!
Наше право: хотим — гуляем —
Раззудись плечо!
Что ж ты ткнулась в подол соплями?
Ну, о чем?
Что ты пялишься, как на Каина?
Спать пора!
Нет, теперь поехала каяться.
Это точно, что до утра.
4 августа 1984
ЖХ — 385/2 ПКТ
234
Нас Россией клеймит
Добела раскаленная вьюга,
Мракобесие тёмных воронок
Провалов под снег.
— Прочь, безглазая, прочь!
Только как нам уйти друг от друга —
В бесконечном круженьи,
В родстве и сражении с ней?
А когда наконец отобьешься
От нежности тяжкой
Самовластных объятий,
В которых уснуть — так навек,
Всё плывет в голове,
Как от первой ребячьей затяжки,
И разодраны лёгкие,
Как нестандартный конверт.
А потом, ожидая, пока отойдет от наркоза
Всё, что вышло живьём
Из безлюдных её холодов, —
Знать, что русские ангелы,
Как воробьи на морозах,
Замерзают под утро
И падают в снег с проводов.
4 августа 1984
ЖХ — 38512 ПКТ
235
Скоро будет прилив.
Сгонит отару вод
Северный ветер.
Сдвинутся корабли,
Небо вкось поплывёт,
Что случится на свете?
Выгнется линзой свод,
Хрупкий взметнут балет
Птицы-чаинки.
Выступит мед из сот,
И покачнутся в земле
Чьи-то личинки.
Дети чужих зверей
Стиснут в мехах сердца -
Шорох по норам...
Ветер, то ли свирель —
Не угадать лица —
Будет, и скоро.
Знают сверчки небес
Рации всех судов,
Пеленг сосновый.
Нордом сменится Вест.
Смоется след водой.
Ступишь ли снова?
J августа 1984
ЖХ — 38512 ПКТ
Есть праздник любования луной,
Так сказано в одной японской книге.
Подставить лоб под голубые блики.
Когда — не помню.
Кажется, весной.
А может, осенью, когда дозреет небо?
Как знать? В моём неласковом краю
Такое действо — невидаль и небыль,
Наверное, поэтому стою —
Привычно вопреки —
И жду минуты,
Когда взойдет
И медленной рукой
Погладит лоб,
И снизойдет покой
Со вкусом снега, вечера и руты.
Так мало между нами — лишь забор,
Сигнализация, два ряда заграждений
(Но не под током, кажется),
Да тени,
Которые своё происхожденье
Никак не прояснили до сих пор.
Ещё" решётка. Долго ли взойти,
Из проржавевших яростных колючек
Заботливо выпутывая лучик,
Неосторожно сбившийся в пути!
Оставь земле её докучный хлам,
Не обижайся на её игрушки!
Давай-ка лучше из помятой кружки
Хлебнем воды за то, что ты взошла!
Теперь иди, срывая облака —
236 237
Все дерзостней, все звонче, все нежнее, —
Иди, с дыханьем каждым хорошея, —
Как девочка на первых каблуках!
Теперь постой.
До дна зрачков согрей!
Я так хочу надолго наглядеться!
А что решетке никуда не деться —
Так сквозь решётку зрение острей.
7 августа 1984
ЖХ-38512 ПКТ
238
Ну, так будем жить,
Как велит душа,
Других хлебов не прося.
Я себе заведу ручного мыша,
Пока собаку нельзя.
И мы с ним будем жить-поживать,
И письма читать в углу.
И он залезет в мою кровать,
Не смывши с лапок золу.
А если письма вдруг не придут —
(Ведь мало ли что в пути!) —
Он будет, серенький, тут как тут
Сердито носом крутить.
А потом уткнётся в мою ладонь:
— Ты, мол, помни, что мы вдвоём!
Ну не пить же обоим нам валидол,
Лучше хлебушка пожуём!
Я горбушку помятую разверну,
И мы глянем на мир добрей.
И мы с ним сочиним такую страну,
Где ни кошек, ни лагерей.
Мы в два счета отменим там холода,
Разведем бананы в садах...
Может нас после срока сошлют туда,
А вернее, что в Магадан.
Но, когда меня возьмут на этап
И поведут сквозь шмон —
За мной увяжется по пятам
И всюду пролезет он.
Я его посажу в потайной карман,
Чтобы грелся под стук колес.
239
И мы сахар честно съедим пополам
По 10 граммов на нос.
И куда ни проложена колея —
Нам везде нипочем теперь.
Мы ведь оба старые зэки — я
И мой длиннохвостый зверь.
За любой решёткой нам будет дом,
За любым февралем — весна...
А собаку мы все-таки заведем,
Но в лучшие времена.
8 августа 1984
ЖХ—28512 ПКТ
240
СТРАНА
ЗАДУМЧИВЫХ ВОКЗАЛОВ
Это всё грачи смутили мне душу —
Чернокрылые, как лукавый веер!
Это всё они суматохой вьюжной
Заморочили:
Дрогнула боль живее —
Та, обычная, что баюкаю по ночам,
Так привычная, что не требует палача,
Ошарашенная
Крылом — в смоль,
Не вчерашняя,
А стократ — боль!
Никогда не льстилась чужой дорогой,
На все проводы собирала силы:
Устоять, на последнем взмахе не дрогнуть!
А на этих всё-таки не хватило.
И молитва твоя не уберегла:
Через все сметённые берега —
Наваждением, ветром издалека
Обожжённая —
Хлещет из жил тоска!
Улетайте, прощаться невыносимо!
Вам — другое небо, с иным законом.
Не на вас обрушит снега Россия
И не вам в ней стынуть крылом калёным.
Путь вам облаком —
Легче лёгкого!
Утра доброго,
Перелётного!
Улетайте — долой с глаз!
Провожаю — в какой раз?
30 окт. 84
Потьма пересыльная тюрьма
243
Научились, наверно, закатывать время в консервы,
И сгущённую ночь подмешали во все времена.
Этот век всё темней,
И не скоро придёт двадцать первый,
Чтоб стереть со вчерашней тюремной стены имена.
Мы его нагружали ушедших друзей голосами,
Нерождённых детей именами — для новой стены.
Мы с такою любовью его снаряжали, но сами
Мы ему не гребцы, даже на борт его не званы.
Но отмеренный груз укрывая рогожею грубой,
Мы ещё успеваем горстями просеять зерно —
Чтоб изранить ладони, но выбрать драконовы зубы
Из посева, которому встать после нас суждено.
ноябрь 84
ЖХ—385/2 ШИЗО

Снова кутать бессмысленной рванью озябшие плечи,
Просквожённое дырами платье сводя на груди
Бесполезным движением, зная: закалывать нечем,
Всей горячкой свободы вмерзая в сегодняшний вечер,
И не ведая, сколько таких вечеров впереди.
И во имя чего,
И какого прозрения ради?
Неужели для края, где прячут в ладони лицо,
Где с гробницы следят за всеобщим участьем в параде?
Но мятежные дети ведут голубые тетради
И умеют их прятать от слепорождённых отцов.
Вырастай из наследства,
Из книжек и песен вчерашних,
Не робей оперяться, назначенный к жизни птенец!
Но в летейской воде окрещённый кораблик бумажный
Разверни и прочти:
— Умирать — это тоже не страшно,
Лишь немного тошнит,
Когда входишь в пятно на стене.
ноябрь 84 г.
ЖХ — 38512
ШИЗО
245
...Но только бы не думать о дороге —
Прогретой, пыльной, чтоб идти, идти!
Храни меня, храни, рассудок строгий,
Не отпускай узды на полпути!
Ещё нам долго вместе отбиваться
От каторжных удушливых ночей,
Осторожных снов — почти галлюцинаций,
Бессмысленных издёвок палачей,
Предательства уставших, и отравы
Их поцелуев... Сдохни, но снеси —
Не зная срока, не имея права
Сказать, что все, что больше нету сил!
Не позволяй слабеть, казни отказом
Ребяческое «больше не могу...»
В кромешный век — храни меня, мой разум!
Храни — и я тебя уберегу.
нояб. 84 г.
ЖХ — 385/3-4 Малая зона
246
А не пора ли обратно,
Мы так задержались тут.
Пересохнут наши каналы и ветры наши уснут.
Наши кони забудут руку, а планеты забудут бег.
Не пора ли, Отец,
От чужих берегов — к себе?
Все, что Ты велишь, мы оставим в этом краю:
И свое дыханье, и труд,
И печаль свою.
Но, пройдя из конца в конец эту землю,
Ты видишь сам:
Мы на каждой тропе опознаны —
По глазам!
Мы у каждой стены расстреляны —
Без суда!
Сколько раз умирать, пока Ты не скажешь «да»?
Не пора ли обратно,
Мы выплатили долги —
За себя, а потом еще за других.
Мы стократно преданы, все исполнено — что ещё?
Под какую лавину еще подставлять плечо?
Между двух врагов кидаться —
В какой борьбе?
И какое небо ещё держать на себе?
Наши кони ждут, Отец,
Наши травы медлят расти!
Посмотри — мы прошли все назначенные пути,
В здешний камень врезали
Все слова, что стоит сказать —
Ради права уйти,
Не оглядываясь назад.
дек. 84 г.
ЖХ — 38512
ШИЗО
247
Перед боем
Кони щиплют клевер на завтрашнем поле боя.
Полководцы
Мерят циркулями поля — выбирай любое!
Не политы
Муравьиные тропы еще ни свинцом, ни кровью.
Только утром —
Грянет, и бледный всадник лицо откроет.
Перед боем
Молодые солдаты слушают байки старых.
Офицеры
Пишут письма, а после кто-то берет гитару.
Затихают
К ночи травы на поле боя, и пахнет мёдом.
Только утром —
Грянет, и письма будут уже от мёртвых.
дек. 84 г.
ЖХ — 385 J2 ШИЗО
248
Если долго идти от автобуса снежной дорожкой,
Ориентируясь больше по звёздам, чем по фонарям -
То растает мороз на губах недозрелой морошкой
И покажется дом кораблём посреди января.
Как спасённые на борт, подымемся мы на ступени,
И откроется тёмная дверь под ледышкой ключа,
И привычно шарахнутся в стороны быстрые тени
Из компании тех, что шалят в пустоте по ночам.
В кухне кран заскулит по-щенячьи, услышав хозяев,
Заскрипит половица, ругаясь, что поздно пришли,
И молоденький месяц, за долгую вахту озябнув,
Сунет рожки в окно, как любая зверюшка Земли.
Мы огонь разведём,
Чтоб сходились к нам добрые люди,
Чтоб звенел и звенел колокольчик у наших дверей...
Если долго идти — это всё обязательно будет —
Посреди января.
Но которого из январей?
янв. 85
ЖХ — 38513-4
249
ЛЕДИ ГОДИВА
Как мне мало известно про вас,
Огнегривая леди!
Ни причины изгнанья,
Ни что с вами было потом...
Лишь обрывок легенды
О вашей безмолвной победе
Над властительным хамом,
О том, как вам были щитом
Затворённые окна
И строгая воля народа:
Не позволить глумленья!
(Ну как не любить англичан?)
Обезлюдевший город,
Закрытые глухо ворота:
Ни единой души —
Разве только считать палача.
Впрочем, был ли палач?
Может быть, я его сочинила?
Но в подобных делах
Как же можно обойти?
Как лукавит судья,
Как могильщик копает могилу —
Так палач ожидает
На каждом бессмертном пути.
Но глаза палача не видны
Сквозь разрез капюшона,
Как во все времена
(Может, им не положено глаз?)
В целом мире лишь двое:
Граф Ковентри, глядя с балкона,
Да безглазый палач
250
Провожают в изгнание вас.
Только топот коня
В переулках пустынных немеет,
Как забытое слово,
Что в шорох веков сорвалось.
Здесь заклинило время стоп-кадром,
И ветер не смеет
Шевельнуть небывалым плащом
Из тяжёлых волос.
Ах, отважная леди,
Пришпорим коня без боязни,
Да проедем насквозь,
Не считая годов и минут!
Как слоёный пирог,
Прорезая эпохи и казни,
И другие эпохи,
Которые следом придут!
Продырявим историю —
Нас она, что ли, жалела?
Срежем ратуши угол,
Пугая судейских крючков,
И в чужое столетье прорвёмся
С конем ошалелым,
Отразившим расколотый мир
Удивлённым зрачком!
янв. 1985
ЖХ-385/3-4
251
А когда тебя скосит в битвах —
Ты увидишь: люди пришли.
На тебя, ещё незарытого,
Они бросят комья земли.
И друзья, и просто знакомые —
Вон их сколько! Так странно разве,
Если брошенные комья
Обернутся комьями грязи?
Кто-то робко, а кто-то смело:
— Эка невидаль — за свободу!
Ты погоды для них не сделал.
Вот и грязь —
От плохой погоды.
янв. 85
ЖХ -38513-
Наш свод достаточно прочен -
Как холод стеклянной колбы.
Наш мир достаточно вечен —
Мы раньше погибнем оба.
Но всё же мы пишем письма
Пустынными ноябрями.
Ты разве не знал. Создатель -
Гомункулюсы упрямы!
И будут плодить упрямых,
252
Стыдящихся горбить плечи,
Умеющих с Божьим взглядом
Скрестить глаза человечьи!
Так разве странно. Создатель,
Что в ходе эксперимента
Не хватит на всех смиренья,
Отпущенного для смертных?
Мы будем друг к другу — рваться!
(Ох, береги приборы!)
На все Твои лабиринты —
Выдумывая порох!
На смертную нашу муку —
Слагая слова победы,
На боль — закусив улыбку,
Без стона — в Кого бы это?
Не Твой ли закон, что глина
Лишь крепче после обжига?
Что если едины двое —
Трубою нерасторжимы!
В мерцающую колбу
Вглядись и махни рукою:
Ну что Тебе — в целом стаде,
Ведь снова отбились — двое!
...Пора выключить рубильник.
Так что же Ты медлишь, Отче?
Что можно на нас обрушить
Ещё, кроме вечной ночи?
Какой Ты ещё назначишь
Своим гордецам — завет?
...Стоим, запрокинув лица
В невыключенный свет.
янв.85
ЖХ — 385/3-4

Что колышется в ритме прибоя —
Только то и вечно на свете.
В небе — чёрное и голубое,
А в столетиях — пыль столетий.
Что сменяется, то бессмертно...
Погоди, февраль, дай додумать!
Но летят воробьи со смехом,
Но с мороза весной подуло!
Сбросим шкуры и сменим души
На весенние, клочья шерсти
Оставляя — ни снов недужных,
Ни прошедшего, ни грядущего —
Не возьмём в апрельское шествие!
По ещё не просохшей тверди,
По раскинутым складкам века,
Уловляя нежданный ветер,
А придётся — так против ветра!
А когда протрубят к отбою —
Полыхнёт по глазницам снова
Небо — чёрное и голубое —
Бесконечно знакомым зовом.
февр. 85
ЖХ-385 13-4
254
ПРИЗВАНИЕ
Сегодня Господу облака
Вылепил Микеланджело.
Ты видишь — это его рука
Над брошенными пляжами.
Над морем и городом их несёт
И над шкурой дальнего леса,
И — слышишь — уже грохочет с высот
Торжественная месса!
Сегодня строгую ткань надень
И подставь библейскому ветру.
Смотри, какой невиданный день —
Первый от сотворенья света!
Исполнится всё — лишь посмей желать,
Тебе — и резец, и право!
Ликуют тяжёлые колокола,
И рвётся дыханье, и вечность мала:
Безмерна твоя держава!
Отныне ты — мастер своих небес:
Назначишь ли путь планетам?
Изо всех чудес — поверить себе —
Труднейшее чудо света!
Но какими ты вылепишь облака —
Таким и взойти над твердью...
Так встань перед миром!
Прямей!
Ну как?
Отважишься ли—в бессмертье?
март 85
ЖХ—385/3-4
255
Прошедший день издох и не вернётся.
Устроим же поминки попышней!
О да, я знаю: будет много дней
Таких же чёрных. Чем
Восточней,тем трудней
Брести сквозь них (удел первопроходца!)
Но медленная радость вечеров —
Живой водой по вымотанным жилам:
День пережит. Стихает кровь. Мы живы.
Пускай неласков край и век суров,
Но сумерек целебное питьё
Нас возвращает на иную землю,
Где с молодой отвагой мы приемлем
Свободу — и расплату за неё.
март 85
ЖХ—38513-4
256
Человек со свёрнутым в трубку ковром
Куда-то шагает вечером.
Вот сейчас он скроется за поворот —
И уйдёт, никем не замеченный.
И никто не узнает, что там на ковре —
Птицы или олени.
И откуда он взялся на нашем дворе,
Где матери — в окнах, а дети — в игре,
Где старушки в кивающем серебре
Держат памятью три поколенья?
Во дворе, где знают по именам —
Кто убит, кто жив, кто уехал,
И кого зовёт из чьего окна
Надтреснутая Пьеха!
Мимо стука костяшек за стёртым столом
И доцентова автомобиля —
Он проходит, неся на плече рулон
С чуть заметным запахом пыли.
Может, он на этом ковре живёт,
И, найдя подходящее место,
По-хозяйски велит: — Расстелись, ковёр! •
Предварив заклятьем уместным.
И ковёр развернётся со всем, что на нём:
С этажеркой и клавесином,
И с продавленным креслом,
И лампой с огнём,
И с играющим в кубики сыном.
А быть может, ковёр обучен летать —
И тогда, завершая прогулку,
Он шарахнется вверх, не оставя следа,
Из пустынного переулка.
257
И блаженно расправит упругий квадрат,
С южным ветром знакомый коротко!
А хозяин будет курить до утра,
Наблюдая мерцанье города.
А потом потеряется в синеве,
Обронив невнятное слово...
Чудак-человек,
Чужак-человек,
Чего и ждать от такого!
март 85
ЖХ— 38513-4
Лукавый старец, здесь ты не солгал.
Остановить высокое мгновенье
Нам не позволит вечное сомненье:
А может, выше будет перевал?
Ведь наш зенит ещё не наступил,
Н дымный запах будущей победы
Тревожит нас, и мы стремимся следом,
По-юному исполненные сил.
Но истинная наша высота
Неузнаваема, пока мгновенье длится:
Наполеон Аркольского моста
Прекраснее, чем под Аустерлицем!
И кто посмеет, будто птицу влёт,
Стоп-кадром сбить пернатую минуту?
По счастью, мы и сами, в свой черед,
Безудержны в стремлениях и смутах.
Всегда на шаг за завтрашней чертой,
Во всех свершеньях наперёд повинны!
И если время скажет нам «постой» —
Пройдём насквозь, плечом его раздвинув.
апрель 85
ЖХ—385J3-4
258
Сядь, закури. Мы вдвоём, но так ненадолго.
Мы ничего не успеем: этот сон не имеет конца.
Нам уже не узнать,
Что за книги лежат на полках,
Что за крыша над головою, что за лошади у крыльца.
Нас уже ждут, пора, и времени нету,
Чтоб говорить о годах, проведённых врозь.
Наше с тобой «вдвоём» — на одну сигарету,
На молчаливый миг —
Глаза в глаза и насквозь.
Знаю: мы что-то везём туда, где нас ожидают,
Что-то важнее нас и наших потерь.
Что ж, мы готовы в путь,
Но докурим, пока седлают,
И намертво сцепим руки, пока отворяют дверь.
май 85
ЖХ — 385/6 ШИЗО
259
ПЕСЕНКА
Быть бы мне цыганкой,
А тебе — ясным паном —
Я б тебе напела
Разлуку и встречу.
Быть бы мне росою,
А тебе — бурьяном —
Я к тебе сходила б
Каждый вечер.
Быть бы мне рекою,
А тебе — горьким морем —
Я бы твою горечь
По капле размыла,
Быть бы нашим семьям
В королевской ссоре —
Я к тебе босая
Убежала б, милый!
Жить бы мне на свете
Хоть ещё немного —
Ты б ко мне прорвался,
Раньше или позже!
О последней встрече
Попроси у Бога.
Говорят, Он добрый.
Говорят, Он может.
май 85
ЖХ - 38516 ПКТ
260
Ну не то чтобы страшно,
А всё же не по себе.
И обидно: вдруг сына родить уже не успею.
Потому что сердце сдае'т, и руки слабеют —
Я держусь,
Но они, проклятые, все слабей!
Я могла бы детские книжки писать,
И я лошадей любила,
И любила сидеть на загривке своей скалы,
И умела, в море входя, рассчитывать силы,
А когда рассчитывать не на что —
Всё же как-то доплыть.
Я ещё летала во сне, и мороз по коже
Проходил от мысли, что скоро и мне пора.
Но уже прозвучало: «Если не я, то кто же?»
Так давно прозвучало —
Мне было не выбирать!
Потому что стыдно весь век за чаями спорить,
Потому что погибли лучшие всей земли!
Помолитесь, отец Александр, за ушедших в море,
И ещй за землю,
С которой они ушли.
июнь 85
ЖХ —385/6 ШИЗО
261
ИАКОВ
Одиночества первый воин,
Без полка и без полководца!
Высшей доблести удостоен —
С грозным Богом своим бороться!
Ни защиты, и ни опоры,
Ни Его — за спиной — дыханья.
Первый опыт на равных спора,
Жесточайшее испытанье.
Но предстал — до зрачков подобен,
Но не дрогнул — Его работа!
Неподвластный страху и злобе —
До утра, до смертного пота
Схватку выстоявший с Бессмертным
Крепкой мышцей и сердцем мужа!
Не холопом Его, не смердом —
Честно силу Его — Ему же
Возвращая — без лести предан,
Без мольбы и паденья брюхом!
Самой гордой Его победой.
Торжеством Отцовского духа.
Первый призванный, кто ответил,
Первый, меченый сей десницей!
К дерзким внукам .в силе и свете
Приходящий, когда не спится —
Гранью мускулов, лбом упрямым,
В славе рваного сухожилья!
Чтобы в битвах не звали маму.
Чтоб считали за стыд бессилье.
Чтоб искать им пути — не стада,
Чтоб нести им в крови — свободу!
Им и жилы-то рвать не надо.
Бог и так узнает породу.
авг.85г. ЖХ - 385/2
262
Где-то маятник ходит, и плачет негромко кукушка,
Что считать ей часы, а не долгие годы для нас.
И в оставленном доме всё с той же заботой старушка
Закрывает по-прежнему ставни в положенный час.
Где-то в сумерках лампа горит, шевелится вязанье,
И хранятся нечастые письма, и ждут новостей.
А она, как обычно, печалясь одними глазами,
Без нужды поправляет портреты подросших детей.
И за что нам такое,
И кто перед нею не грешен?
И кому, уходящему, вслед не чертила креста?
Но кого она любит — да будет спасён и утешен.
И кого она ждёт — пусть, вернувшись, успеет застать.
сент. 85
ЖХ— 38512 ПКТ
263
Сизифом,
Который не принял издёвки Зевеса —
И вытащил камень!
Левитом,
Посмевшим откинуть с ковчега завесу —
И взяться руками!
Галчонком,
Разбившим окно, вылетая наружу
Из дома чужого —
Упорствую!
Если не мне, то кому же?
И снова,и снова:
Не холод —
Уже не достанет за гранью сознанья
(Там тёплые реки!)
Не время —
Гороховый шут, что тягается с нами
За слово «навеки»,
Но даже разлука —
Грошовой личиной, но даже неволя —
В погонах паяца!
Пожизненной мукой
Бессмертные души пугать — не смешно ли?
Так будем смеяться!
сент. 85
ЖХ—38512 ПКТ

264
Если волосы чешешь — забытая прядь
Означает дорогу.
Так поехали с Богом — чего нам терять —
От острога к острогу.
Нам железная щель повторяет мотив
Из берёз да заборов.
Напишите нам письма, за всё нас простив:
Мы ответим нескоро.
Бьётся щебень о днище, машину трясёт —
Видно, едем по шпалам.
И уже не до местных пейзажных красот —
Вот и щели не стало...
И какими краями теперь мы пылим,
И какими веками?
Все неровности жёсткого шара Земли
Ощущая боками...
Но сойдя, в неизвестно котором году,
Мы вернёмся, быть может.
Напишите нам письма. Пускай не дойдут.
Мы прочтём их попозже,
сент. 85
ЖХ —38512 ПКТ
265
Завтра ли, сегодня —
Обещали дождик,
Обещали с градом
Цветного горошка.
А я возьму сумку,
И ты возьми тоже —
Может, напоследок
Подбросят пирожных.
Ведь эти прогнозы —
Под знаком вопроса:
Синоптики — люди,
Могут ошибиться.
Теперь такой климат —
Циклоны да грозы,
Что радиоволнам —
И тем не пробиться!
У англичан с неба —
Собаки да кошки,
На Бермудах — вовсе
Дожди из лягушек,
А у нас — тряпки,
Рваные галоши,
Ненужные буквы,
Да мёртвые души.
Такие осадки,
Конечно, мешают,
С таким беспорядком —
Одно только горе:
Рваные галоши
Вредят урожаю,
А лишние буквы —
На каждом заборе!
Но это всё временно,
Завтра будет лучше.
Уже обещали
Цветного горошка!
Как свалится с неба
Огромная куча —
Так и нам с тобою
Отсыплют немножко!
Может, уже где-то
Прошёл такой дождик —
Говорят, в Калуге
Уже выдавали!
Так что не волнуйся:
До нас дойдёт тоже.
— Мужчина, вы крайний?
Я буду за вами!
окт. 85
ЖХ - 385/2 ПКТ
266 267
Здесь от сырости голоса садятся,
Но цементную слизь прошибут пока.
Не напрасно всей конницею толпятся
Над землей Мордовией облака!
Все-то знают они — как своею шкурой,
Всей-то грязи липнущей вопреки —
То задумчивы, то светлы, то хмуры,
Но всегда отчаянно высоки.
Здесь любое видело столько боли,
Что без крика стерпит острожный взгляд.
А не выдержит — заревет над полем...
Вы не чувствуете? хлеб горьковат!
Не убрать свидетелей крутолобых,
Не достать и в камеру не втащить!
Всё как есть обрушат они сугробом
Вам на крыши, зонтики и плащи!
Режет глаз непрошенная истина,
Не щадя ни умников, ни тупиц...
Белой совестью город выстелят,
Чтоб вам вздрогнуть, прежде чем наступить!
И уже другие теснятся в стаи:
Чьих дыханий слепки,
Чьей бабы стон?
Снова над Мордовией молча встали.
Нам отсюда видно их сквозь бетон.
окт. 85 г.
ЖХ-38512
ПКТ
268
А если не спится — считай до ста,
И гони эти мысли прочь.
Я знаю: меня уже не достать
И уже ничем не помочь.
Так не рви, сгорая в ночном бреду,
Белый бинт последнего сна!
Может быть, я скоро опять приду —
И тогда ты меня узнай.
Я буду ребёнком или кустом —
С ладошками нет нежней,
А ты нагадай мне с хорошим концом
Сказку — да подлинней.
Я буду травою или песком —
Чтобы было теплей обнять,
Но если я буду голодным псом —
Ты накорми меня.
Я цыганкой дерзко схвачу за рукав,
Или птицей метнусь к окну —
Но ты меня не гони, узнав.
Ведь я просто так — взглянуть.
А однажды в снег, или, может, в дождь
Ты в каких-то чужих краях
На котёнка озябшего набредёшь —
И опять это буду я.
И кого угодно, в любой беде,
Тебе будет дано спасти.
Ая к тому времени буду везде,
Везде на твоём пути.
окт. 85
ЖХ - 385/2 ПКТ
269
Озноб осеннего рассвета —
И сердце под его мотив,
Как вольница без права вето,
Немеет, бездну ощутив.
Ещё вихры седьмого лета
Хранят молочное тепло,
Но мстят холодные предметы:
Клеёнка, кафель и стекло.
И мать — холодными губами:
— Передник! Волосы! Постель!
...Убрать стакан. Сложить портфель.
И мёрзлый свет в оконной раме
Таким не кажется чужим,
Как этот каменный режим!
На сколько лет?
И кто упрямей?
...Отброшенной цепочки звон.
Захлопнуть дверь.
Скорее вон.
акт. 85
ЖХ-28512 ПКТ
270
Валерию Сендерову
Мы научились провожать.
От нас уходят, уезжают,
И нас порою провожают,
И рельсы, словно два ножа,
Взрезают белое пространство...
Мы начинаем жить со странствий,
И никого не удержать.
Как трудно развести глаза!
Но вот колёса — чаще, чаще...
Мы знаем: легче уходящим,
А остающимся — назад
Брести, с вокзальной пустотою,
Ходить по комнате, молчать.
И свет не хочется включать,
И чай заваривать не стоит.
Мы научились отпускать
Друзей отзывчивые руки,
Но на каком-то дальнем круге
Уже знакомая тоска
Нас настигает неуклонно,
Пожизненно
И поимённо,
Умея сердце отыскать.
А мы — её черновики,
Палитры сумасшедшей кисти,
Мишени беспощадных истин —
Мы все её ученики,
И знаем все её секреты:
Её ночные сигареты
И телефонные звонки.
Но ей не верность никогда
271
Не присягали мы, однако.
Клеймённые осторожным знаком
Её бессонного труда,
Не исчисляя счёт потерям —
Мы ей отчаянно не верим!
И в наши дерзкие года
Так легкомысленно свистим
Её жестокие мотивы
Лишь потому, что все мы живы,
И есть кому произнести,
Упрямо ей противореча,
Что предстоит когда-то встреча
Всем, расстающимся в пути.
нояб. 85
ЖХ-38512 ПКТ
детям тюремщицы Акимкиной
В этом году — семь тысяч
Пятьсот девяносто четвертом
От сотворенья мира —
Шел бесконечный снег.
Небесная твердь утрами
Была особенно твердой,
И круг, очерченный белым,
Смыкался намертво с ней.
Дело было в России.
В Мордовии, чтоб точнее —
В стране, вошедшей в Россию
Полтысячи лет назад.
Она за эту заслугу
Орден теперь имеет,
Об этом здесь регулярно
По радио говорят.
И песни поют — про рощи
С лирическими березами.
Поверим на слух: с этапа
Не очень-то разглядишь.
Зато здесь растут заборы,
И вышки торчат занозами,
И путанка под ветрами
Звучит, как сухой камыш.
Еще тут водятся звери:
Псы служебной породы.
Без них — ни этап, ни лагерь,
И ни одна тюрьма-
Испытанная охрана
Всех времен и народов:
Про них уж никто не скажет,
272 273
Что лопают задарма.
А небо над этим краем
Утверждено добротно:
Оно не сдвинется с места,
Хоть годы в него смотреть.
А если оно замёрзло —
Так это закон природы
Приводится в исполненье
В положенном декабре.
...Шел снег — четвертые сутки,
И в камере мёрзли бабы —
Совсем еще молодые:
Старшей — двадцать один.
— Начальница, — говорили, —
Налей кипятку хотя бы,
Позволь хотя бы рейтузы —
Ведь на полу сидим!
А им отвечали: — Суки,
Ещё чего захотели!
Да я бы вам, дармоедкам,
Ни пить, ни жрать не дала!
А может, ещё вам выдать
Валенки да постели?
Да я б вас вовсе держала,
Свиней, в чем мать родила!
Ну что ж, они заслужили
Ещё не такие речи:
Небось не будет начальство
Зазря сюда посылать!
Зима — так пускай помёрзнут,
Ведь не топить им печи.
На то и ШИЗО — не станут
Сюда попадать опять!
Небось не голые — выдали
Казённые балахоны.
Да много ли им осталось —
Дело уже к концу...
Они уже обессилели.
Лежат, несмотря на холод,
И обнаглевшие мыши
Бегают по лицу!
А впрочем, никто не умер.
Вышли, как отсидели.
И нечего выть над ними:
Калеки, да не с войны!
Кто — через десять суток,
Кто — через две недели...
А застудились — некого
Кроме себя винить!
Пускай отбывают сроки
Законного наказанья,
Да лечатся на свободе,
А тут и без них возня!
А что рожать не смогут —
Они пока и не знают.
Да, если толком подумать,
Не их это дело — знать.
Потом, конечно, спохватятся,
Пойдут по врачам метаться,
В надежде теряя разум,
Высчитывать мнимый срок...
Заплачут по коридорам
Бесчисленных консультаций,
И станет будить их ночью
Тоненький голосок:
— Мамочка, ты слышишь?
Ты меня слышишь?
Помнишь, тебе снилось,
Что ты родила?
Съели меня мыши,
Серые мыши.
Где же ты,
Где же,
Где же ты была?
Мама, мне здесь холодно —
Заверни в пелёнку!
Мне без тебя страшно —
Что ж ты не идёшь!
274
275
Помнишь, ты хотела
Девчонку,
Девчонку?
Что же ты,
Что же —
Даже и не ждешь?
...А в общем-то, что случилось?
Другие орут в роддоме.
Народу у нас хватает —
На миллионы счет!
Найдётся, кому построить
Заводы, цеха и домны,
Найдётся, кому дорога,
Найдётся — кому почет!
Ещё не такие беды
С лица истории стёрты —
Так эта ли помешает
Работать, петь и мечтать
Сегодня, сейчас — в семь тысяч
Пятьсот девяносто четвёртом!
...От Рождества Христова —
Неловко как-то считать.
дек. 85
ЖХ-38512
пкт

Плачет-огорчается
Зверь бурундук:
— Где же я орехи
Теперь найду?
Я ли не искал их
Столько дней?
Я ли их не прятал
Между корней?
Я ли не катал их
За щекой?
Каждый — облюбованный,
Каждый — мой!
Шляются тут разные —
Дурачьё!
Ну, нашёл запасы —
Спросил бы: чьё?
Нет, он лезет лапами
Прямо в склад!
Катятся орешки,
А он и рад!
Стал и ухмыляется,
Медвежья морда!
Клык тебе сломать бы
На самом твёрдом!
А ворона дразнит:
-- Тюфяк ты, матрас!
Запасай побольше
В следующий раз!
Ох я невезучий,
По-ло-сатый!
Бедные полосочки —
276 277
От первой до пятой!
Лапки мои бедные
И несчастный хвост!
Обобрал-ограбил
Нахальный прохвост!
Дать бы ему в ухо —
Да нету силы!
Что ж ты меня, мама,
Породила —
Такого нестрашного,
Небольшого?
Мама бурундучья,
Роди меня снова:
Чтобы горе горькое
Не постигло,
Если полосатым —
То тогда уж тигром!
30 дек. 85
ЖХ-38512 ПКТ
278
Звёзды все отлетели, но всё же посмеем желать.
Вот упала снежинка, не хуже звезды по размеру.
Загадай же нам чудо с ребячьей торжественной верой,
Ведь не зря тебе дерзкая гостья ладонь обожгла.
А за нею другая мятежно отбилась от стаи,
И по-птичьи неловко присела ко мне на плечо.
Ждёт ещё не бывалого слова, и медлит растаять,
И шепчу, торопясь и сбиваясь —
Ты знаешь, о чём.
А над нами уже декабрю не сдержать берегов!
Он в гусарской отваге, и щедрость его безупречна.
Но зима коротка,
Но мы молоды так бесконечно,
Что на наши желанья не хватит российских снегов.
янв. 1986
ЖХ — 385/2 ПКТ
279
СТАРИННАЯ ПЕСЕНКА
Ты прости, сестрица,
И маленький братик,
Что я не сказалась,
Не взяла с собою.
За Горелым лесом
Стану клюкву брати,
Одна-одинёшенька
Сердце успокою.
Стану клюкву брати,
Ягоды считати,
Забуду кручину —
Как и нет на свете...
За Горелым лесом —
Нехожено место:
Запою ль,заплачу —
Никто не ответит.
Как первая ягода —
Что кровинка птичья:
Лебединой паре —
На роду разлука.
А за ней вторая —
Ала кровь девичья:
Ехали татаре,
Стреляли из лука.
А ягоду третью —
Ох не буду трогать,
Обойду сторонкой,
Чтоб ночью не снилась:
Суженому завтра —
Дальняя дорога,
А вернется, нет ли —
На то Божья милость.
янв. 86 г.
280
Пространства гулкие высоких потолков,
Уже давно не виданные мною!
Консерваторских ветреных смычков
Прибежища, где тайна за стеною,
Где мысли стрельчаты,
Где странны голоса,
Где, как детей, торжественные своды
Нас бережно берут за подбородок
И заставляют подымать глаза!
Я к вам приду с измученной душой,
С ожогами, невидимыми глазу,
Как в синий лес полузабытых сказок,
Где всё всегда кончалось хорошо.
янв. 86
ЖХ— 38512 ПКТ
281
ПЕСНЯ ВОЛНЫ
Он оставил тебя и ушёл ко мне —
Так в чём же моя вина?
И сколько ни стой у Белых Камней —
Ты будешь стоять одна.
Так не мучь глаза на морском ветру,
Не ходи по кромке воды.
Я ведь снова, нахлынув, твой след сотру,
Как и все другие следы.
Потому что мой путь — на тысячи лет —
Указал, Кто мог указать:
Чтобы мне возвращаться к этой земле
И опять уходить назад.
И для звёзд — закон, и для рыб — закон,
И мужчине твоей страны
На роду написано быть рыбаком
До своей последней волны.
Он оставил тебя и ушёл ко мне —
Ты ведь знаешь, как он упрям.
А если ласка моя солоней —
То он ее выбрал сам.
Я выкину трубку к Белым Камням,
Я вынесу янтаря,
Но только не требуй его у меня:
Теперь он в иных морях.
Я сама ему постелю кровать —
Из морского шелка траву,
Я стану в губы его целовать,
Но обратно не позову.
И ты не дождешься, но до седины,
До последней боли в груди
По обычаю женщин твоей страны
282
Будешь к берегу приходить.
Ты ведь так же упряма, как он упрям,
И, конечно, когда-нибудь
Ты уйдешь за ним следом к иным морям,
А я продолжу свой путь.
И продолжит путь ваш упрямый род —
От берега, как и встарь.
И кто-то трубку его подберёт,
Придя собирать янтарь.
июнь 86 г.
ЖХ — 385/3-4
Малая зона
Словам — огня, и крепости — вину,
И лёгкости — смычку, и дерзкой славы!
И прадеды с улыбкою лукавой
Из тёмных рам отпустят нам вину —
За то, что хоть на вечер, хоть на час
Мы оживим забытую эпоху.
А если натворим переполоху —
Вольно ж им было просыпаться в нас!
авг. 1986
тюрьма КГБ Киев
283
СВИДАНИЕ
Всё равно нам с тобою не знать никогда,
Что нам завтра судьба обещает.
Наше дело — бесстрашие, если беда,
И спокойствие, если прощанье.
Улыбнись через силу, смотри мне в глаза —
Чтобы так и запомнить друг друга!
Нам не время ещё отпускать тормоза,
Не пройдя даже первого круга.
Мне не время по-бабьи ещё зареветь
На плече твоем, твёрдом от муки.
Пять минут — и меня уведут запереть
За воротами новой разлуки.
Громыхайте, ключи: нам души не сомнут
Штемпеля на обратном билете!
Будет время — и пять этих лютых минут
Нам зачтутся — за сколько столетий?
13 августа 86 г.
тюрьма КГБ Киев
284
Родина, ты мне врастаешь в рёбра!
Погоди, помедли, не теперь!
Я тебя так редко помню доброй.
Ты свирепа, как библейский зверь.
Снова дождик лупит по бетону,
Хлещет по решёточной броне.
Надышаться ветром заоконным
Дай мне сквозь намордник на окне!
Знаю: этой ласки ждать нелепо,
И смолчу, и боль не покажу.
Я возьму сегодня пайку хлеба
И на завтра корку отложу.
Сколько лет, склоняясь над стихами,
Мне их прятать, слыша звон ключей?
Сколько ты отмеришь мне дыханья,
Сколько лютых камерных ночей,
Родина? В твоих тяжёлых лапах
Так до стона трудно быть живой!
Скоро ль день последнего этапа,
Чтоб могла ты прорасти травой
Сквозь меня, затихнуть надо мною,
Ветер уведя за облака?
Впрочем, погоди ещё с отбоем:
Видишь — не дописана строка
Главная.
сент. 1985
тюрьма КГБ Киев
285
Цапля ходит болотом,
Ставит циркулем ноги.
Холод лежит над лесом
Зеленоватой тенью.
Воздух,серый и плотный,
Сам под крыло ложится.
Сверху — сумерки неба,
Снизу — пряжа растений.
Кто там играет с ветром?
Кто, изменяя голос,
Дважды позвал из леса,
Но не пошёл навстречу?
Луч забытого света
Зябко пробует воду.
Вот и пошёл кругами
Наш бесконечный вечер.
Звери, люди и птицы,
И голоса и блики,—
Все мы проходим рябью,
И исчезает каждый.
Кто из нас повторится?
Кто в кого перельётся?
Что нам нужно на свете
Для утоления жажды?
9 окт. 1986 г. Киев
286
Верьте мне, так бывало часто:
В одиночке, в зимней ночи —
Вдруг охватит теплом и счастьем,
И струна любви прозвучит.
И тогда я бессоно знаю,
Прислонясь к ледяной стене:
Вот сейчас меня вспоминают,
Просят Господа обо мне.
Дорогие мои,спасибо
Всем, кто помнил и верил в нас!
В самый лютый острожный час
Мы, наверное, не смогли бы
Все пройти — из конца в конец,
Головы не склонив, не дрогнув —
Без высоких ваших сердец,
Озаряющих нам дорогу.
10 окт. 1986 Киев
287
Ричарду Роджерсу
Страна задумчивых вокзалов
И вечно жалостливых баб!
Своих детей — силён ли, слаб —
Ты всех сомненьем наказала!
Твои вопросы — до рассвета,
Твои укоры — до седин,
И нет бесспорного ответа
Ни на один. Ни на один.
И как нам жить с тобой, такою?
Куда — с твоей землёй в горсти?
Ты смотришь, заслонись рукою:
Забыть? проклясть? перекрестить?
21 окт. 86 г. Москва
Где-то там, далеко-далеко, есть такая страна,
Мне знакомая с детства по книгам и вытертым картам.
Белый берег из моря встает, как из давнего сна.
Как мне страшно проснуться
И снова очнуться на каторге!
Где-то там меня ждали, когда я не чаяла жить,
Там мой друг разделял мои карцеры в клетке железной,
Там, вестей не имея,
Упрямо не верили лжи
И, годов не считая, упрямо спасали из бездны.
Написать бы — письмо не дойдет,
Телефон онемел со вчера,
Прилететь бы — но держат за плечи незримые сети!
Не ломайте железную клетку, мой друг,
Не настала пора.
Но пускай она будет последнею клеткой на свете!
30 окт. 1986 г. Киев
288
[
289
ЛАГЛЕ ПАРЕК
Не по-здешнему светлоголова,
С ясным взглядом и речью мудрой —
Принесла нам эстонское слово:
— Tere hommikust — с добрым утром!
В лагерях так медленны годы,
Но сквозь письма родина светит,
Но по русским сводкам погоды
Лагле ловит балтийский ветер!
...Шесть часов. Громыхают нары.
И в решётку сквозит рассветом.
Tere hommikust, Лагле Парек!
Мы вас помним. Знайте об этом.
нояб. 86 Киев
Лагле Парек — эстонка, получившая шесть лет лагеря
строгого режима и три года ссылки за работу в
эстонском самиздате и правозащитную деятельность в
Эстонии. Сидела вместе с Ратушинской в женском
политическом лагере.

290
Время складками ложится
И стекает по плечам.
Слышно: площадь веселится —
Ожидают палача.
Пьяны люди, сыты кони —
То ли хохот, то ли пляс...
В каждом доме на иконе
Беспощадно смотрит Спас.
Кто там в сумерках кружится?
Погоди, ещё светло!
Время петлями ложится.
Глядь — под горло подошло.
18 нояб. 86 Киев
291
исход
Всё повторяется в жизни, всё повторяется:
Вот опять ночная дорога и рука, в которой моя.
Всё изменяется в мире, всё изменяется:
Вот ещё поживёшь немного, и увидишь: часы стоят.
И не движутся чёрных стрелок витые пальчики,
И уходит из сердца рубцам и обидам счёт,
И молчит у креста твоего стоящая мачеха,
И, входя в последний туннель, ты знаешь,
Кто тебя ждёт.
А пока — ночная дорога, и тикают цифры точные,
И мотает нам километры не нами меренный путь.
И стоит моя недотрога, звезда моя полуночная,
Говорит: — Как начнёшь прощаться —
Смотри меня не забудь.
8 дек. 1986 Киев
292
Погодите ещё прощаться,
Погодите просить прощенья,
Погодите давать поручения:
Вы ведь знаете наше счастье.
Нету двери, чтоб нам не заперли,
Нету сети, чтоб не раскинули!
И другим так было — и запили.
И другим так было — и сгинули.
А теперь нас осталось несколько,
Вот и лупят — прямой наводкой!
Что теперь? Читать Достоевского?
Собирать по рублю на водку?
Но и так нас осталось мало.
Но стоять нам, как видно, насмерть.
Но сковал нас жестокий мастер
Из неведомого металла.
Может быть, сомневался в прочности?
Может, ждал от нас отречения?
Так давайте нам поручения!
Мы берёмся исполнить в точности.
Погодите ещё отчаиваться:
Вы ведь знаете наше счастье.
9 дек. 86 г. Киев
293
Царь Приам проходит по стенам,
А внизу клубится осада.
Как душа расстается с телом —
Без отчаянья и досады —
Из немыслимого покоя
Глядя в город — уже вчерашний,
Присягнув обреченной Трое,
Он не двинется с этой башни.
За высокий глоток прощанья
Он Ахилла просил о сыне.
Все исполнено. И отныне —
Никаких забот за плечами.
Посмотрите, люди и боги:
На лице — ни страха, ни боли.
Вот стоит он, седой и строгий —
Как раба отпустив на волю.
Вот ещё посмотреть на кровли,
Да на храм — беззащитно-белый.
А потом захлебнуться кровью
От стрелы, что уже запела.
ПИСЬМО ДОМОЙ
9 дек. 86 г. Киев
294
СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ
Ax как много драконов на свете!
Что с того, что один убит?
Бьётся-бьётся в кольчугу ветер,
Брызжет облако из-под копыт.
А внизу — города, народы
И — квадратиками — поля.
Там веками ищут свободы,
Только ей не гнездо — земля.
Только там она — редкой гостьей:
Осенит — и махнёт крылом.
Плачут матери на погосте:
— Что ж вы, мальчики, напролом
Шли? На жизнь и смерть присягали?
Не спускали своих знамён?
Полегли — без крестов и регалий,
А над нами снова — дракон!
И откуда столько берется?
И куда ж ты смотришь, святой?
И солдаты, и полководцы —
На земной груди на крутой
Спят. Их видно оттуда, сверху?
Спят. Над ними свет голубой.
И на утреннюю поверку
Не поднять их простой трубой.
Что ж ты смотришь, святой Георгий?
И Георгий берет копье.
Над землёю — родной и горькой —
Красным заревом бой встает.
Но так много в мире драконов,
Много битв и ночных погонь!
И опять — упрямо, бессонно —
Скачет небом крылатый конь.
9 янв. 87 Бруэрн
298
ПЕСНЯ МАРГАРИТЫ
Снова ночь без тебя, и день без тебя — который?
Где ты, милый, в развилке каких дорог?
Грозовых облаков повисли тупые горы
И тебя сквозь них, наверно, не видит Бог.
Ах как я ненавижу хвалёные грозы мая,
Ах как я б растерзала всех, кто мучил тебя!
Мой родной, без тебя я стала, наверно, злая.
Нет неправда, не злая!
Но что мне делать, любя,
Не умея забыть ни на одно дыханье,
И вестей не имея, и не умея помочь?
Кто тебя пожалеет в безлюдных твоих скитаньях?
И какая ещё на тебя обрушится ночь?
Я сама, я тысячу раз сама виновата:
Как я смела тебя оставить в том октябре?
Но не знала, что будет так жестока расплата
За палящее солнце в тот день на Лысой горе.
Где тебя найти, подай мне лишь весть, я буду
Хоть в гробу, хоть в аду — в назначенный день и час!
Если Бог не поможет — так я обойдусь без чуда.
Я Его попрошу сегодня в последний раз.
27 нояб. 87 г. Чикаго
299
ПЕСНЯ ПОЛЕТА
Так седлайте скорей, пока
Не начался рассвет!
Дорога недалека —
Всего лишь на тот свет.
Всего лишь один круг
От старых дорог Земли.
Мы будем там поутру.
За нами уже пришли.
И ноздри коней дрожат
Под счёт последних минут.
Мы едем без багажа,
Сердца оставляя тут.
Так будем спешить, пока
Они не разорвались!
И шпоры — чёрным бокам,
Чтоб сразу — в гулкую высь!
Без пытки прощаньем — грянь
В глазницы — свод голубой!
Мы едем в такую рань,
Чтоб — ничего с собой!
Бессонный кромешный труд
И страх подойти к вратам —
Мы все оставляем тут,
Чтоб легче ответить там.
Чтоб, не отвернув лица,
В бестрепетный свет шагнуть •
Мы вам оставим сердца:
Сгодятся на что-нибудь.
Зфевр.87 Лондон
300
ДУЭТ
Мастер
И кто бы знал, что это так возможно —
Пойди гулять под вишнями в цвету,
Забыть про тьму, и злую пустоту,
И обо всём, что истинно и ложно.
Нам ляжет под ноги полынь-трава,
Друзья по ней простелят к нам дорогу,
И вступит счастье в давние права —
Как прежде. Только прошлого не трогай.
Мы все простили — значит, нет долгов,
Вино почти черно в тяжёлых кубках —
Так за тебя, тебя, моя голубка,
Пришедшая с нездешних берегов!
Так за тебя, спасающую нас
Движением руки, единым взглядом,
Одним упрямством пребыванья рядом,
Когда друзья ушли, и Бог не спас...
Маргарита
Это лишнее, лишнее, лишнее —
Ах не надо, не вспоминай!
Мы пойдём под цветущими вишнями
Видишь, как он нас ждёт, этот край.
Ты забудешь, забудешь, забудешь —
Перестанет болеть голова,
И придут к нам хорошие люди,
И задышат в камине дрова.
Ах не думай, не думай, не думай —
301
Больше нету ни слез, ни оков.
Мы же дома, мы дома, мы дома —
Навсегда, во веки веков.
Мастер
И кто бы знал, что это так возможно...
6 апреля 87 Чикаго
Дом под соломенной крышей
На берегу канала.
Белоголовых мальчишек
Стайка возле причала.
— Эй, перелетные птицы!
Месяц февраль на изломе.
Где вас найдет за границей
Грусть о маленьком доме?
Вам забывать не больно.
Но что у вас в сердце, птицы?
— Воды да колокольни,
Да красные черепицы.
5 февр. 87 Роттердам
302
СОНЕТ
Опять дорога и опять закат.
Опять поля печальные лежат,
И родина чужая под ногами.
А кто-то там над нами молча ждёт,
Напоминая о себе дождем.
Он знает все, что приключится с нами.
И сколько нам отмерено пути,
И то, куда нам велено дойти,
И что Он спросит, встретившись глазами.
А птицы чертят крыльями ветра,
А это значит, что и нам пора,
Но каждый путь мы выбираем сами —
Упрямее, чем прежде, во сто крат!
Опять дорога и опять закат.
7 февр. 87 Роттердам
303
МАРСИАНСКИЙ ТРИПТИХ
СТИХИ КРИСТИНЕ
Быть бы голубем в Амстердаме,
Вить гнездо под мостовой аркой.
Слышать плеск воды между снами,
Старый город с почтовой марки
Облетать по утрам дозором:
Все ли башни видны в тумане?
Затевать с воробьями ссоры
И души никому не ранить.
И не помнить сырого хлеба
Пополам с прошлогодним снегом,
И не знать о смертях нелепых,
О которых и плакать некому.
Быть бы голубем — мирной птицей,
В правоте своего бессилья!
Только боль моя не вместится
В голубином размахе крыльев.
Только проволокой колючей
Мне вонзилась родина в душу!
Что ж, наверное, это к лучшему.
Что ж, наверное, как-то сдюжу.
7февр.87 Амстердам
Самолётик летит,
Басом песенку поёт.
Два пилота в нем сидят —
Один с усами, другой без.
Нам усов не разглядеть,
Потому что высоко.
Самолётик не видать,
Потому что темнота.
Только видно огоньки:
Они сверху, мы внизу.
...Если с Марса поглядеть
Будет всё наоборот.
Вот котёнок идет —
Весь из лапок и хвоста.
Вот старушка прошла —
Из авосек и платков.
Вот трамвайчик бежит —
Из жестянок да звонков.
А вот мы, дураки —
Из вопросов и стихов.
...Если с Марса посмотреть
То останутся стихи.
304 305
Вот мы едем в метро,
Отражаемся в стекле:
Две косички, седина,
Чья-то шляпка набекрень,
Чьи-то серые усы
И усталые глаза,
Чьи-то тёмные очки,
И с перчаткою рука.
Все мы сами по себе,
Все стоим плечо к плечу.
...Если с Марса поглядеть —
Будет видно лишь траву.
11 февр. 87 Лондон
306
Татьяне Великановой
Засвети мне зеленый огонь среди ночи,
Я пойду на него напролом, как на свет из окна.
Что ты странно глядишь, почему так измучены очи,
Моя грустная кровь, моя вросшая в сердце страна?
Что ты поровну хлеба на всех не ломаешь, Россия,
Ты, меня научившая пайку делить пополам?
Что так горько в разлуке щемишь перехваченной ксивой,
И от каждой свечи что за тени встают по углам?
Засвети одинокий огонь, расстели свое поле —
Мне дорогу во тьме всё же легче найти, чем тебе.
Хочешь — я напророчу: не будет ни страха, ни боли —
Только ласковый свет на твоей непутёвой судьбе.
Погоди убивать — я тебе доброты напророчу,
И простят тебя дети твои, только слезы не лей.
Лишь огонь засвети, лишь решись на огонь среди ночи!
И не бойся: вот видишь — тебе уже стало светлей.
20 февраля 87 г.
Кембридж — Лондон
307
Ax как наша планета мучительно невелика:
Все ребячьи качели похожи одни на другие,
И всё те же гуляют по душам четыре стихии,
И всё так же внимательно смотрят на нас облака.
Мы въезжаем в весну, и сужаются рельсы на юг,
Но на север направлены птичьи тревожные стаи.
Мы апреля не ждём,
Но сердцами в него прорастаем
Так счастливо и трудно, как будто во славу Твою.
25 марта 87 Вашингтон
308
Где-то сад,
Там заморские птицы на ветках цветут.
Мне туда не попасть,
Мое место не там и не тут.
Почему же мне снится
Слабый утренний свет и крыло снегиря?
Ах, заморские птицы,
Вам тоже нельзя за моря.
А меня не пускает к вам в сад
Та решётка — далёко, в Перми —
Между мной и друзьями,
И поезд на стыках гремит:
— На этап, на этап!
Собирайся в пятнадцать минут,
Не бери барахла!
Твоё место не там и не тут.
И покуда они по этапам —
Ты будешь в пути.
Ах как птицы зовут оставаться!
Но надо идти.
22 марта 87 Нью-Йорк
309
Мы с тобой прозрачны как тени,
Потому что особенный вечер:
То ли стали удачно звезды,
То ли запахи в лад попали.
Даже робкие пальцы растений
Так доверчивы нам навстречу:
Мы сегодня сквозим, как воздух —
Ни мизинчика не примяли.
Хочешь, мы пойдем по заливу —
По пружинящей водной пленке,
Хочешь — с белками поиграем,
Хочешь — ветру почешем холку.
Шевелятся цветы на сливах,
Как младенцы в белых пелёнках,
Копошится трава сырая
И сверчок в темноте защёлкал.
Хочешь — тем же ему ответим,
Или крикнем ночною птицей,
Хочешь — кинемся прямо в небо,
Словно в пруд — и звёзды расплещем.
Как дрожит несёдланный ветер!
Нас там ждут, нам это не снится.
Что мы знаем про быль и небыль?
Видишь — ворон. Не бойся — вещий.
26 апр. 87 Чикаго
310
Снова чёрный кирпич
И заклёпки мостов,
И копчёная насыпь,
И запах железа.
Так похожи окраины всех городов,
Так похож перестук
Бесконечных отъездов.
И всё та же трава у обочин цветёт —
Почему-то всё жёлтым,
Упорно и странно.
И босая девчонка стоит у ворот,
Так мечтая увидеть
Далекие страны.
Что ж мы ей не успели махнуть из окна?
Убегая грохочут
Деревья и реки.
Сколько встреч по дороге —
Разлука одна.
Потому нам и грустно от слова «навеки».
8 мая 87 Линкольн

311
Звери уходят от нас перед смертью —
И правы.
Травы стоят до последнего ветра —
И правы.
Мертвые чайки не ждут
Деревянной оправы:
Море колышет их перья
В разводах мазута.
Стёртой монетой мы купим
Забытое право —
Медленно выйти на берег
И ждать переправы
С лёгкой душой,
Не печалясь о смене маршрута.
1 июня 87 Роттердам
312
В Италии барочиы облака,
И Тибр тугими петлями ложится,
А с выпуклых холмов слетают птицы,
И каждая дуга божественно легка.
Откуда мне известны наперед
Дождями полусмытая тропинка,
На солнечных часах проросшая травинка
И времени такой неспешный ход,
Как будто впереди все те века,
Что в эту землю врезали дороги.
И рано говорить об эпилоге,
Когда так бьётся каждая строка
И хочет жить...
В горах смеются боги.
А смерть не видит нас издалека.
28 августа 87 г. Рим
313
Кипарисы, как лошади, стоя спят,
Голубому свету воля дана,
А душе — покой, на все времена:
Что сегодня, что сотню смертей назад.
Мы кормили с рук облака небес,
Над подземным пламенем губы жгло,
Нас моря носили и прятал лес,
Отдавала дорожная пыль тепло,
Осыпал ночными звёздами Юг,
Север в ноги стлал горностай снегов —
И никто не верил, что нас убьют:
Ни один изо всех друзей и врагов.
Нас крестили белым крыла побед,
Красным в травы тек проигранный бой.
Но опять и опять к нам нисходит свет,
Что превыше земных забот — голубой.
/ сент. 87 Сериати
314
Подошед, сентябрь перевесил звезды пониже —
И в шторма до них рыбы доплескивают плавниками.
Огрубевшие волны ночами шлифуют камень,
И дома берегов затаились, и молча слышат.
Лепесток пространства свернулся и лёг заливом,
Горы встали, как псы, и тихо щетинят шкуры.
Человек сидит и чертит в песке фигуры.
В пару тысяч лет он откроет, как быть счастливым.
27 сент. 87 Рива Тригозо
315
Господи, я гражданин мира —
Как Ты когда-то велел.
В доказательство предъявляю дыры —
Оцени прогресс —
Не от стрел!
А от пуль со смещенным центром,
От жаканов и разрывных.
Мой экзамен — Твоя оценка,
Палачи в стороне: не до них!
Меж границ сегодняшних стран —
Бьюсь об стены, Господи!
Окровавленной рванью беру на таран,
Продираюсь лоскутом.
Ох и тяжко Твоё наследство,
Сын Человеческий!
Только б выдержать Твоё следствие,
Ну а там — приговор к вечности.
Тридцать три. Слабеют колена,
Но в отверстых глазницах — свет.
Ты уж Сам разбирайся с тленом:
Быть ему или нет.
сент. 87 Рива Тригозо
316
письмо домой
Есть на свете края, что вбирают глаза,
Есть такие до грусти красивые страны!
И вечерние горы — на все голоса,
И открытые всем скоростям автострады.
Сладок яблочный запах иных языков,
И доверчивы реки, где пляшут форели.
Далеко-далеко
От родных и врагов
По нерусским домам нас друзья отогрели.
К нам чужбина добра, да не в ней нам лежать:
Нам другую судьбу пригвоздили к ладони.
И дорожную обувь
Шнуруем опять,
Хоть и знаем, что больше не будет погони.
Только как позабыть свою землю в беде,
Раз по-русски крестили, когда провожали?
Мы когда-нибудь скажем
На Страшном Суде,
Что исполнили все, в чём клялись на вокзале.
Мы с другого плацдарма — всё в том же бою,
Мы тут губы кровяним о ту же свободу!
Пусть не мы отмеряем дорогу свою —
Дай нам Боже успеть —
От заката к восходу.
28 сент. 87 Милан
317
ГОВОРИТ ВЕТЕР
Доигрался, князь, до рабской клячи,
И, по чести, так тебе и надо!
Если бы не то, что Фрося плачет —
Я б тебе, бессмысленное чадо,
Облаками не темнил побега,
Травы б не разнеживал дождями:
Тешься с половчанкой под телегой,
Заедай обиду лебедями!
Ну да ладно: свищут за рекою,
Кони ждут; хлебни Донца по-волчьи!
И не бойся: смелым хватит боя,
А погони — это дело сволочи.
Ты уйдешь, противника не встретя,
Ты бобром рубец утрешь кровавый.
А тобой положенные кмети
Прорастут травой во княжью славу.
Но твои наследники в России
Восходя на крепостные стены
Прежде вспомнят бабку Евфросинью,
А уж там — бежавшего из плена.
26 нояб. 87 Чикаго
318
КРЕЩЕНИЕ РУСИ
Обыскали всю нашу планету,
Чтоб счастье найти за холмами.
Путь отметили городами,
Но счастливых находок нету,
И уже не вернуться к маме.
Не уткнуться в тёплый передник,
На вопросы прося ответа.
Только в детстве нам дан посредник
Между нами и белым светом.
А потом нам под сирым ветром
Серым камнем мостить дорогу.
Всё изведать и все отвергнуть,
Но, быть может, вернуться к Богу.
Безо всех счастливых открытий,
Сбивши ноги о серый щебень...
Не устань, Владимир-креститель,
Крест держать меж нами и небом!
7 июня Роттердам-Лондон
319
У вулканов зловеще дымили кратеры.
Стерегли границы — и днём, и ночью.
Популярные римские императоры
Уменьшали плату своим доносчикам:
Вдвое, втрое — в меру гражданской совести.
Все дороги вели неизменно к Риму.
Вдоль дорог распинали. Из римских оффисов
Шли приказы. Последствия были зримы
На крестах. Не надо валить на гуннов!
Пропылённым когортам светила слава.
Безнадежная цезарская фортуна
Улыбалась двусмысленно и лукаво,
Зная: каждый сей олимпийцам равен,
А по всем законам земли и неба —
Облеченный властью никак не вправе
Отказать доносчику в пайке хлеба.
30 нояб. 87 г.
Чикаго
320
ПОБЕДИТЕЛЬ ДРАКОНА
— Выноси меня, белый конь,
Выноси с перебитой жилой;
Отдыхать не судьба: мы живы
После всех боёв и погонь.
Пролетай небеса, и воды,
И снега — из последних сил:
Кто однажды глотнул свободы —
Не вернётся во тьму могил.
Выноси! Оживи ветрами
И травой, что кроет холмы,
Дай увидеть Того — над нами,
И Того, кто мудрей, чем мы!
Выноси!
И последним вздохом —
Помоги мне сладить с мечом,
Разделив «хорошо» и «плохо» —
Красной струйкой. Ты ни при чём,
Белый конь!
Тебя не пятнает
Эта грань — уходи , белей
Всех кто знает и кто не знает
Сей черты,
И плач матерей —
Да не метит пути, и звёзды —
Да не властны над бегом влёт!
Выноси!
Да ещё не поздно —
Всех друзей простить наперёд.
6 дек. 87 г.
321
ОТЦАМ
Видишь, папа, мальчик образумился:
Он старается у верстака.
Все точнее тонкая рука.
Он способный. Трудится до сумерек:
Видно, чувствует свою вину.
Ох уж этот переходный возраст!
Ты простишь его ребячий возглас:
— Мой Отец — во храме! И жену
Ты простишь за бредни, что внушала:
Ведь сама девчонка, хоть и мать.
Что с не'е возьмешь —
Она не знала,
Как легко ребенка потерять!
Ты забудешь знойный пыльный город,
Где, сбиваясь с ног, искал мальца.
А припомнишь так ещё не скоро!
Мальчику двенадцать.
До конца —
Больше двадцати. Ещё науку
Превзойдёт нехитрую твою
До того, как плотницкую руку —
Нецелованную —
В крест вобьют.
24 дек. 87 г.
Чикаго
я не знаю.
Пастушья звезда —
Как по-учёному звать —
Святая вода
Пала росою, и ранняя стая —
Над головой, и зелёное небо —
Над стаей,
И мной, и коровами.
Плакать нелепо.
Пальцы примёрзли к ладам.
Час до рассвета.
Господи, хочешь — отдам
Дудку — за это?
24 дек. 87 г.
Идёт человек по снегу,
Время дня не дано,
Как и номер года и века.
Сереет, но не темно.
У него под рубахой свиток
Или, может, стопка листков,
Что с эпохой ещё не квиты.
Идти ему далеко.
О, слово — ещё не дело,
Но гончие входят в раж...
Чернеют следы на белом.
Один экземпляр — тираж.
322 30 дек. 87 г. 323
Я проиграю лошадь — безнадежно.
Как все проигрывала в безнадежном споре:
Несбыточные вещи, и одежды,
И псов, и лошадей... лишь бы не море!
На море я не спорила ни разу:
Уж лучше на себя, и с потрохами —
Цыганкой защищённую от сглазу,
С ребячеством, слезами и стихами.
Всё проиграю — только бы не море!
Пусть ни коня и ни меня —
Волною
Оно смеётся в равном разговоре —
С другой девчонкой. Вовсе не со мною.
30 дек. 87 г. Чикаго
Гавриил печален с иконы,
Очи чёрным обведены.
Сколько лет ему слышны стоны
И упрёки моей страны!
Не светите ему лампаду,
Чтобы горе было видней!
Ничего объяснять не надо.
Посмотрите: ему больней.
Мы любви ещё не умеем,
Только страх сильны превозмочь.
Это с нашим лукавым змеем
Всей бессонницей бьётся ночь.
Но рассветным холстом суровым
Свят решеточный переплёт.
Сколько лет нам терзаться словом —
Тем, что ищем век напролёт?
30 дек. 87 г.