Месяц назад я ждал своей минуты на втором этаже нашей фирмы, стоя в начале длинного коридора – так называемой Хельмбрещтштрассе – по фамилии одного из отцов-основателей компании. Встреча была назначена на 15:30. В 15:25 в последний раз посмотрел на себя в зеркало и вымыл насухо руки. В 15:27 взял со стола карандаш, папку и два листа бумаги, где были кратко описаны пункты, которые собирался обсудить c руководством. В 15:29 вышел из своего офиса и приготовился к заходу по Хельмбрещтштрассе. Минута – чтобы вспомнить, с чего все начиналось два года назад, какими периодами несчастий и взлетов продолжалось потом, вплоть до событий последних недель – чтобы сравнить и решить, наконец, стоит ли играть этот сценарий дальше, или же пора выйти без сохранения.

– Какая же долгая выдалась зима, не правда ли? Говорят, это самая темная зима за последние 70 лет.

– Вы совершенно правы. Уже и не вспомнить, когда в последний раз выглядывало солнце.



В тот вечер я впервые подумал, что это Солярис. Его океан высох и замерз, поэтому по всем улицам города раскиданы глыбы грязного соленого льда. Вместо волн здесь в иллюминаторах клубится густой серый туман, и иногда через него просвечивают чудные очертания черных сосен чешского леса. Девушка моего друга вышла из гостиной и поздоровалась со мной по-английски, смущенно улыбаясь, а затем медленно удалилась в свою комнату. Мы сидели потом с товарищем вдвоем на кухне, на столах и подоконнике, потому что стульев в этом отсеке не было, и пили чай. За весь вечер я больше не видел его спутницу, кто знает, можно ли снять с нее платье без ножниц. У моей хорошей знакомой есть парень – русский немец, иногда он решает заговорить со мной на родном языке, но даже так эти мысли мне непонятны. Все чаще кажется, что еще чуть-чуть – и мое сознание родит нечто, что будет пыхтеть, скалиться и кидаться бумажками из-под дивана с другого конца гостиной. Каждую ночь я закрываюсь в спальне на ключ, чтобы наверняка.

– Брателло, ты же не останешься здесь навсегда, правда? – вдруг заявила сестренка, как только мы вернулись однажды после ужина в Чехии.



Да, кстати. Фрау Зигель позвонила с проходной сообщить, что SIXT уже доставил машину. На ключах трехконечная звезда – уже интересно. В этот раз я могу сбежать из леса раньше, гораздо раньше – в среду, в разгар рабочего дня. Это моя последняя неделя в экспортном отделе и ее остаток я проведу в командировке в Таллинне. Наша фирма-клиент участвует в выставке и попросила поддержать на стенде со стороны завода. Мой напарник все это время в похожей поездке в Москве, с шефом и свитой. В последний день я должен передать свои дела, по сути, в никуда. Весь вчерашний день в цейтноте и теперь до последнего – ответить на три десятка электронных писем, раздать указания по текущим заказам, предупредить партнеров из дюжины стран, успеть сделать то, что еще успеваешь и отложить то, что успеть уже невозможно .. чтобы с понедельника начать совсем другую новую жизнь.

Я перекладываю чемодан из зеленого Опеля в черный Mercedes E220, стараясь делать минимум неловких движений перед окнами руководства. По правде говоря, мне очень не по себе: коробка-автомат и управление электроникой приводят в ужас. Машина заводится и вроде едет. Фрау Зигель благословляет в путь кредиткой для оплаты бензина.



Автобаны в западном направлении зигзагом – А9, А70, А7 и А3. Навигатор считает маршрут не по теории графов, а по «личным воспоминаниям». Впервые на скорости 200 км/ч комфортно так, что начинаешь разглядывать пейзажи. Через сто километров я нахожу и нажимаю кнопку Sport. Через двести – облачность рассеивается и вместо -1 снаружи +8. Не зная, как отключить отопление, просто решаю опустить боковое стекло. Лес в окрестностях Вюрцбурга так ясно пахнет осенним яблоневым садом за дедушкиным деревенским домом в Дюртюлях.

Дороги и транспортные развязки вокруг третьего по загруженности аэропорта в Европе напоминают тарелку со спагетти. Я следую указаниям на экране, где видно в 3D, какая полоса, вдруг отслоившись вверх и в бок, приведет меня на нужный паркинг – третья справа. Завершающий квест уже под бетонными крышами – по оранжевым указателям на SIXT, пропуская зеленые повороты на Europcar, красные на Avis и желтые на Hertz. Еще жестче конкуренция прокатных компаний чувствуется в терминале аэропорта. Целый зал, разделенный на разноцветные лаунжи, построенные из светящихся изнутри коробов и плазм фирменных цветов – словно поле боя за уставшего пассажира, чей выбор похоже определяется только цветовыми рефлексами. Я вдруг понимаю, что доставшийся якобы случайно Mercedes вместо обещанного «фордфокуса» – не более чем маркетинговый ход для новых клиентов. Печатаю посадочный талон и, чтобы войти в самолет, просто прикладываю его к сканеру.



В аэроотеле Таллинна немецкие лифты и советская нумерация этажей. Я спускаюсь в холл, где меня встречает молодой эстонец Тармо. Мы сидим на диванах в баре вчетвером: вместе со шведом и немцем из второй фирмы, с которой работают наши прибалтийские коллеги. Тармо неплохо говорит по-русски, но в расширенном составе общаемся на английском. Немец то ли в шутку, то ли всерьез заявляет, что рад, что на всякий случай в нашей компании есть его «соотечественник». На следующий день на выставке языковой Вавилон только набирает силу. К обеду я нахожу способ установления контакта с посетителями. Рядом с каждым образцом кладу по две стопки каталогов – на русском и английском языках. По тому, в какую сторону потянется рука, становится ясно, как начинать разговор. Если рука не тянется никуда, выручает интуиция. К счастью, Тармо всегда вовремя оказывается рядом, когда без эстонского разговор не склеивается. И наоборот – если ему приходится иметь дело с чистыми русскими, он сразу передает их мне.

Вечер и начало ночи – в джаз-клубе «Clazz» на рыночной площади старого города. Мы едим какую-то безумно вкусную дичь. После третьей текилы я как обычно влюбляюсь в поющую на сцене девушку и снимаю ее на телефон. После пятой – швед заглядывает мне в глаза и вдруг говорит:

– So you are Russian? And you came to Germany 4 years ago alone? And then you got this job there? Respect, man.



Мне приятно. Осознавать, что я могу произвести впечатление, просто сообщая факты. Шестой shot оказывается для меня контрольным. На следующее утро наша общая помятость становится предметом взаимных насмешек. Немец и швед дважды приносят всем кофе из бара.

В конце второго дня по плану свободное время. Я спешу захватить вечернее северное солнце. Балтика серебрится прибитыми к берегу льдинами. В сумке фотокамера, в кармане карта города, взятая на рецепции. Еду городским автобусом в центр. В Таллинне очень плохие дороги, как в Уфе лет десять назад. Периферия вообще весьма убога: целые кварталы старых деревянных дореволюционных домов. Они явно имеют историческую ценность, но вот денег привести их в достойный вид видимо не хватает. Зато в каждом кафе, и вообще в любом общественном месте – быстрый и бесплатный wifi. Еще эстонцы гордятся тем, что придумали Skype.



Образ старого центра Таллинна – не готика, не барок, и даже не смешение всех стилей, как в Праге или на польском юге, а глубокое средневековье, pure dark ages. Ратушная площадь и несколько выходящих с нее кривых улиц – как декорации к фильму о Жанне д’Арк. Сюда будто специально не пустили мировые бренды и сети фаст-фуда, только национальная кухня и дизайнерские бары в единичном экземпляре.



В сумерках я оказываюсь на смотровой площадке, откуда видны крыши костелов, море и небоскребы Сити. Русская девушка продает сувениры и наливает глинтвейн, достается и мне. Напротив нее парень в костюме средневекового кузнеца забивает кувалдой монетки на память туристам. На его кожаной рубахе написано «Габриэль», но через четверть часа он оказывается Вовой. В это время здесь почти нет людей, и мы болтаем на троих об этом городе, современной Европе, прошлом и будущем. Мне нравится всё, кроме одного. Эти молодые ребята упорно называют меня на «Вы».



Ночной таксист в возрасте говорит по-русски с эстонским акцентом. Он жалуется на евро, цены на бензин и Ангелу Меркель. Я задаю провокационный вопрос, было ли лучше при Союзе? «Конечно, нет» – отвечает он. И добавляет через две секунды: «зато теперь мы в другом колхозе – ЕС».



Почти до утра я не могу уснуть. В субботу отрабатываю до обеда, затем Тармо отвозит меня в аэропорт. Передаю привет его жене и четырехлетней дочке, на прощание он советует купить в duty free ликер «Старый Таллинн». Я начинаю осознавать, как сильно мне будет не хватать в понедельник живого общения, пускай даже сидя в офисе, с лучшими людьми из разных концов Европы. Что ж, я сам так хотел. Несколькими днями позже кто-то поймет меня, когда изнутри вдруг вырвется честное:

- Черт, как же сложно стало принимать решения.



На обратном рейсе пробую электронный boarding pass от Lufthansa. Служба безопасности вертит мой телефон в руках в некотором замешательстве, но потом все же пропускает в зону посадки. При входе в самолет я уже сам провожу экраном перед сканером, и турникет включает зеленый свет. Сегодня вечером ужин во Франкфурте. В воскресенье – еще три десятка фотографий небоскребов, у друга – зеркалка, а я в инстаграмм, новые ключи от SIXT и 350 километров назад в Чешский лес.

Ну попробуем здесь что ли...

Наверное, на этом закончим. Разве ты не пытался? Не хотел полюбить дорогу, холмы, лес, снег, траву, еду и язык? Честно, признайся себе. Себе самому не нужно доказывать. Другие поверят и так - конечно хотел, в чем проблема? Нет, не полюбил, разлюбив все другое. Заставь себя приехать в офис, возьми трубку, напрягай мозги, держи интонацию, держи... иначе снова не поймут. Wie kann ich Ihnen weiterhelfen?

Наверное, на этом закончим. Тебе самому еще не обрыдло? Первый раз - да, кофе в стаканчике, ночной автобан. Второй раз - ну ладно, спишем на стиль и актерский прием. Но потом опять по кругу еще раз - зачем, ведь уже самому от кофе изжога. Не летопись, а звукопись - один и тот же унылый мотив. А метафоры - одна пошлее другой. И даже это.

Наверное, на этом закончим. Сколько можно искать причины во вне? Причины всего - и хорошего, и не очень - на другой стороне яблок глаз. Любимое радио - не существует. Лучшее место для встреч - любое. Самый красивый город - в котором ты был не один. И не надо про одиночество. Сначала подружись с собой, а потом посмотрим, может, назначат в союзники.

Наверное, на этом закончим. Нет, не так просто? Типа, вот она жизнь - а ты думал как, проскочишь на дурачка? Давай, выключаем компьютер и идем рыть траншеи, чтобы выбить всю дурь. Война план покажет. Ребята, вы правы. Ребята, я такой же, как вы, и хватит шуршания фантиков. Но не знаю, что может обидеть меня сильнее, чем чужая попытка взять себя на слабо.

Наверное, на этом закончим. В твоих эпизодах никакой красоты, они выдуманы, и существуют только в твоей голове, как и все остальное. А цель им - потроллить себя и других, довести до маразма, чтобы стошнило и полегчало. Тут два варианта - очень плохой, либо очень хороший - да сколько же можно, давайте ж любой. Красивый конец и трехстопным заправить - а дальше по тексту, сколько еще долей смысла ты пожертвуешь рифме?

Наверное, на этом закончим?

Вокруг меня темнота, она делает, что я прошу.
Я так долго был виновным, что даже не знаю, зачем я дышу.
И каждый раз - это последний раз, и каждый раз я знаю - приплыл
Но глядя на тебя я вспоминаю то, что даже не знал, что забыл.

Мое сердце не здесь, снимайте паруса с кораблей
Мы долго плыли в декорациях моря
Но вот они - фанера и клей...
....................................
....................................
....................................
....................................
Аквариум 1999

Мне рассказали, что в конце 90-х кто-то из немецких автогигантов собирался строить в нашем городе новый завод. Местные текстильные магнаты всполошились в страхе, что потеряют хороших рабочих, и потребовали от коммунальных властей отклонить инициативу, что и было сделано. Однако через несколько лет легкая промышленность все же умерла, причем еще более естественной смертью: из Китая и Турции хлынули караваны с дешевой конфекцией, пусть даже сшитые по итальянским эскизам. От швейных фабрик осталось только несколько заброшенных корпусов по улице Fabrikzeile (фабричная строчка), на которой нарочно не стали убирать историческую брусчатку, чтобы колеса несущихся машин стучали, словно невидимая швейная машинка, в напоминание о прошлом - дыг-дыг-дыг-дыг...



...дыг-дыг. Эту историю мне только что рассказал русскоязычный парень, сидящий напротив меня в греческом ресторане в нижней части города. Hard Days Night - вечер трудового дня. Мы недавно вернулись с работы, где мой товарищ знакомился со своим будущим и моим нынешним шефом и определялся с темой диплома. В десять лет он эмигрировал в Японию, затем перебрался в Германию. К нынешним 29-ти годам успел поработать в сотне мест и десятке стран, коллекционируя опыт. После учебы в чешском лесу, неожиданно решил задержаться. Скоро он займет мое место в фирме, потому что я перехожу в другой отдел. В его рассказах кое-что оказалось очень знакомо: он тоже очень любит Краков и помнит его названия.

Три года назад в мои первые немецкие каникулы я ехал на попутках в Польшу, и человек, сидящий теперь напротив, оказался другом, подкинув тогда до автобана. До этого я уже ездил к Марлен в Краков дважды, но еще никогда зимой и ни разу в машине. В первый раз - на ночном поезде из Праги, в спальном вагоне - теплом, летнем и чистом, на третьей полке, предварительно открыв в тамбуре чешского пива с каким-то шведским студентом. Второй раз - через год, приземлялся в катовицком аэропорту рейсом из Симферополя, в хостел заселялся первым, Марлен разбудила меня стуком в дверь на следующее утро. Ужас, смогу ли я когда-нибудь хорошо рассказать об этом?

- Друг, тебе куда? - голос водителя отвлек мой взгляд от ночной автострады A4. Мы ехали уже шестой час. Зимняя куртка, кофе с заправки, плеер с найденной накануне песней. Моей новой жизни всего полгода. Все мои вещи еще умещаются в один чемодан, но сейчас с собой только рюкзак. Я еще бдителен и собран: регулярно проверяю по карманам - паспорт, деньги, ключи. Это еще не жизнь, а какая-то долгая командировка, затянувшаяся космическая экспедиция. За спиной - километров шестьсот на запад - моя полупустая немецкая комната, запертая на два оборота. Где-то впереди в темноте - человек, к которому я еду, в городе, лучше которого нет на свете. Путь кажется бесконечно длинным, очень хочется быстрее доехать, вдохнуть аромат ее тела и CK One, а потом выдохнуть.

- Куда-нибудь в центр, если можно. А вообще мне нужно в Жачек.

- Жачек? - Поляк довольно улыбается и после задумчивой паузы добавляет:

- This is a great place, man.

Зимой 2009-го я еще не пытался говорить по-польски, а по-немецки мог только в случае крайней необходимости. Я знал, что Жачек - это студенческое общежитие, но не мог и представить тогда, что меня ждет. Большое многоэтажное здание советского образца с сотнями квадратных окон без балконов, недалеко от Вавеля, напротив национального музея, в 10 минутах от рыночной площади - центр центра. Снять квартиру в этом районе - нужно быть миллионером. Жачек предлагал студентам жилье по смешным льготным ценам, с кухней на этаже и удобствами на три комнаты. Прекрасная советская традиция, сохранившаяся на берегу Вислы - с бабушками на проходной, пропускной системой и духом отвязного славянского студенчества с первого по шестой этаж. Турникет на входе - для вид

Жить в твоей голове.
И любить тебя неоправданно, отчаянно.
Жить в твоей голове.
И убить тебя неосознанно, нечаянно.
Неосознанно, нечаянно.

И слушали тихий океан.
И видели города.
И верили в вечную любовь.
И думали: "Навсегда".

Жить в твоей голове.
И любить тебя неоправданно, отчаянно.
Жить в твоей голове.
И убить тебя неосознанно, нечаянно.
Неосознанно. Нечаянно.

Запутались в полной темноте.
Включили свои огни.
Обрушились небом в комнате.
Остались совсем одни.

Жить в твоей голове.
И любить тебя неоправданно, отчаянно.
Жить в твоей голове.
И убить тебя неосознанно, нечаянно.
Неосознанно. Нечаянно.

Жить в твоей голове.

Сигареты на полу около дивана лежат для красоты, этой пачке скоро будет год, но едва ли она пуста хоть на половину. В большой комнате почти никогда не включаю общий свет, только если нужно что-то найти. Есть свет от настольной лампы, напольный светильник в другом конце комнаты и иногда телевизор без звука. Немецкие программы делятся на безнадежно тупые и невероятно заумные. Я качаю артхаусное русское кино на компьютер и отправляю по WiFi на большой экран. Лежа на диване, глазами в экран, тело плоско прижато к дивану лицом. Один фильм из трех доживает до середины. Можно открыть окна и запустить в комнаты свежий воздух из чешского леса, который на мгновение проветрит голову. Можно поехать на озеро, одевшись тепло, и за час обойти его быстрым шагом вокруг. Можно заставить себя еще раз пощелкать каналами, еще раз подвигать мышкой по экрану или прочитать еще две страницы "Московской саги". Но это воскресенье все равно побеждает меня. Счет один-ноль не в мою пользу. 

В пятницу вечером, почувствовав неладное, ложусь спать сразу после работы, чтобы убить время и недельную усталость. Рабочий день был коротким, и ровно в 8 вечера глаза открываются, как ни в чем не бывало. Голод подступает к горлу. Хищник идет короткой дорогой в город. Мне приносят кусок мяса - белая рыба. После второй вилки становится ясно, что лежащая на тарелке едва теплая жидкая субстанция никак не тянет на заявленный в меню "рыбный стейк". Блюдо возвращается на кухню, через минуту немцы испуганно пытаются доказать, что лучше уже не будет. Делаю новый заказ. Стою и смотрю через стеклянную стену на вечернюю улицу. Хочется бросаться на проходящих мимо людей - но это не тот голод, что в желудке. Мне приносят следующий кусок мяса. На этот раз он красный, плавает в крови, обычно это не раздражает, но в данном случае виноват я сам.

Со стороны улицы в окно стучит старик, улыбается и машет рукой. Я мысленно соглашаюсь с немцами, что лучше уже не будет, и разрешаю ему войти. Хуже наверное тоже. Товарищ подсаживается ко мне, персонал ресторана ходит мимо и бросает в нашу сторону сочувствующие взгляды. Из того, что удается понять, деда зовут Герберт, ему 71 год, у него была жена-испанка, которая вкусно готовила, четверо детей, один работает фермером неподалеку, а сам он всю жизнь прожил в этом городе. Он говорит, что раньше еда была вкусной и дешевой. Я добавляю, глядя на свой стейк, что зато теперь - дорого и невкусно. Герберт со смехом смотрит в мою тарелку и соглашается. Две пожилые дамы, сидящие в другом конце зала, время от времени таращатся в нашу сторону. Я предлагаю Герберту пиво за свой счет, но он отказывается, вместо этого берет с разрешения мой хлеб, который я и так никогда не ем. Он сетует на то, что за 5 минут официант так к нему и не подошел, хотя он мог бы позволить себе все, что угодно, если бы захотел. Когда-то, когда была жива его жена, в их доме было весело и много народу, но сейчас ему очень скучно и одиноко жить, потому что нет подруги. Я признаюсь, что у меня похожие проблемы, он узнает еще пару фактов обо мне, а потом, помолчав, заключает:

- Да, мой друг, у тебя непростая жизнь.

Человек, родившийся в 1942-м году, говорит это так по-немецки, размеренно и с неподдельной баварской интонацией, что мне кажется, что он действительно себе что-то представил. Я прошу рассчитаться, официант уносит недоеденное мясо, стесняясь, но все же спрашивая, было ли вкусно. Герберт успевает ответить быстрее меня:

- Конечно нет, это же сырое мясо!

Пятница проиграна вчистую. Зато суббота - день, когда у меня есть стартовое преимущество. Полдня можно провести в фитнес-клубе, никуда не торопясь. Физическая боль отвлекает от мыслей. Когда-то жалел себя на последних повторах, а сейчас с удовольствием довожу до нестерпимого жжения и в последнем движении фиксирую его на 1-2 секунды, чтобы сигнал успел пройти от тела к мозгу и назад. От недели к неделе увеличиваешь веса, но собственная масса остается неизменной. После душа снова хочется есть и жить. Полотенце, рюкзак, ключи, карточка - посчитаем очки: суббота потерпела некоторые потери, со счетом один-ноль побеждает здравый смысл. С мыслями о плотном ужине я еду в сторону чешской границы.

Город Чеб - небольшое поселение на западной окраине чешской республики. Чтобы попасть туда, нужно ехать сорок минут через лес, мимо едва живых деревень, наполовину брошенных сразу после развала Союза, с облупившимися зданиями советских кинотеатров, мимо нескольких современных придорожных борделей, ночных клубов и казино для скучающих немцев. На последних километрах пути начинается серая городская застройка, через несколько поворотов я оказываюсь на знакомой улице, где почти всегда можно спокойно припарковаться. Затем еще метров пятьдесят пешком вверх по улочке, которая внезапно заканчивается аркой, и вдруг ты оказываешься здесь:



Чеб - прекрасная, сказочная богемская провинция. Оазис в чаще. Еще один город из трех букв. На рыночной площади расположено "Кафе 11" - место, которое мне понравилось еще летом. Я захожу внутрь и попадаю в атмосферу зимнего дизайн-кафе. Уютная мягкая мебель, вкусные запахи, невероятной красоты светильники, много разной другой подсветки, все вместе дающие много теплого не режущего света. Но самое главное - люди, много, почти за каждым столиком, от 20 до 40, сидящие в мягких креслах и удобных позах, негромко разговаривающие между собой. Ко мне обращается кто-то из персонала, я не сразу соображаю, на каком языке лучше вступить. Автоматически хочется по-польски, но знаю, что чехи редко могут его понять - уж скорее русский, но по-русски не хочется мне, а английский в этой части Европы мне кажется неестественным... В итоге я спрашиваю про наличие горячего и столик у окна - на немецком. Мне отвечают легко и уверенно, не делая как обычно в Германии испуганного лица. Кайф, я дома.



На самом деле - ничего нового, в каждом нормальном российском городе есть такое место, в Москве - наверное на каждой улице. Что тут описывать? Но здесь на контрасте все бросалось в глаза и уши: танцевальный клавишный джаз из невидимых динамиков, бесшумные скоростные перелеты официантов от столика к столику - взлет-посадка, круглый бар как центр притяжения этой планеты с дорогими крепкими напитками в непыльных бутылках. Плотность размещения сидящих гостей - достаточная, чтобы каждый максимально ощущал свою принадлежность к целому, но не слышал деталей разговоров соседей. Рядом две молодые чешки, на шпильках, вечерний макияж, накладные ногти, у одной леопардовая сумка, красивые движения рук, вообще очень красивые. Иногда смотрят в мою сторону, тогда мне хочется думать, что разговор идет обо мне. Особенно они смелеют, когда понимают, что я типа "немец".

Это зона для курящих. Я бы добавил, зона для красиво курящих молодых людей. Кто-то достает из кармана непростой коробок спичек, чиркает со смачным характерным звуком и не торопясь прикуривает ярким пламенем какой-нибудь "Lucky strike". Запретами на курение немцы уничтожили целую культуру. К еде и напиткам претензий нет. Я расплачиваюсь наличными в евро. На прощание, уже одеваясь, встречаюсь взглядом с одной из девушек. Две полные секунды. Минимум столько длится этот взгляд, пока я пытаюсь понять, если в нем смех, ирония, шутка или же что-то еще. К концу второй секунды почти решаюсь что-то сказать, но пока выбираю из четырех языков хоть что-нибудь, что имело бы смысл, становится уже поздно. В этом раунде победила просто улыбка - значит ничья.

Как же классно ехать по ночному чешскому лесу, когда пальцы на руле согревает горячий воздух из радиатора, из динамиков играет радио Ergensis, а я все еще чувствую в собственных волосах сигаретный дым.

Давай что-нибудь придумаем. Давай напьемся дорогих крепких напитков в ирландском баре в старом городе. Давай следующую зарплату проиграем в казино по ту сторону чешской границы. Давай возьмем и улетим на месяц с палатками в Непал. А еще лучше в Африку, возьмем джип на неделю и проедем из Касабланки в Марракеш, и дальше на юг в сторону Алжира, с ночевками в пустыне, насколько хватит духа...

Офисный планктон – плаваем в теплой мутной воде из офиса в офис. В перерывах между пустыми совещаниями бесконечно печатаем чужие электронные письма. E-Mail’ы как наркотик, к которому привык давно и безнадежно, каждый час ждешь новую порцию, чтобы размножить ее на мелкие осколки смысла, и отправить другим страждущим из все более и более длинного списка адресатов. Процессы, управляемые с помощью электронной почты, и хаос перекрестной переписки – то, что в русских учебниках по менеджменту с гордостью называют «штабной моделью управления» и «плоской иерархией в европейских компаниях». За год научился отвечать на любые вопросы, даже если не знаю ответа. Нашел свой стиль в общении с коллегами, даже если не понимаю, о чем говорим. Могу строить красивые немецкие предложения, делать понимающий, серьезный, в меру озабоченный взгляд, могу даже пошутить над ситуацией или поиронизировать над своей проблемой. Например, можно зайти к техникам по какому-нибудь вопросу и начать фразой:

— Хей, ахтунг, русские идут!

В качестве реакции получаешь улыбку и чуть большую участливость, чем обычно. В обеденный перерыв обезьянки дружно выбегают из клеток и за полминуты пути до парковки успевают по двадцать раз произнести непереводимое на русский язык обеденное приветствие:

— Мааальцайт!

Слово, сказанное в себя.

Очень редко, но все же, общение заходит чуть в сторону – чем живешь, куда едешь на выходные, как там на родине. В эти моменты появляется чувство, что рядом адекватные люди, что ты их слышишь, а они тебя, и ты сам – как бы жив. Но это чувство быстро проходит.

Все свободное от работы и сна время я слушаю музыку – в машине и дома. Купил микшерный пульт на 12 каналов, с запасом, чтобы построить со временем собственный музыкальный центр по вкусу. Стройные ряды кнопочек, лампочек, ручек и фейдеров напоминают мне игры на уфимском радио шесть лет назад. Прочитав новости и погоду, на первых двух песнях я успевал сбегать на 1 этаж в продуктовый магазин и купить башкирского «Шихан» по заказу коллег по смене. Вечерами и особенно ночью мы, забывшись, называли друг друга настоящими именами, несли в микрофон прекрасную летнюю хрень, стараясь не сильно шуметь в эфире стаканами с пивом. Если кого-нибудь из слушателей уносило дальше нашего, я миксовал на рекламу, а после уже был новый звонок – и так до шести утра. Многим нравились эти взрослые голоса и юношеские мысли, транслируемые на короткой волне над миллионным городом. В эфире часто назывались номера наших мобильных, и еще долго после программы шли разные смски от незнакомых людей. Точно как в рассказе Брэдбери «Калейдоскоп».

Звуков не хватает: я записываю диски в машину, беру с собой плеер, подгружаю новые треки в кэш-память телефона, но все равно рано или поздно наступает момент, когда ты выдергиваешь ключ из гнезда зеленого опеля – щелчок – и все замолкает. Можно сидеть минуту, две в медленно остывающем салоне и смотреть через окно на двор, по которому за это время не пройдет ни души. А если и встретится на лестничной клетке какой-нибудь сосед в грязной болоньевой куртке, тишину нарушит лишь снова оно – слово, сказанное в себя:

— Халло!

Взрыв огромным консервным ножом вспорол корпус ракеты. Людей выбросило в космос, подобно дюжине трепещущих серебристых рыб. Их разметало в черном океане, а корабль, распавшись на миллион осколков, полетел дальше, словно рой метеоров в поисках затерянного Солнца.

— Холлис, я Стоун. Сколько времени можем мы ещё разговаривать между собой?
— Это зависит от скорости, с какой ты летишь прочь от меня, а я — от тебя.

Начни с погоды – неважно, снег, туман или горизонтальный дождь. Добавь немного зелени цвета металлик, или попросту "fresh mint" – выдумка потомков Адама Опеля с фабрики в Бохуме. Раскрась Чешский лес еще парой почудившихся цветов, и напоследок – одну-две цитаты случайных попутчиков, чтобы рассказ не утонул в тишине, чтобы лес стал похож на настоящую жизнь.

Пять лет назад я жил не в лесу, но в джунглях – бетонных, как принято говорить. В 2008-м тоже вел какие-то записки в формате гипертекста – гипертрофированная реальность двадцатилетнего российского студента, которому только что подарили вишневую девятку и пустую квартиру в панельном доме. Оставлю дословно:

От текста до текста проходит вечность – мне нет цели заполнять пробелы – нет смысла вспоминать о прошлом – в попытках найти словесную форму – я стараюсь выполнять нормы – я клею обои и мою посуду – в любимой хрущевке гудят ночью трубы – три сотни в кармане, ключи от машины – зайти в супермаркет, проверить шины – опасно с наскока взлетать на бордюры – я шею свернул, газуя на задней – я весь в зеркалах, не смотрю вперед – мне нужно собраться, обжиться, вглядеться – мне нужно привыкнуть, дожить до лета – я режу ножом растопленное мясо – на раз через два получается классно – а в двух через раз почему-то сгорает – мой мусор в мусоропровод не пролезает – я весь в интернете – компьютер, колени – мне в почту приходят с утра сообщения – а вечером едут с работы родители – и я очень рад им... так странно – пришло откровение: мы боремся с хаосом – в царстве маразма не просто расчистить кусочек пространства – энергии мало, и спать нужно больше – тогда может быть ты продержишься дольше – и может в апреле, июле и августе – покажется что все-таки редкие радости – зависят впрямую от схватки с маразмом – а больше не знаю... – я верю что с виду вполне адекватен – но сложно поверить, что мне теперь хватит – шататься по улицам с плеером праздно – и тратить зарплаты пол на занятия с Мазным – пока нереально, жестоко и странно – но что-то же есть уже – значит, так надо. Март 2008.

Изменилось ли что-нибудь? Пожалуй, немного: готовить себе я так и не научился. Привыкнуть, дожить до лета. Ключи от машины, супермаркет, шины. Спать нужно больше - продержишься дольше. Тогда также, как сейчас, была мечта уехать. И если теперь мне по большому счету нет разницы, куда идти, то тогда я точно знал, куда, а главное – к кому хочу:

Наверно снег прошел недаром,
Дворовых кошек напугав,
Они всю ночь дышали паром
Из-под капота наугад.

Наверно холод дует в пальцы,
Чтоб прятать пальцы в складки джинсов.
Чтоб мы - июньские страдальцы
Ломали пальцы об ошибки.

Я сплю, когда закрыты шторы,
Я жду, когда пройдут дожди,
Наверно глупо ждать у моря,
Когда все корабли ушли.

Июньский холод обездвижил,
Он дует в щели между пальцев,
И я, заткнувшись в складки джинсов,
Не знаю, как к тебе добраться.

Как сюда добраться, я все же придумал. План был неплох. Пятый курс был посвящен изучению немецкого языка. Ему также были посвящены все стены, все предметы, все плоские поверхности моей трехкомнатной квартиры. Я начал с самых простых вещей – стол, чайник, телевизор... Когда пошли слова посложнее и более абстрактные, пришлось клеить их на те же предметы, выстраивая все новые и новые ассоциативные уровни. Стол был одинокий, странный, самонадеянный и бегемот. А телевизор – пустой, глупый, электричество и изменять. В конце логики уже не было никакой, но система работала. Даже сейчас в моей немецкой речи, когда мелькнет иной раз какое-нибудь характерное слово из ранних, перед глазами так и вспыхнет то зеркало в ванной, то выключатель в коридоре, то старые деревянные санки с балкона. Наверное, я призрак, летающий по моей бывшей уфимской квартире из комнаты в комнату, пугающий ее нынешних жильцов. Упс! (:

За первые два месяца я усвоил всю грамматику, через полгода прочитал «Три товарища» в оригинале, неожиданно для себя рыдая на последних ста страницах, а через год объяснял по телефону немецкому консулу в Екатеринбурге, зачем мне понадобилась от него польская шенгенская и немецкая национальная виза сразу и срочно. Мозг с жадностью отращивал себе новую извилину и просто срал эндорфинами. Большего подъема и кайфа, особенно в ночь, когда из Бонна пришел долгожданный E-Mail, не было, не знаю, не верю, что существует.

Носился по городу вдвое быстрее обычного. Хамил и улыбался. Отыгрывался и мстил – дескать, видали? Наслаждался неожиданным вниманием, закомплексованный пятиклассник. А как же? Чужое государство вручило мне счастливый билет, парашют с паршивого дирижабля, для балласта – тонну тщеславия. Эти деньги давно съедены, пропиты или вылетели вон – из сопел самолетов RyanAir и EasyJet. Срок давности истек, готов признать, стыдно. Можно попробовать найти аргументы «да, но»... и придумать план получше.

В ту весну страх перед новым мешался с наивной верой в себя и удачу. Со временем потухла вера, затем притупился страх. Счастливый билет повысил мою капитализацию в несколько раз, но человеком я так пока и не стал.

Куда приведет дорога из желтого кирпича? И осталось ли еще в Изумрудном городе для меня немного мозгов, сердца и храбрости? А может быть все, чего я ищу, это лишь способ вернуться домой?

Здесь лапы у елей дрожат на весу,
Здесь птицы щебечут тревожно.
Живешь в заколдованном диком лесу,
Откуда уйти невозможно.

Мерзкий месяц январь на издыхании, в предсмертном жару: температура воздуха +8, радио чешского леса обещало до +12, черные тучевые облака и горизонтальный дождь, покрывающий сыростью пальцы, ключи и душу. Я иду по парковке нашей фирмы, заставленной десятками машин разных оттенков серости, в дерзкой куртке «Сочи 2014» от фирмы «Bosco». Самовыражаться с помощью одежды – крайняя из постыдных подростковых слабостей, обострившихся как побочный эффект после общения с народом Германии.

В прошедшие выходные меня снова не было дома. В воскресенье вечером, казалось, взлетим. Случайная девушка на пассажирском сидении, которую я подвозил в аэропорт Франкфурта, поняла меня с полужеста. Я бы не рискнул открывать буклет сам на высокой скорости – коллекционное издание группы Genesis – коробка с тремя дисками, которую купил днем раньше в Люксембурге, в лавке старого города, где, возможно, была собрана вся музыка мира в оригинальных упаковках. Винил и компакт-диски – тысячи их, и где-то между полок, постеров и стеллажей – седой хранитель сокровищ, как и все люксембуржцы, был готов говорить с нами на английском, французском, немецком, люксембургском и, наверное, на любом другом языке мира. Ничего удивительного для человека, прослушавшего всю музыку на свете, понявшего самый универсальный его язык. Девушка ловко разделалась с целлофаном и аудиосистемой опеля, я добавил нижних частот и децибел, и мы поехали дальше, молча, через весь Рейнланд-Пфальц, под те самые песни Генезиса, которые я полюбил еще в десять лет.

В 1997-м году мы жили впятером – с сестренкой, папой, мамой и бабушкой, на 56-х квардратных метрах трехкомнатной хрущевки 1967-го года постройки на проспекте Октября. Третьим приобретением, после самых необходимых в девяностых предметов – цветного телевизора и видеомагнитофона, оказался музыкальный центр Panasonic. Он был невероятно крут: строгий дизайн, прост в управлении, 5 дисков и 2 кассетных слота, никогда не тупил и не ломался. Долгое время содержимое CD-чейнджера оставалось неизменным: Prince, Genesis, Nick Cave, Queen и A-ha. Других дисков не было. Можно было запрограммировать любой трек или даже несколько для включения и выключения по таймеру, как будильник. Почти каждое утро встроенный фейдер плавно выводил звук на нужную громкость, заполняя сонную квартиру хорошей штучной музыкой. Надо ли говорить, что музыкальный центр стал для меня центром квартиры и вселенной. Потом в двухтысячных у нас появился домашний кинотеатр, и я зачем-то согласился отдать Panasonic за небольшие деньги соседу сверху – видимо, тот решил лично уничтожить агрегат, много лет отравлявший ему жизнь, вследствие картонности панельных перекрытий. До сих пор не могу понять, зачем это сделал.

Эта поездка на запад вообще была полна хорошей музыки. Впервые в жизни я встретил людей, которые с такой жадностью и азартом слушали мой треклист. 25-летние русские ученые, айтишники в институте Макса Планка, пишут "мозги" летающим роботам... Еще они делают музыку, в компактных однокомнатных апартаментах типичной немецкой общаги – как показалось, лайт-металл, хотя я не слышал всей группы. За 15 минут сыграют все, что захотят – была бы ссылка на Youtube. По ночам на электричестве и басухе творят джаз. Личности и вширь и вглубь. Дружат, как в советских фильмах или романах Ремарка. Шутят аккуратно и умно. Любят осторожно. Это было открытие, я стал уже думать, такого здесь нет. Понял, что сам сильно отстал. Совсем недавно, месяц назад искал хоть бы искры, осколки – среди старых друзей на востоке, дома, в России. Оказалось – не там. В космополитичном Заарланде, в 500 км на запад из чешского леса, на границе с Францией. При таком раскладе немецкий и немцы им вообще не нужны, хотя все прилежно учат. Им хорошо внутри.

Мы покидали еду, выпивку и гитару в багажник. Кто-то догадался взять бутылку вискаря в салон. Мой друг со своей девушкой на сидении сзади, лежа, глядели всю дорогу на ясное небо и мокрые январские поля немецкой Лотарингии. Мультяшный парень из Оренбурга с внешностью Мьюза – на пассажирском, балдел от скорости и пел все песни подряд, даже редкие те, которые не знал. Они благодарили меня за идею, музыку и легкость, а я улыбаясь молчал и не знал, как им признаться в любви.

По автобану, каких-то сотню километров из «Заара» в «Люкс», которые хотелось ехать долго, но все же на полном газу. Еще одна комфортная столица старой Европы. Две недели назад жаловался клиентам из Москвы, что достало – видеть уже не могу эти старые стены и готику соборов, сраный Париж и фахверковый Страсбург... Все ерунда, когда погоду делают люди. Вечером, нагулявшись по центру Люксембурга, пытаясь продлить удовольствие и путь к машине, мы остановились в каком-то каменном проходе с круглыми сводами и расчехлили гитару.

На четвертом месяце радистка Кэт...
Хочется какой-то связи - связи нет...
Медленно плывут по небу юнкерса...
Шифр не тот. И жизнь не та.

Ты можешь навсегда уехать из России, но Россия никогда не уедет из тебя.

К ночи вернулись в отправную точку и решили поехать в центр Заарбрюкена. Наконец избавившись от машины, стоя на автобусной остановке, я пил холодный вискарь прямо из бутылки, большими вкусными глотками, при этом понимая, что и так был пьян. Пускай на несколько дней раньше, но это был лучший подарок на день рождения, который мне когда-либо выпадал. В нем было самое главное – надежда, что все-таки как-то тут можно.

Научиться.

Жить.

Пятница, 20 января 2012 года. В этот день я взял на работе отгул, с собой – рюкзак, в мыслях – план побега.

6:30. Инструктор забирает меня у дома, и мы едем на экзамен. У меня есть российские права и мышечная память езды по разбитым русским дорогам, но ни то, ни другое, здесь никому не нужно. Знакомые улицы  города, дорожные знаки, свисающие, словно гроздья винограда, над каждым перекрестком, казалось, выучил уже наизусть. Внезапно не вписываюсь в нужный поворот, торможу в обочину встречной полосы, ругаюсь вполголоса, но по-русски. Меня бесит все: этот огромный неуправляемый черный Ауди А4, эти полседьмого утра, но в первую очередь бесит баварский диалект Марио – моего инструктора. По-моему, он нервничает не на шутку. Мы останавливаемся у здания TÜV – что-то вроде немецкого ГАИ. Марио впервые показывает мне кодовый знак: типа, если он машет рукой у колена, то нужно сбавить скорость. Я готов его убить.

7:00. Инспектор называет меня «хером» и просит где-то расписаться. Между ним и Марио происходит короткий диалог. Мы стоим у машины и ждем, когда на улице станет посветлее: январь. Через пять минут инспектор снова зовет меня «хером» и предлагает занять место водителя, сам садится на заднее сиденье. Хер Марио – от меня справа, приготовился махать рукой. Трогаемся, я в прострации, выполняю команды одну за другой. Выезжаем за город, из деревни в деревню – разгон до 100, торможение до 50 и так раз десять, потом разворот в «удобном» месте, парковка у супермаркета, выезд на автобан, перестроения для обгона, ориентировка по указателям – полный пакет в течение 45 минут. Напоследок, уже остановившись, мне нужно показать, где включаются противотуманные фары. Хер Марио в гребаном Ауди за три месяца не догадался продемонстрировать, как это делается. Нужно просто потянуть на себя и повернуть. Согласен, очень необходимая вещь в туманах Чешского леса.

8:00 утра. У меня в руках водительские права ФРГ, с подписью, уже заламинированные. Я навсегда прощаюсь с Марио и вхожу в здание TÜV. Регистрация ТС – направо по коридору. Из пяти стоек свободны все – выбирай даму посимпатичней. Достаю техпаспорт на машину, который несколько дней назад получил по почте из автосалона в Нюрнберге. Также распечатанный из интернета страховой полис. Права показывать не нужно – их проверит полиция, если остановит. Еще не проверяли. Я иду к автомату по оплате любых сборов, оплачиваю карточкой налог. Автомат предлагает придумать буквы и цифры, это стоит 8 евро – отчего же нет? Следующий пункт, собственно, – выдача номеров. Там уже знают, какую комбинацию я составил, знаки уже успели нанести на форму. Пресс опускается два раза, затем обе таблички прокатывают через своеобразный принтер – они у меня в руках. Отдаю их даме за стойкой. За время моего отсутствия она успела проверить в реестре достоверность страховки и напечатала стикер, обозначающий дату прохождения техосмотра – он тут же наклеивается на передний номер. Наконец, в знак завершения процедуры я расписываюсь «там внизу».

8:10 утра. Из рюкзака торчат номера – не влезли полностью, видно. Забавно. Я ловлю автобус и еду в центр – еще нужно зайти в банк. Хочется воспользоваться выпавшим выходным в рабочий день: часы работы UniCredit совпадают с моими. Мой консультант как всегда в отпуске, «вместо-девочка» забывает предложить кофе, но видно, что всем сердцем хочет помочь. Я уже полгода пытаюсь получить нормальную кредитную карточку – бесплатно к счету, для покупки билетов и гостиниц. Задача девочки – оценить мою кредитоспособность. Она изучает по компьютеру историю операций по счету: видит зарплату, сколько уходит за квартиру, за продукты. Потом, кажется, доходит до последней строчки и изумленно оборачивается ко мне:

‒ Вы только что сняли со счета 12 тысяч евро?

Это правда. Наверное, легкость, с которой я отвечаю утвердительно, – хороший аргумент для банка. Я снова где-то расписываюсь, и мне обещают прислать карту по почте.

12:00. Поезд в Нюрнберг, путь занимает около двух часов, билет – 22 евро. Дорогу от вокзала до автосалона показывает карманный навигатор Garmin – подарок родителей для пешеходных путешествий по Европе. Он спасал меня в лабиринтах Венеции и на островах мальтийского архипелага. Чувствую, что скоро будет почти не нужен. Нюрнберг непривычно холоден и ветренен.

14:00. Продавец подержанных машин рад меня видеть. Я купил машину две недели назад: тогда меня привез товарищ с работы, помог выбрать и выбить скидку. С тех пор салон организовал техосмотр, поменял коврики и поставил всесезонные шины, как и было обещано. Первым делом продавец интересуется, где я сделал страховку. Мне стыдно: страховку я сделал в интернете в безымянной фирме – на год, около 2 тысяч евро. Это огромная сумма, даже для Германии, даже для полного ОСАГО+КАСКО, но что поделать – 20 января 2012 года мне еще не было 25-ти, а стаж вождения в Германии был «минус одна неделя». Продавец сочувственно сокрушается, даже ругается, берет мои распечатки и несет их на другой этаж – показать местным страховщикам. Затем мы еще раз смотрим машину, крепим свежие номера, мне объясняют, как пользоваться ключом. Я отдаю деньги в кассу, расписываюсь в трех местах и все жмут мне руки. Затем меня передают страховым агентам. За прошедшие полчаса они приготовили альтернативное предложение – на 700 евро дешевле с кучей дополнительных опций, страхованием от несчастного случая и от административной ответственности. Серьезная известная фирма решилась добавить мне возраста и засчитать стаж вождения в России. Старый договор с интернет-фирмой еще не поздно расторгнуть – новые страховщики сделают это сами по моей доверенности. Запись в реестре они тоже изменят без моего участия. Я расписываюсь еще в десяти местах. Это значит, что страховая защита вступила в силу.

17:00. Опель пахнет снегом и чуть-чуть кожей. Я осторожно выезжаю из Нюрнберга по указателям, выбирая правильные полосы для нужного автобана. Мне нравится выдвигающийся подлокотник справа, прошитый толстыми нитками кожаный руль со ступенькой под «большой» палец, с кнопками для переключения радиостанций. Через час автобан встает в вечерней пробке: сильный снегопад – наверное, что-то случилось впереди. Я ухожу на первом съезде вправо в составе вереницы таких же самонадеянных водителей, которые затем разбегаются в разных направлениях по чешскому лесу. Без навигатора – наощупь в кромешной тьме вечно спящих баварских деревень, все дальше и дальше в восточном направлении.

20:00. Я останавливаюсь у придорожного комплекса Frankenwald, чтобы поесть и взять кофе to go. Мой город где-то в темноте справа. Не хочу домой – мне нравится здесь и сейчас. Турбированный мотор негромко, но с аппетитом намекает держать 180 км/ч, причем только вперед. Отправляю смс в Уфу:

– Все хорошо, я дома.

23:00. Въезжаю в Польшу. Так и есть, машина – мой дом. На прекрасных польских автобанах интересно попробовать круиз-контроль. Управление скоростью с руля – забавное занятие. По ночам на RMF FM – штучная музыка и умные конферансы краковской радиостанции – из футуристических студий на другом конце четвертого автобана. Я повторяю вслух самые звонкие фразы. После Вроцлава кончается бензин. Приходится побегать вокруг машины и даже заглянуть в руководство, чтобы понять, как открыть бензобак – кнопкой с ключа.

01:30. Я в Катовицах – сюрприз любимой девушке. Она в курсе – отправил смс еще из туннеля в Гёрлице. Перед тем, как позвонить в дверь – полсекунды счастья.

На следующий день во дворе мы «случайно» находим зеленый опель, к которому у меня есть ключ. Я везу Марлен на курсы немецкого, затем делаю несколько кругов вокруг центра Катовиц, паркуюсь в сугробе на пустыре напротив главной гостиницы города.

Дальше – не помню, как будто за весь год больше ничего и не было. Было, но не помню.

Январь, достать чернил и ... сдохнуть.

Регенсбург – город-мечта, не в пример Мюнхену. Немного туристов, немного жителей, много кафешек и узких улочек, старый город – памятник средневековья, и конечно, каменный мост XII века – он такой один. Если ассоциативно, то бременские музыканты должны были петь свои песни здесь. Ну вот же:



Если бы я жил здесь, я бы любил мокрым январским утром проехать на велосипеде по старому городу, скатиться к каменному мосту и перекусить на другой стороне Дуная каким-нибудь донер-кебабом. Но теперь я ехал в машине по пустому центру Регенсбурга, неуверенно озираясь по сторонам, к отелю, где предстояла встреча с партнерами нашей фирмы из Москвы. Город я помнил хорошо, а решать задачу коммивояжера по обходу достопримечательностей, максимизируя вау-эффект, меня в теории научили еще в авиационном университете в России. Все это должно было сопровождаться культурологическими беседами обо всем на свете, которых в чешском лесу обычно не хватает как воздух. Супружеская пара – владельцы компании, успешно совмещают бизнес с путешествиями, планируют отправить подрастающих детей на учебу в Германию. Знакомо.

Автомобильный навигатор тем временем решал другую математическую задачу – поиска кратчайшего пути, невозмутимо отправляя мой зеленый опель в пешеходные зоны, где в этот субботний полдень уже активно слонялись туристы; под знаки «движение запрещено» и «въезд запрещен». Я бы не рискнул двигаться дальше, если бы не таблички под этими знаками, из которых следовало, что проехать к гостинице все же можно. В последний момент, когда в узком переулке слева и справа от меня осталось меньше полуметра до стен домов, навигатор наконец сообщил, что цель достигнута. Двигаться вперед и так больше не было никакой возможности. Я представил полицейского, размахивающего руками в зеркале заднего вида и вызывающего по рации эвакуатор, чтобы с позором вытащить меня из самого сердца памятника архитектуры ЮНЕСКО... но этого не случилось. Я подождал, когда люди разойдутся, чтобы можно было открыть дверь машины, вышел наружу, и следующим же шагом нырнул в помещение холла моей гостиницы. Едва поздоровавшись, тут же выпалил виноватым лицом, мол, я там так странно «припарковался»... На что получил ответ и улыбку:

‒ Нет проблем. Все в порядке.

Порядок. Ordnung. Все в нем, все для людей.

Термометр в легком плюсе, снега не было с прошлого года. Кое-где еще осталась рождественская иллюминация. Самый древний немецкий город всем своим видом как бы намекает, что совершенно спокойно просуществует в неизменном виде еще тысячу лет. Разговор склеился почти сразу – об истории баварских королей, влиянии французской готики на местный собор, старинных елочных игрушках и сортах пива. О работе – потом, за ужином – безобидные вещи, но «на голубом глазу». О серьезном – в понедельник в офисе, а пока...

‒ Официант, еще одно темное, пожалуйста.

В воскресенье поздно вечером вернулся домой. Спецоперация по спасению выходных завершена.

Здесь мои недавние наблюдения. Ничего не выдумано, цитаты по памяти, но помню прекрасно.

Россия

Мужик с ребенком на руках кроет матом незнакомую женщину, идущую впереди по занесенной снегом тропинке, которая замешкалась или споткнулась – я не видел: «Ты блять, ебанутая сука, бухая блять, ебанулась что ли?!!»

Женщина в битком набитом Макдональдсе кричит на девочку-работника за то, что та забрала «ее» чизбургеры с раздачи и отнесла клиенту в окошко для автомобилей. Девочка пытается оправдаться, мол, там тоже люди и они заказали раньше. Тщетно и зря.

Водитель маршрутного автобуса две остановки измывается над пассажиркой, которая пытается заплатить пятитысячной купюрой. «Щас нахуй встанем и будем мелочь считать, да?».

Германия

Девушка на кассе в супермаркете приветливо спрашивает каждого (!) покупателя, пробивая покупки, дословно «хорошо добрались?», что по-нашему значит «хорошо встретили Новый Год?» - Охуенно, чо.

Владелец кафе заранее вежливо и осторожно предупреждает меня, что кухня сегодня не работает, но за углом отличный недорогой греческий ресторан. – Заебись.

Женщина на рецепции фитнес-клуба вслух полюбовалась моим новым бумажником. – Чё реально?

Спасибо. Большое спасибо. Самое лучшее спасибо. Благодарю. Я благодарю вас. Это так мило с вашей стороны. И еще пара непереводимых вариаций. На немецком языке эти фразы уже давно без акцента. Осталось привыкнуть, улыбаясь и расплываясь в благодарностях, не стесняться хотя бы раз посмотреть им в глаза. Они же смотрят. Суки :)))

Православное Рождество, 6 утра, аэропорт Уфа. Единственный аэропорт в мире, чей трехбуквенный авиационный код совпадает с названием города. Международный терминал не похож ни на один из десятков виденных мною за всю жизнь. Внутри как будто одни стены, коридоры и низкие потолки. Небольшие узкие залы пенальной формы. Из-за этого кажущееся снаружи здоровым здание, внутри едва ли сможет обслужить больше двух рейсов в час. Вот и сегодня – один в Стамбул, другой в Прагу. Первым я возвращался в Германию 1,5 года назад. Вторым лечу сейчас.

Подруга моей мамы работает старшим инструктором внутренних служб аэропорта. Сегодня её смена. Она выхватывает мой паспорт и бежит вперед – зарегистрировать без очереди, пропустить вперед на контроле, хотя людей и так немного. Мне неловко, но соглашаюсь в последний раз испытать на себе преимущества русской ментальности. Веселые тетеньки у сканеров, ежедневно провожающие сотни пассажиров в небо, живо перекрикиваются через мою голову, пока я кладу вещи на ленту. Нет-нет, ноутбук мне не нужно доставать из сумки. И ремень мне тоже не надо расстегивать. Я громко пищу на рамке, но тетеньки лишь улыбчиво машут, обращаясь на ты, мол, иди уже. Сонный пограничник листает мой паспорт:

- В Чехию на учёбу?
- В Германию жить.

Там и тут. Тут и там. Я запутался, что для меня «там», а что «тут». Не понять даже по контексту. Самолет переносит меня из «там» в «тут» быстрее, чем я понимаю, что мир снова перевернулся вверх ногами. Пять часов полета теряются бесследно в часовых поясах. Приземляясь, я кручу стрелки ровно на пять часов назад. То же утро в параллельном мире, в альтернативной матрице. На парковке нахожу свою машину, оставленную две недели назад.

Светает. Навигатор завис, но я помню как ехать. Машины выстроились на въезд в центр Праги, но мне в другую сторону. Я заливаю бензин на оставшиеся четыреста крон, на сдачу беру холодного чаю и перекусить. На заправке пусто - Чешский лес. Небо все то же – серее не бывает, пахнет весной или холодным летом. Снега не было с католического Рождества, в воздухе +5, зелено-серая трава на полях кажется и не собиралась сохнуть. Здесь нет времен года. Круглогодичный анабиоз.

Жутко хочется спать. До дома километров тридцать. В моем городе фирменный горизонтальный дождь: без капель, но ты его чувствуешь на лице и руках. Затаскиваю чемодан в квартиру, еще, может, минута и все замирает. Окружающие запахи – прямой инъекцией в мозг, картинками из 2012-го: я один собираю двуспальную кровать, нас двое – смотрим через окно на футбольное поле, я снова один – танцую в темноте на полу странные танцы.

Нужно снова начинать жить. Тут.

Я -- герой. Быть героем легко. Если у тебя нет рук или ног -- ты герой или покойник. Если у тебя нет родителей -- надейся на свои руки и ноги. И будь героем. Если у тебя нет ни рук, ни ног, а ты к тому же ухитрился появиться на свет сиротой, -- все. Ты обречен быть героем до конца своих дней. Или сдохнуть. Я герой. У меня просто нет другого выхода.

Это начало книги «Белое на черном», которую читает весь интернет в связи с недавним «детским» законом. После детства, проведенного в советских детских домах с диагнозом ДЦП, считавшийся умственно отсталым, автор вырвался на запад, где стал писателем. Прочитал за один раз, забывая дышать. Приведу два отрывка, которые запомнились больше всего:

Врач снимает с меня простыню, достает указку, долго и нудно показывает скучающим студентам мое тело. Объясняет им про методы лечения и прочую ерунду. Студенты почти спят.

-- Сколько будет два плюс два? -- спрашивает он меня неожиданно.

-- Четыре.

-- А три плюс три?

-- Шесть.

Студенты веселеют, почти просыпаются. Врач коротко и убедительно объясняет им, что у меня поражены не все участки мозга. "Мальчик даже помнит свое имя и узнает врачей". Он улыбается мне. Я знаю такие улыбки, ненавижу их. Так улыбаются очень маленьким детям или животным. Неискренне улыбаются.

-- А сколько будет два умножить на два?

Слова "умножить" он произносит с особым нажимом. Это уже слишком. Даже для меня это уже слишком, даже в этой больнице, будь она проклята.

-- Дважды два будет четыре, трижды три -- девять, четырежды четыре -- шестнадцать. Мне холодно. Накройте меня простыней или хотя бы закройте форточку. Да, я дебил, я это знаю, но дебилам тоже бывает холодно. Я вам не подопытный кролик.

Словосочетание "подопытный кролик" я подслушал в перевязочной. Врач очень странно смотрит на меня. Стоит. Молчит. Девушка из его свиты быстро склоняется ко мне, накрывает меня простыней и так же быстро отходит. Обход закончен.

x x x

Когда я был маленьким, мы лепили из пластилина. Толстая воспитательница раздала нам по две пластилиновые лепешки каждому. Одну лепешку надо было раскатать в длинную трубочку, другую -- в тонкую лепешку. Если сложить трубочку и лепешку, получится грибок. Простая задача для уже подрастающих малюток.

Я кладу руку на пластилин. Снимаю одну лепешку с другой. Пытаюсь раскатать пластилин на столе. Безуспешно. Я катаю лепешку по столу, она не становится ни тоньше, ни толще. Берусь за следующую -- результат тот же.

Другие дети справляются с заданием по-разному. У одних грибок получается прямым и красивым, у других -- маленьким и скособоченным. Воспитательница подходит ко всем, каждому что-то советует, одним грибкам поправляет шляпки, другим -- ножки. Воспитательница подходит ко мне.

-- Что у тебя получилось? -- спрашивает она ласково.

Я кладу лепешку на лепешку. По-моему, теперь конструкция все-таки немного больше похожа на гриб.

-- И что это такое? Что ты тут налепил?

Воспитательница берет мой пластилин, разминает быстрыми ловкими движениями здоровых пальцев.

-- Теперь ты понял, как надо?

Я киваю. Теперь я понял.

-- А теперь, дети, посмотрим, у кого получился самый красивый грибок.

Самый красивый грибок получился у Рубена.

Я оглядываю стол. Грибок, который стоит передо мной, действительно самый прямой и правильный. Мне все равно. Это не мой грибок.

Полный текст: http://lib.ru/PROZA/GALEGO/black.txt

Сегодня публикую предварительный вариант текста для газеты "Авиатор", официального издания Уфимского Государственного Авиационного Технического Университета, где я учился в 2004-2009 гг. Во время моих коротких каникул дома заглянул в редакцию, где нечаянно получил задание на тему "Пора валить?" для нынешних студентов УГАТУ. Вот, что отправлю редактору:

Прямой ночной рейс из Праги в Уфу – теперь еще быстрее из Европы домой для пущего контраста двух миров, ради полноты эффекта «обратного культурного шока», который переживает каждый, кто возвращается после долгого отсутствия на родную землю. Предновогодние пробки на грани нервного срыва на Проспекте Октября, вечно сломанный домофон и классическое хамство в маршрутке теперь, о чудо, вызывали во мне радость на грани счастья. Что поделать – соскучился.

Сразу после окончания УГАТУ в 2009-м году я уехал в Германию по программе DAAD и остался. Поначалу мной руководил скорее спортивный интерес: а слабо закончить вуз? освоить язык? понять немцев? найти работу? Время летело быстро, я и не заметил, как подписал первый контракт, начал платить налоги, медицинскую страховку, на счет будущей пенсии... В том мире все просто и понятно, если читать инструкции и уметь задавать вопросы. Двойных смыслов и обходных путей почти нет. Квадратиш. Практиш. Гут? Этот главный вопрос к самому себе так и оставался нерешенным. Я уже знал, что могу, но за три с половиной года так и не понял, хочу ли этой жизни навсегда.

В Уфе у меня было две недели. Отец дал машину, мама – фотокамеру. Чтобы увидеть, сравнить и подумать. В отсутствии дорожной разметки и знаков, по ледяным ухабам из одного конца города в другой – каждый день я встречал новых старых знакомых, замечал их слегка изменившиеся лица, чуть более грустный, чем прежде, взгляд. Когда-то мы сидели за одними партами, слушали одних профессоров и учителей. Любопытство и сравнение достижений – вот, что теперь объединяло 25-летних нас. Семьи, дети, зарплаты, марки машин и часов, где проводишь отпуск, снимаешь или с родителями… и многое другое, к сожалению, в основном материальное – в разговорах на трезвую и совсем не трезвую голову, чтобы понять, где ты в этом мире и все ли делаешь правильно. По сути, у нас всех один и тот же вопрос, на который нет правильного ответа. Есть возможности, их вероятности, множество для поиска оптимального решения – всё, как учили на ВМиК.

Где лучше? Конечно, там где нас (еще) нет. Валить или (пока) не надо? Каждый раскрывает скобки по-своему. Тем, кто читает меня сейчас и ищет подсказки здесь, а не в Яндексе, скажу то, в чем уверен. Поверьте, разница огромна. И заключается она не в чистоте улиц, которые и правда иногда моют с мылом, и не в фарфоровых улыбках кассиров в супермаркете ALDI. Разница – в головах, в мышлении, в мультиках, которые смотрели в детстве, в книжках, прочитанных на русском языке. Я уехал, когда мне было 22. Часто кажется, что это слишком поздний возраст, чтобы переформатировать, «перепрошить» голову. Дополнительный «софт» можно ставить только поверх, если влезет: один «app» для сдачи экзаменов, другой – для общения в офисе, третий – чтобы натурально изображать горечь от поражения мюнхенской «Баварии» после неудачного матча. Но естественным и своим это скорее всего никогда не станет, даже если посвятить этому всю оставшуюся жизнь.

Но я все же попробую.

upd: Статья вышла в "Авиаторе" с другим заголовком, но без существенных изменений в тексте:

Интересно, тот человек, что ставит сигнал вечером на 6:40 в благоразумном порыве все успеть с утра, позавтракать, собрать сумку на фитнес, и тот, кто затем абсолютно осознанно досыпает до 7:00, повторяя этот распорядок регулярно на протяжении нескольких недель – это разные люди или все же один и тот же я?

В нашей фирме заезд сотрудников на работу производится по относительно свободному графику. Зайти в офис нужно в промежуток между 7 и 8 часами утра. Выйти – соответственно между 16 и 17 часами. Никто не проверяет, отбыл ли работник у станка положенные 9 часов. Хочется надеяться, что дисциплина держится на совести, а не на стукачестве. Естественно, что мы в «русском» офисе обычно влетаем на парковку без 5 минут восемь, где уже едва ли можно найти свободное место, зато покидаем фирму в гордом одиночестве, проходя по пустым коридорам, где лишь тусклый лунный свет, проникая через стеклянные внешние и внутренние стены офисов, освещает дорогу домой.

Декабрь – месяц, который нужно пережить, не делая резких движений. Самое неприятное – остаться надолго одному. Внутренний ценз понижен настолько, что делаю вещи, которые еще недавно по причине лени, снобства, предрассудков делать отказывался. Перестал искать в людях «настоящих» друзей и рад тем, которые иногда заходят. Занялся оптимизацией расходов – два вечера провел в разных страховых компаниях в поисках альтернативного предложения, в итоге сэкономил почти месячную зарплату. И даже набивший оскомину с момента моего приезда в Германию, в каждом городе одинаковый рождественский рынок запомнился на этот раз живыми музыкантами в «хижине лыжников» и первой в этом году действительно вкусной горячей кружкой глинтвейна. Какой ужас, что даже об этом времени я буду когда-нибудь скучать.

Как, например, сейчас - о моей старой уфимской квартире в далеком 2008-м, когда все было очень похоже:

Колючею проволокой стянуты стены,
Я маркер на белой доске.
Последние муки ментальной вселенной -
Над ванной на мокром стекле.

На кухне забыли о том, кто я есть,
Без зеркала вряд ли найдут.
Я где-то забыт, далеко и не здесь,
Не я разжигаю плиту.

Не помнят ключи пальцев мелкую дрожь,
Мгновенье до входа в мой дом,
Как лифт этой ночью решил мне помочь,
Лифтовой судьбою ведом.

Твой шарф бесконечный в пять оборотов -
Защита от русской зимы,
И снег на плечах сразу трех аэропортов,
И в них молчаливые мы.

Я рад бы был верить, что все это снится,
Что утром проснусь - рядом ты.
Но нет ни души. Безразличные лица.
Мертворожденные сны.

Ноль-ноль, ноль-один цент на счете на скайпе,
Входящих сегодня нет.
Возможно Европа в наших контактах -
Бессмысленный аргумент.

27.12.08

Я знал, что Европа в наших контактах - бессмысленный аргумент.

Сегодня я в летнем. Яркие синие джинсы и рубашка ультрамаринового цвета навыпуск, сверху – светлый французский пиджак 46-го размера. Еще хотелось бы зимний вариант – клетчатый, как у Абдулова. Мы с товарищем в своем «русском бюро» одеваемся в стиле «нахальный casual», проповедуя идею, что «менеджер», даже если он «по продажам», не должен приходить на работу в футболке и пуловере. Любопытные коллеги уже привыкли и перестали спрашивать, случилось ли чего, и не назначена ли у кого-нибудь из нас встреча с начальством.

До обеда решаем проблему доставки новогодних подарков в Москву. Коробка для наших коллег из дочерней фирмы – календари, ежедневники, ручки с фирменной символикой. Поскольку официально ввезти в Россию и растаможить этот груз по «нулевой» стоимости практически невозможно, мы решили договориться с русским водителем фуры, чтобы он взял коробку в кабину. На всякий случай решили позаботиться о «железном» аргументе, причем в условиях федеративной республики – в рамках закона. Главбух долго смеялся в трубку, но документ на выдачу взятки в 20 евро за услуги «Деда Мороза» в конце концов подписал.

На улице опять темно. Свежий деревенский воздух пахнет таинственным чешским лесом. Несколько глотков воздуха – в промежутке от двери офисного здания до машины – те самые, ради которых прошел день. Впервые за много недель я примерно помню, что лежит в холодильнике и что имеет смысл купить в супермаркете по дороге домой. Можно успокоиться, добавить громкость радио – так, чтобы басы стучали по креслам, и поорать со всей дури какой-нибудь последний хит в глухое ветровое стекло.

Еще одно утро в арктике. Сознание загружается мыслью – «это последний раз». Пятница. В зале разгорается экран SmartTV – по таймеру и расписанию, в тот момент, когда я иду из спальни в ванную. Ставлю бойлер на 40 градусов и 10 литров, через 3 минуты можно будет умыться. По пути на кухню короткий взгляд на экран – любопытно, какие клипы выбросил сегодня Putpat. Это музыкальный канал, подключенный к домашнему интернету, составляет плей-лист по заранее заданному формату. На этой неделе у меня немецкий хип-хоп. Отключаю телефон от зарядки и провожу им над чипом SmartTag на тумбочке у кровати – Xperia сама переходит в режим жужжания, отключается от Wi-Fi и подключается к 3G. Последний жест перед выходом – повернуть отопление влево с 25 до 20 градусов. Там тоже есть таймер и расписание, но еще не разобрался.

Коллеги варят кофе большими столовыми ложками в одну заварку. Горечь невыносимая. Не спасают ни сахар, ни молоко. Я принес свою пачку походных пакетиков Nescafe 3-в-1. Хочется спрятаться от всего на дне чашки, в рукавах пуловера, в карманах джинсов.

Мой коллега напротив – русский немец, он уже пять лет в фирме, в данный момент пишет нервное письмо в соседний отдел. Каждую фразу произносит по-немецки вслух по многу раз, требуя от меня совета по каждому второму слову. Нервничает, злится и периодически хватается за голову. В общем, это его монолог – смесь высокопарных немецких придаточных и русского мата. Наконец, я не выдерживаю и напоминаю товарищу, что имею в десять раз меньше понятия, как та или иная фраза в чужом мне языке может быть воспринята. Рецензируя финальный вариант, предлагаю убрать восклицательные знаки.

Сегодня у нас обоих дружелюбно-истерическое настроение. Я способствую снятию стресса, доводя обсуждаемые пункты своими комментариями до абсурда. Стараюсь растянуть жизненную энергию на весь день, чтобы, если повезет, осталось еще немного на вечер.

Седьмой уровень паркинга – забираюсь на самый верх не глядя, помня, что первые четыре этажа – для женщин и семей с детьми. Многие магазины открыты до 7 вечера – перешли в предновогодний режим. В пешеходной зоне строят декорации к рождественскому рынку. Покупать ничего не хочется – на счете меньше ста евро, в минус заходить не буду, чтобы через неделю в полной мере испытать золотой дождь из двух зарплат. Вместо этого решил поесть в городе – в единственном месте, напоминающем городское кафе. Здесь ничем не пахнет, кухня работает до 23 вечера, всегда есть посетители и работники сдержанно вежливы. Чек на 12 евро – безумные деньги для нашего Hartz-IV-Stadt*. Я заметил, что со временем приличные заведения и магазины не выдерживают и закрываются, город сдает освобождающиеся площади временным инвесторам – на полгода или год, они делают дешевый ремонт и вешают временную вывеску. Даже в самом центре администрация сдает площади за бесценок, лишь бы фасады светились «счастьем». Задача – за короткий срок сбыть залежавшуюся на складах конфекцию позапрошлого сезона третьесортных марок. Несмотря на ценники «все по 5 евро», бизнес-модель работает успешно. Чуть более затратные проекты не выживают: здоровое здание бывшего торгового комплекса на автовокзале уже лет десять стоит с забитыми окнами, а последний Макдональдс в пешеходной зоне закрылся еще в прошлом веке.

Мы договорились с парой знакомых выбрать фильм в онлайн-прокате Maxdome и вместе посмотреть в выходные. Оплата с пульта – достаточно нажать «ОК». Трейлеры бесплатно, обычная версия 3 евро, в высоком разрешении – 4 евро, ссылка действительна 48 часов, в конце месяца приходит счет.

Этих названий, привычек, жестов и мыслей не было еще совсем недавно. Придя в мою жизнь полгода или год назад они повысили уровень комфорта, но успели надоесть прежде, чем я осознал их присутствие. Может быть, в следующий раз я напишу, как было раньше. Если вспомню, что и как чувствовал при этом.

* Hartz-IV-Stadt – (разг.) город, в котором значительная часть населения живет на пособие по безработице (Hartz-IV).

Мне бы день продержаться, да ночь простоять. Применительно к моему контексту – «продержаться» приходится рабочую неделю, а «простоять» – выходные. Если в первом случае выматываешься скорее физически, то во втором – смертельно устаешь сам от себя. Единственное место, где можно скрыться от всех и надолго – во сне.

- Мам, дашь мне ключи от старой квартиры?
- Ты пойдешь туда один?
- Да. И, пожалуйста, не говори никому, куда я пошел.

Мой город – сонная лощина. Он расположен в низине у чешской границы. Окружен Чешским лесом. Если забраться на какую-нибудь прилежащую горку – то становится ясно: триста дней в году город окутан туманом. Стоит выехать из котлована хотя бы на километр в любом направлении – и уже прорывается солнце. Несколько последних дней я вынужден выходить из дома на 5 минут раньше, чтобы прогреть от наледи ветровое стекло машины. Это совсем не русские узоры – просто толстая пленка прилипшего к стеклам тумана.

Город известен тем, что за месяц до объединения Германии сюда из Праги приехал первый поезд с гражданами ГДР. Люди бежали из Восточной Германии в Прагу, перелезли через забор посольства ФРГ и вынудили дипломатов добиться от правительства Чехословакии разрешения выехать на Запад. Мой город оказался первым западным населенным пунктом, где была разрешена остановка. Люди в эйфории выскочили на перрон и тут же на месте устроили пир, вошедший в историю.

Я хорошо знаю этот вокзал – типовое величественное здание из темно-коричневого камня, с высоченными потолками и старым паркетом под ногами. Студентами мы любили ездить развеяться в соседние крупные города – Нюрнберг, Бамберг и даже Мюнхен. В центральном зале можно было купить свежие круассаны и кофе любых видов, а потом – минуты за две до отправления выйти на нужную платформу. Немецкие железные дороги – апофеоз посекундной точности, на которую только способен общественный транспорт. Как бы ни ругали немцы случающиеся иногда 15-минутные опоздания, из-за которых иной раз в пух и прах рушится маршрут, составленный заранее из 3-4 пересадок, – все равно почти каждая поездка на поезде – путешествие. Если поезд, в котором ты движешься, начинает опаздывать, и ты понимаешь, что на следующей станции не успеешь добежать до нужной платформы – можно найти кондуктора, объяснить проблему и получить распечатку нового маршрута, составленного с учетом всех известных в данный момент задержек и нестыковок.

Немцы действительно подсознательно стремятся к порядку, который в жизни часто путают с бюрократией. Очень часто приходится бороться с теми, кто сбежав из совковой Праги четверть века назад, так и сидит в чешском лесу, будто ежик в тумане и не хочет увидеть, что мир вокруг – разноцветный.